& – Не в этом дело, – сказал Дантес, – много мы знаем или нет. Это просто такой физический закон: ты берешь, берешь, потом, когда наберешь сколько нужно, берут тебя.
& Большой совсем не об этой чепухе сейчас думал. Он думал о непреходящих, вечных ценностях, о деньгах.
& Он дрожал и безостановочно молился. Молитва его была проста: «Господи, пожалуйста...» Он не мог даже придумать, что пожалуйста.
& Счастье мужа с женою неполно без свидетеля...
& ...А мы с тобой вдвоем
Предполагаем жить – и глядь – как раз
умрем.
& Они были просто люди, то есть никто.
& Генрих Григорьевич в мае тридцать седьмого, уже будучи заключенным, передал Николаю Ивановичу тайный завет Бенкендорфа; совсем поглупев от звериного ужаса, он всерьез надеялся, что это – как и показания по бухаринскому делу, как и покаянные, умоляющие письма – сохранит ему жизнь. Николай же Иванович принял информацию Бенкендорфа к сведению, не более того: он занят был более серьезными делами. Вполне вероятно, что, повторяя – очень скоро и практически во всех деталях – крестный путь Генриха Григорьевича, он тоже подумал о рукописи как о соломинке; ...он также пытался, сообщив о ней Лаврентию Павловичу, спастись от казни; и потом, в свою очередь, Лаврентий Павлович тоже на что-то эдакое надеялся... а ведь все они были как будто неглупые люди.
& «В Петергоф бы!» Когда он с мамой был в Петергофе, фонтаны произвели на него неизгладимое впечатление, особенно один, смешной, типа зонтика – встаешь под него, и вода льется.
& – Ничего, – сказал Мелкий, – выкарабкается.
– Он не выкарабкается. Он умрет. Они убьют его.
– Но, может быть... – взмолился Мелкий.
– Не может. Pushkin must die... Клюква должна иметь вкус крови, иначе – к чему весь этот балаган?
& – Да чего уж там. Самый наивный читатель – и тот наперед знал, что он ее встретит.
– Но вероятность такой встречи – ничтожна.
– А фиг ли. У классиков постоянно все друг с другом случайно встречаются. В «Докторе Живаго» люди в огромной разоренной стране по двадцать раз встречаются, как в гастрономе. А тут какой-то малюсенький, жалкий Невский проспектик. Почему классикам можно, а людям нельзя? Мы просто сгущаем вероятности. Литература и есть – сгущение жизни до размеров страницы.
& Большой трудился над сценой до самого вечера: писал, стирал, восстанавливал... Наконец он разбудил Мелкого.
.......................................................................................
Потом они закурили.
– И это все?!
– Мы возвращаемся к истокам. У Толстого – так.
Мелкий не хотел верить. Большой раскрыл том «Анны Карениной» и ткнул пальцем. Тогда Мелкий поверил и успокоился. Если уж о сексуальной жизни Анны, которая для Толстого так много значила, он не счел нужным сказать больше, чем
.................................................................................
то какая-то эпизодическая путана, конечно, большего не заслуживала.
& Мы все выдумываем себе страшные сказочки. Потом верим.
& – Я принял меры. Не сбегут.
– Никому нельзя доверять...
– В этом суть системы.
– Да. В этом ее суть.
– Ты хочешь сказать... нет, нет! Клянусь, я не... Я всей душой, всеми потрохами... Я ничего от тебя не утаиваю, ни на что не претендую...
– Еще б ты претендовал!..
& – Все могут ошибаться... Между прочим, гениальнейшая идея всех времен и народов – чтобы ликвидировать движение, нужно его организовать и возглавить, – тоже Зубатову принадлежит!
& Большинство всегда ошибается.
& А потом прогремел второй взрыв, гораздо мощнее первого. Это был coupe de grace, удар милосердия, которого оба они не заслужили. Но милосердие обычно бывает неразборчиво.
... Они сидели и пили долго. Когда они совсем напились, им стало казаться, что Пушкин им подмигивает. Но он, разумеется, никому не подмигивал. Он смотрел на Царя открыто, честно и с достоинством, насколько ему позволяла его коленопреклоненная поза.”
& Но это будет не сегодня,
А в год две тысячи восьмой,
Прошитый красною тесьмой.
Комментариев нет:
Отправить комментарий