“— Не вам объяснять, что такое конспирологический роман, — сказал Издатель. ...
& – Прав был Юра: не нужно двоевластия. Если сам о своей безопасности не позаботишься – жди, что она придет позаботиться о тебе...
& Дождь как из ведра лил, все было серое. В такую погоду и жить не особо хочется. Плохое всегда малость полегче переносится в плохую погоду. Это потому, что нет контраста. Какая погода, такая и жизнь.
& Они выбрали тот [один двойной листочек], где был рисунок с человечком, зеркалом и кошачьей мордой. Морда была худая, с круглыми ушами и длинными усами.
– Это леопард, – сказал Лева.
– Леопард пятнистый. Черная бывает только пантера.
– Нет такого вида – «пантера», – сердито сказал Лева. – Это меланизм, особенность пигментации. Черный леопард... Если присмотреться, на его шкуре видны те же пятна.
& Высокое начальство дало им трое суток, но они отлично понимали, что в данных обстоятельствах не они в руках у начальства, а начальство – у них. Сколько надо, столько и будут искать. Начальство-то само искать не пойдет. Оно этого не умело никогда. Оно умело только ставить задачу.
& Лева лежал, скрестив руки на груди, как покойник, и думал о них. Все эти ужасные дни он старался о них не думать, ибо мысли о тех, кого любишь, могут сделать человека уязвимым и слабым...
& Заботиться об о.Филарете, в общем-то, не полагалось из соображений государственной политкорректности, а также потому, что о.Филарет был (во всяком случае, считался) особой, издали приближенной к. Но Геккерн и Дантес были не штабные крысы, а бойцы-оперативники, каковой статус позволял им время от времени плевать на политкорректность, и на эту операцию им были даны полномочия чрезвычайные; они под свою ответственность позаботились об о. Филарете, и это доставило им удовольствие. Обычно они заботились о людях без всякого удовольствия, а то и с грустью, просто потому, что так было надо. Но чем подобострастней человек вылизывал их сапоги, тем сильней они его презирали и тем ужасней была их забота.
& Нельзя быть таким умным. Либо задушат, либо сам задохнешься.
& Как любые собеседники, постоянно толкующие об одном и том же, агенты отлично понимали друг друга и не нуждались в предисловиях и разъяснениях Они никогда не путали его с ним, а когда случалось помянуть Его, то Его тоже ни с кем не путали. (Кто он и кто он – им было ясно из контекста; Его же дополнительно выделяли интонацией.) Им не нужно было называть имен, которые они знали. Они не знали лишь одного имени, но хотели узнать. Их высокое начальство не хотело, чтоб они знали это имя, и знали, что само начальство хочет его знать. Они отлично понимали, чего хочет и не хочет начальство, но им было наплевать на это. Начальство питало самоубийственную любовь к глупым и ограниченным работникам, а работники были умны и старательно это скрывали от начальства: так проходила жизнь. Агенты не обижались на свое начальство. Они полагали, что таково имманентное свойство всякого начальства. Они служили России, а не начальству.
& Нет, Лева Белкин не ошибался, говоря, что гнаться и преследовать труднее, чем убегать. Но он не сказал другого: в конечном счете в выигрыше всегда казино, а не клиент.
& – Скажи... Когда пишешь – сбывается?
– По-разному бывает. Но чаще всего – да.
– Тогда почему пишут плохое? Ведь оно сбудется. Писали бы все хорошее... Или хорошее не сбывается?
– Редко. Как бы тебе объяснить... Иногда пишешь и знаешь: сбудется. Иногда – наоборот. Нарочно пишешь, чтоб не сбылось. А иногда не хочешь и боишься, что сбудется, а все равно пишешь. Просто не можешь написать по-другому.
– Зачем вообще пишут? Ведь все давным-давно написано.
– Я не знаю.
& "Во имя неба, дорогая Наталья Николаевна, напишите мне, несмотря на то, что Вам этого не хочется". Не нужно было писать этой фразы, во всяком случае, начинать с нее не следовало. «Если Вам этого не хочется...» Никогда нельзя начинать с упрека.
& Наступил вечер, и город стал казаться недружелюбным и некрасивым. Только большие города вечером выглядят красивее, чем днем.
& – Когда я слышу слово «эзотерический», мне хочется, извините за выражение, блевать.
– Вот-вот! А когда такие, как вы, слышат слово «культура» – они хватаются за пистолет!
& Они обошли здание с другой стороны и там обнаружили еще одну парковку и вывеску уже не золотую, а хрустальную: «Ночной клуб „У Ильича"». (Именно туда манил Ленин рукою.)
– Что ты будешь делать, когда мы закончим эту халтуру?
– Понятия не имею, – сказал Мелкий. – Наверное, опять пойду собирать бутылки... – Он изо всех сил старался храбриться, но глазки его подозрительно моргали.
– Я тут подумал... – проговорил Большой небрежно. – Не сочинить ли нам роман про Ленина? Этакого веселого, доброго Ильича? Мне понравился этот ночной клуб... А тебе?
От волнения Мелкий не мог ничего отвечать.
& – Почему в наше время так мало любят стихи? – спросил Мелкий. – Северянин и Евтушенко стадионы собирали... Пастернака от руки переписывали... А теперь...
Большой угрюмо поглядел на него. Стихи были не в фаворе – видать, такое уж было их время – прозаическое... И Большой кротко объяснил Мелкому все – про стихи, про время и про жизнь.
Мелкий был расстроен.
– Запоминаются только стихи, – сказал Мелкий жалобным голоском, – проза забудется... Так почему же?
– Значит, и наше время забудется, – сказал Большой очень сухо, – значит, оно того не заслуживает, чтоб запоминаться.
& – Бывает, чтобы поэт прожил долгую и счастливую жизнь?
– Гете. Ну, не абсолютно счастливую, но...
– Нет, у нас.
Большой криво усмехнулся своим каким-то мыслям. Помолчал.
– Прозу писать все-таки безопаснее, – сказал он после долгой паузы.
– Зачем тогда пишут стихи?
– Ты этого не поймешь, атеист недоделанный...
& Луна вышла из туч, и они только теперь увидели, что девушка была черная. Это было круто. Они не раз видели в кино про маньяков, какие занятные вещи можно сделать с женским телом, но никогда б не решились сделать их с русскою девушкой. (Русскую девушку можно было только оприходовать, сломать нос, отбить почки и затем пинком под зад вышвырнуть из машины, а больше ни-ни.)
& Геккерн понял, что препарат не очень хорош. Препарат не позволял допрашиваемому утаить или исказить факты, такой препарат был бы полезен для уголовного розыска, где все просто: приходил – не приходил, убил – не убил, пойду завтра грабить банк – не пойду; но для органа, в чьем ведении были куда более тонкие материи, препарат не годился. Не факты и даже не конкретные намеренья были самой страшной угрозою России, но – мысли и чувства. Но тут-то препарат был бессилен. Еще нет, к сожалению, такого препарата, чтобы ни одной мысли и ни одного чувства невозможно было утаить.
& Точно еловая шишка „в жопе“: вошла хорошо, а выйти так и шершаво.
Комментариев нет:
Отправить комментарий