17 дек. 2007 г.

Элизабет Джордж — Обман

Инспектор Линли — 9

Deception his Mind

Джордж Обман обложка*  За любой шанс следует хвататься, поскольку кто может поручиться, что он не последний?

*  — Кто кричит громче, тому часто нечего сказать.

*  — Мы же верили в то, что главное в любви — это честность. Или ты уже забыла?
    — Нет, не забыла. Так все и было. Но иногда полная, абсолютная честность невозможна. Она невозможна в отношениях с друзьями, в отношениях между любовниками, между родителями и детьми, мужьями и женами. И она не только невозможна, она попросту не нужна. И не всегда разумно настаивать на абсолютной честности.

*  Вот уж действительно — не расстраивайся, что все плохо, будет еще хуже.

*  Мы заставляем себя поверить в любой обман, когда нами руководит личный интерес.



*  Предпоследняя приемная мать Иэна, наверное, отреагировала бы на известие о том, что он потерял работу, утешительными словами, жуя при этом со смачным чавканьем песочные крекеры: "Ладно, мальчик, не бери в голову. Ты что, можешь заставить ветер дуть в другую сторону? Ведь нет же. Когда ветер доносить вонь коровьего навоза, умный человек зажимает нос".

*  ... По общему мнению, невеста была "просто очаровательна", жених "весьма интересен", угощение восхитительно. Затем все, как по команде, замолчали, размышляя о том, что делать дальше: продолжать банальный разговор или дружески проститься.

*  Люди представляют из себя то, что из них сделала жизнь.

*  — Барбара, поймите, она должна учиться принимать разочарования, которые преподносит жизнь.
    — Вы серьезно? А вам не кажется, что она еще слишком мала, для того чтобы вступать в игру с жизнью и, проигрывая, получать в виде утешительного приза горькие уроки?

*  ...вздохнув, [она] обвела глазами комнату, раздумывая, чем бы еще развлечься, но развлечься было нечем. Она подошла к дивану, взяла телевизионный пульт, решив посвятить вечер переключению каналов.

*  — Все получилось не ко времени.
    — Все получилось... А что именно?
    Она отлично все расслышала, но уже очень давно поняла, что лучший способ подчинить других своей воле — заставить их задуматься о своем решении, задуматься так крепко, чтобы в конце концов, к ее радости, отказаться от своих собственных мыслей.

*  Жизнь давно научила ее подавлять любое теплое чувство к другому человеку, в особенности к мужчине. Теплота порождает слабость и нерешительность. А эти два качества таят в себе опасность для жизни.

*  — Это браслет моего отца.
    Ну-ну, подумала Барбара. Ему бы следовало действовать более обдуманно, а лучше промолчать, но по опыту она знала, что виновные часто не придерживаются этого правила, желая убедить всех на свете в своей невиновности.

*  — И больше вас ничего не связывает с Маликом?
    Он отвел взгляд от нее и стал смотреть в окно, на чайку... Птица, казалось, выжидала чего-то. Барбара тоже. Она знала, что Тео в данный момент решает для себя очень деликатную задачу. Не зная, что ей уже известно о нем из других источников, он должен был тщательно выбирать тропу между правдой и ложью.

*  От старых привычек избавиться не так-то легко, от них вообще не избавиться, если не прилагать титанических усилий к тому, чтобы вырвать их с корнем.

*  Мы все делаем то, что должны делать. Никто из нас не может изменить путь, который мы выбрали или который навязали нам другие.

*  — Люди имеют свойство удивлять. Именно тогда, когда вы уверены, что отлично знаете, с кем имеете дело, человек может преподнести такой сюрприз, который уверит вас, что вы его абсолютно не знаете.

*  Когда люди не понимают, они боятся. Их действиями руководит страх.

*  Годы совместной работы с инспектором Линли приучили Барбару к тому, что следует постоянно обдумывать не только факты, добытые по ходу расследования, но и свои собственные побуждения, заставляющие выделять один из фактов, оставляя другие за пределами рассмотрения.

*  Появление служителя закона — Барбара в который раз убедилась в этом — всегда заставляет чувствовать себя виноватым.

*  По своему опыту Барбара знала, что большинство людей не способны и пальцем шевельнуть, если в их разговоре с полицией возникает пауза.

*  Неудивительно, что приверженцы здорового питания такие худые. Ведь все, что они едят и пьют, отнюдь не возбуждает аппетит.

*  Нам бывает легко прощать себе страсть. Мы называем ее любовью, поисками родственной души, чем угодно, это чувство выше нашего понимания и сильнее нас. Мы обманываем себя, убеждаем, что наше поведение продиктовано зовом сердца, предопределено Богом, пробуждающим в нас желание, которое необходимо удовлетворить. Никто не обладает иммунитетом против подобного самообмана.

Предыдущее дело Линли (будет)
Следующее дело (будет)

16 дек. 2007 г.

Терри Пратчетт — Посох и шляпа

Терри Пратчетт Посох и шляпа
  “Жил-был один человек, и было у него восемь сыновей. ...

*  Дети — вот наша надежда на будущее.
    — НАДЕЖДЫ НА БУДУЩЕЕ НЕ СУЩЕСТВУЕТ, — возразил Смерть.
    — А что ж оно тогда нам готовит?
    — МЕНЯ.
    — Я имею в виду, помимо тебя?
    Смерть посмотрел на него озадаченным взглядом.
    — ПРОСТИ, НЕ ПОНЯЛ?

*  — Я всегда хотел знать, — горько проговорил Ипслор, — что в этом мире есть такого, из-за чего стоит жить?
    Смерть обдумал его вопрос и наконец ответил:
    — КОШКИ. КОШКИ — ЭТО ХОРОШО.

*  Мрачнодум ... никогда не доверял Молодости. Он считал, что она еще ни разу ничем хорошим не закончилась.

*  — Эгей! — тихонько донесся хриплый голос из глубины черного бархатного капюшона, отороченного мехом.
    — До "Эгей" еще далеко, — откликнулся Ринсвинд, пребывающий в смутном настроении духа, — но мы работаем над этим.

*  — Не знаю почему, но перспектива верной смерти в неведомых землях от когтей экзотических чудовищ — это не для меня. Я это уже пробовал, и оно у меня как-то не пошло. Каждому — свое, так я говорю, а я был создан для скуки.

*  — Ринсвинд, я знакома с тобой всего час, но меня удивляет, что ты прожил даже так долго!
    — Да, но ведь мне это все-таки удалось! У меня вроде как талант к выживанию. Спроси кого угодно. Я к этому даже пристрастился.
    — К чему?
    — К жизни. Привык к ней с раннего возраста и не хочу бросать эту привычку.

*  Итак. Мы должны бежать. Но, разумеется, с достоинством.

*  — Неужели мудрецы действительно позволяют управлять собой таким образом?
    — Конечно же, нет! Не будь глупцом! Мы просто терпим. В этом и заключается мудрость, ты узнаешь это, когда вырастешь, речь идет о том, чтобы выждать благоприятный момент...

*  Во внешности есть нечто упругое. Чем дальше вы отбрасываете ее от себя, тем быстрее она возвращается. И тем сильнее бьет.

*  Ринсвинд считал себя знатоком храмовой архитектуры, но местные фрески на огромных и действительно внушительных стенах совершенно не походили на религиозные. Во-первых, участники изображенных сцен получали удовольствие. Они почти наверняка получали удовольствие. Да, точно. Было бы удивительно, если бы они не получали удовольствия.

*  Жители Анк-Морпорка всегда утверждали, что вода в их реке немыслимо чистая. Вода, прошедшая через такое количество человеческих почек, рассуждали они, просто обязана быть чистейшей на свете.

*  Ринсвинд провел много лет в поисках скуки, но так и не обрел ее. Как раз в тот момент, когда ему начинало казаться, что она уже у него в кармане, жизнь внезапно становилась почти смертельно интересной. Мысль о том, что кто-то может добровольно отказаться от перспективы проскучать целых пятьдесят лет, вызвала у него слабость. "Будь у меня впереди пятьдесят лет, — думал он, — я бы возвел скуку в ранг искусства. Невозможно сосчитать, чего бы я не стал делать..."

*  К жалости он относился бережливо и предпочитал использовать на собственные нужды.

*  Несколько секунд царило абсолютное молчание — каждый ждал, что будет дальше. А потом Найджел издал боевой клич, который Ринсвинд не забудет до конца своей жизни.
    — Э-э, — сказал варвар, — извините...

*  Он встречался с Коэном; тот действительно кое-как умел читать, но пером так и не овладел. Он до сих пор подписывался крестиком, в котором умудрялся совершить пару орфографических ошибок.

*  — Полагаю, тебе лучше заняться делом.
    Найджел расправил свои, за неимением лучшего слова, плечи и снова взмахнул мечом.

*  Он не заблудился. Он всегда точно знал свое местоположение. Он всегда был здесь.
    Просто все остальное временно куда-то подевалось.

*  Самое важное — знать, что ты есть на самом деле.

*  Истину не так-то легко подчинить бумаге. В ванне истории истину труднее удержать, чем мыло, и гораздо сложнее найти...

*  — Как только представится шанс, — шепнул Ринсвинд Найджелу, — мы побежим, понял?
    — Куда?
    — Не куда, а от чего, — поправил его Ринсвинд. — Главное слово — "от".

*  Первое, что узнает юный волшебник в Незримом Университете, — не считая того, куда ему вешать одежду и как пройти в туалет, — это то, что он должен постоянно себя защищать. Некоторые считают это паранойей, но это не так. Параноики только думают, что все ополчились против них. Волшебники это знают.

*  Это знакомое ощущение жара и уходящего в пятки сердца, которое хоть раз испытывал каждый, кто отдавался на волю волнам своего гнева. Чаще всего, эти самые волны зашвыривают тебя далеко на берег воздаяния и оставляют там, выражаясь поэтическим языком повседневности, по уши в дерьме.

*  — Он осуществил все ваши желания...
    — И может быть, мы никогда не простим его за это, — отозвался Хакардли.

*  — В этом вся довольно печальная суть дела. Сначала ты совершаешь какой-нибудь мужественный поступок, а потом умираешь.

*  — Я не знаю, что мне делать, — признался он.
    — Не страшно. Я живу с этим чувством всю жизнь, — утешил Ринсвинд. — Все годы провел как в тумане. — Он замялся. — По-моему, это называется проявлять человечность или нечто в том же духе.

*  — Веришь ли ты в рай, о персиковощекий цветок?
    — На самом деле, нет.
    — О-о, — отозвался Креозот. — Что ж, в таком случае, мы, наверное, больше не увидимся.



*  Жил-был один человек, и было у него восемь сыновей. Если не считать этого факта, то человек сей был не более чем точкой на странице Истории. Печально, но вот и все, что можно сказать о некоторых людях.

*  Вопреки слухам, Смерть вовсе не жесток — просто он ужасно, ужасно хорошо выполняет свою работу.

*  — Молчи! И слушай. Это они вынудили меня уйти — они, со своими книгами, ритуалами и Законом! Они называли себя волшебниками, но у каждого из них во всем его жирном теле было меньше магии, чем в одном моем мизинце! Изгнали! Меня! За то, что я проявил хоть какие-то человеческие черты! А что есть человек без любви?
    — ВЫМИРАЮЩИЙ ВИД, — ответствовал Смерть.

*  Как ни странно, Смерть не особенно разозлился. Злость — это эмоция, но для эмоций требуются железы, а Смерти железы ни к чему, поэтому ему нужно было очень уж завестись, чтобы разозлиться. Но легкое раздражение он все же испытал. Он снова вздохнул. Люди не раз пытались проделать подобные штучки. С другой стороны, за этим довольно интересно наблюдать, и, по крайней мере, данный фокус был чуть более оригинальным, чем обычная символическая игра в шахматы, которой Смерть всегда побаивался, поскольку никак не мог запомнить, как ходит конь.
    — ТЫ ТОЛЬКО ОТТЯГИВАЕШЬ НЕИЗБЕЖНОЕ, — предупредил он.
    "В этом и заключается жизнь".

*  Аркканцлер Незримого Университета был официальным главой всех волшебников на Диске. Некогда это означало, что он наиболее могуществен в обращении с магией, но в нынешние, спокойные времена старшие волшебники имели склонность рассматривать магию как нечто недостойное. Они обычно предпочитали управленческую работу, которая была безопаснее и доставляла почти столько же удовольствия, да еще позволяла участвовать в званых обедах.

*  [сам шеф-повар] ... трудился в одном из холодильников, внося завершающие штрихи в модель Университета, вырезанную почему-то из сливочного масла. Он изготавливал такую модель каждый раз, когда в Университете случался праздник. Лебеди из масла, здания из масла, целые зверинцы из прогорклого желтого жира — все это доставляло шеф-повару такое удовольствие, что ни у кого не хватало духу сказать ему, чтобы он завязывал.

*  — А-а. Ты, гм, Ринсвинд, если не ошибаюсь? — без особого энтузиазма проговорил казначей. — Ну, в чем дело?
    — Мы тонем!
    Какое-то время казначей непонимающе таращился на волшебника.
    — Тонем?
    — Ну да! Крысы бегут из Университета!
    Казначей смерил Ринсвинда еще одним взглядом.
    — Ты заходи, заходи, — мягко пригласил он.
    — Ты случайно, гм, не перегибаешь? — осведомился казначей.
    — Перегибаю? — с виноватым видом переспросил Ринсвинд.
    — Видишь ли, это здание, — сообщил казначей..., — а не корабль. Знаешь, иногда их можно отличить. По отсутствию дельфинов, резвящихся у носа, по недостаче бортов. Вероятность того, что мы пойдем ко дну, крайне мала. Иначе, гм, нам пришлось бы спустить команду в сараи и грести к берегу. Гм?

*  — ...гм, возьми себя в руки. Ты сегодня ничего не пил?
    — Нет!
    — Гм. А хочешь?
    Лузган неслышными шагами подошел к буфету из темного дуба, вытащил пару бокалов и наполнил их водой из кувшина.

*  Выйдя за ворота, волшебник решил, что если пара кружек пива, выпитых в спокойной обстановке, не позволят ему увидеть вещи в совершенно ином свете, то еще несколько кружечек, возможно, помогут достичь желаемого. Во всяком случае, попытаться стоило.

*  Магический несчастный случай в библиотеке — которая, как уже указывалось, несколько не подходит для обычной работы с резиновой печатью и десятичной системой классификации, — превратил библиотекаря в орангутана. С тех пор он противится всем попыткам превратить его обратно. Ему понравились ловкие длинные руки, гибкие пальцы на ногах и право чесаться на людях, а больше всего его устраивало то, что все глобальные вопросы внезапно свелись к рассеянному интересу по поводу того, откуда поступит следующий банан. Не то чтобы библиотекарь не был осведомлен о безысходности и величии пребывания в человеческом облике. Но лично его отношение было следующим: вы можете запихнуть это величие, куда вам понравится.

*  В некоторых районах города любопытство не только убивало кошку, но еще и сбрасывало ее в реку с привязанными к лапам свинцовыми грузами.

*  Один из наставников Ринсвинда как-то отозвался о нем: "Если вы назовете его понимание теории магии ничтожным, у вас не останется подходящего слова, чтобы описать его владение магической практикой". Это изречение всегда ставило Ринсвинда в тупик. Утверждение "Чтобы быть волшебником, нужно хорошо владеть магией" он просто не принимал. Глубоко в мозгу Ринсвинд знал, что он — волшебник. Хорошо владеть магией вовсе не обязательно. Это просто дополнительная деталь, и она не может определять статус человека.

*  Двойные двери зала были заперты на замок и три засова. Вступающий в должность аркканцлер должен три раза попросить, чтобы его впустили, и только тогда двери откроются. Это означало, что он назначается на свой пост с общего согласия всех волшебников. Или нечто в этом духе. Происхождение данной традиции затерялось в глубине веков, и это было не самым худшим основанием, чтобы продолжать ей следовать.

*  К несчастью, Биллиас был из тех, кто гордится своим умелым обращением с детьми. Он нагнулся, насколько позволил ему его обед, и приблизил к мальчику красное, обрамленное бакенбардами лицо.
    — В чем дело, парень? — осведомился он.
    — Этот ребенок ворвался сюда, потому что, как он утверждает, хочет познакомиться с могущественным волшебником, — неодобрительно пояснил Лузган, который относился к детям с активной неприязнью, и, возможно, именно поэтому они находили его таким захватывающим.

*  — Братья, отложим это совещание. Мальчик спит и в этом, по крайней мере, являет нам пример. Утром все будет выглядеть не так мрачно, вот увидите.
    — Мне известны случаи, когда этого не происходило, — хмуро заявил Мрачнодум...

*  Они сидели каждый по свою сторону длинного стола и наблюдали друг за другом, как кошки. Кошки могут сидеть в разных концах переулка и наблюдать друг за другом часами, мысленно выполняя маневры, которые заставили бы любого гроссмейстера показаться порывистым и импульсивным. Но кошкам далеко до волшебников. Ни тот, ни другой не собирались делать ход, не прогнав в уме весь предстоящий разговор.

*  "Восемь сыновей... — думал Лузган. — Значит, он занимался этим восемь раз. По меньшей мере. О боги".

*  Стояла середина ночи — поворотная точка полных забот анкморпоркских суток. Это время, когда люди, зарабатывающие себе на жизнь при свете солнца, отдыхают после своих трудов, а те, кто занимается честным промыслом под холодными лучами луны, только набираются сил, чтобы отправиться на работу. То есть сутки вступили в ту тихую пору, когда уже слишком поздно для ограбления и еще слишком рано для кражи со взломом.

*  — Я ищу волшебника, — заявил голос. Он был искажен и оттого казался сиплым, но сиплые голоса в "Барабане" опять-таки не в диковинку.
    — Какого-то конкретного? — осторожно осведомился Ринсвинд.
    Так можно нарваться на неприятности. "Волшебника, который с почтением относится к традициям и не прочь рискнуть жизнью за высокое вознаграждение", — ответил ему другой голос, донесшийся из круглой черной кожаной коробки, которую незнакомец держал под мышкой.
    — Ага, — отозвался Ринсвинд, — это несколько сужает круг ваших поисков. А в ваше задание входит опасное путешествие в неведомые и, возможно, грозящие погибелью земли?
    — Если честно, то входит.
    — Встречи с жуткими тварями? — улыбнулся Ринсвинд.
    — Вероятны.
    — Почти верная смерть?
    — Точно.
    — Что ж, желаю вам всяческих успехов в ваших поисках. — Ринсвинд кивнул и взялся за шляпу. — Я бы и сам вам помог, но только не стану этого делать.
    — Что?
    — Извините. Не знаю почему, но перспектива верной смерти в неведомых землях от когтей экзотических чудовищ — это не для меня. Я это уже пробовал, и оно у меня как-то не пошло. Каждому — свое, так я говорю, а я был создан для скуки.

*  Вопрос отношения волшебников к сексу довольно сложен, но, как уже указывалось, в основном все сводится к следующему: когда дело доходит до вина, женщин и песен, волшебникам позволяется напиваться в доску и мычать себе под нос сколько душе угодно.

*  На верхней площадке лестницы появились три стражника из личной охраны патриция. Их начальник с сияющей улыбкой оглядел раскинувшийся внизу зал. Улыбка давала понять, что страж порядка будет единственным, кто вволю насладится шуткой.
    — Никому не двигаться, — посоветовал он.

*  Это была не обычная городская стража, осторожная и добродушно продажная. Это были ходячие глыбы мускулов, абсолютно неподкупные, хотя бы потому, что патриций мог заплатить больше, чем кто-либо другой.

*  Как бы там ни было, стражу интересовала именно девушка. Остальные клиенты расслабились и приготовились вкушать зрелище. Когда станет ясно, кто побеждает, может быть, будет иметь смысл присоединиться.

*  девушка резко обернулась и с хирургической точностью заехала маленькой ножкой прямо в пах первому же стражнику, который сунулся в дверь. Двадцать пар глаз сочувственно прослезились.

*  Ринсвинд редко в чем был уверен до конца, но он никогда не сомневался в важности шляпы аркканцлера. Видно, даже волшебники нуждаются в том, чтобы в их жизни было хоть чуточку волшебства.

*  — Есть такое длинное слово, мне его сказала одна старая ведьма... никак не могу вспомнить... вы, волшебники, знаете все о длинных словах.
    Ринсвинд перебрал в памяти длинные слова.
    — Мармелад? — наугад брякнул он. Девушка раздраженно покачала головой.
    — Оно означает, что ты пошел в своих родителей. Ринсвинд нахмурился. Насчет родителей у него было слабовато.
    — Клептомания? Рецидивист? — начал гадать он.
    — Начинается с "Н".
    — Нарциссизм? — в отчаянии высказался Ринсвинд.
    — Носследственность, — вспомнила Канина.

*  — Он опасен?
    Сундук, шаркая ногами, повернулся и снова уставился на нее.
    — Насчет этого существуют две теории, — ответил Ринсвинд. — Одни говорят, что он опасен, тогда как другие утверждают, что он очень опасен.

*  — Ни в коем случае не трогай его посох, — пробормотал он.
    — Я не забуду, гм, что этого не стоит делать, — твердо пообещал Лузган.
    — И что ты почувствовал?
    — Тебя когда-нибудь кусала гадюка?
    — Нет.
    — Тогда ты точно поймешь, что я испытал.
    — Гм-м?
    — Это было совершенно не похоже на укус гадюки.

*  — Его можно назвать честным и справедливым правителем?
    Кардинг обдумал этот вопрос. Шпионская сеть патриция, по слухам, была великолепной.
    — Я бы сказал, — осторожно начал волшебник, — что он нечестен и несправедлив, но безупречно беспристрастен. Он нечестен и несправедлив со всеми, независимо от положения.

*  — И вы довольствуетесь этим? — спросил Койн.
    Кардинг постарался не встречаться глазами с Хакардли.
    — Дело не в том, довольствуемся мы или нет, — ответил он. — Полагаю, мы не особенно об этом задумывались. Видишь ли, истинное призвание волшебника...
    — Неужели мудрецы действительно позволяют управлять собой таким образом?
    — Конечно же, нет! — зарычал Кардинг. — Не будь глупцом! Мы просто терпим. В этом и заключается мудрость, ты узнаешь это, когда вырастешь, речь идет о том, чтобы выждать благоприятный момент...


*  "Началось", — сказала шляпа из своей коробки, которая стояла на палубе.
    — Что началось? — переспросил Ринсвинд.
    "Правление чудовства". На лице Ринсвинда отразилось недоумение.
    — Это хорошо?
    "Ты когда-нибудь понимаешь, что тебе говорят?"
    Ринсвинд почувствовал, что вступает на более знакомую почву.
    — Нет, — ответил он. — Не всегда. Особенно в последнее время. Не часто.

*  Это был конец первого дня чудовства, и волшебникам удалось изменить все, кроме самих себя.
    Но нельзя сказать, что они не пробовали измениться — потихоньку, когда думали, что никто на них не смотрит. Даже Лузган предпринял такую попытку в уединении своего кабинета. Он умудрился стать на двадцать лет моложе, с торсом, на котором можно колоть камни, но стоило ему перестать концентрироваться на своей фигуре, как она сразу обмякла и не самым приятным образом вернулась к старому, знакомому обличью и возрасту. Во внешности есть нечто упругое. Чем дальше вы отбрасываете ее от себя, тем быстрее она возвращается. И тем сильнее бьет. Железные шары с шипами, палаши и большие тяжелые палки с вбитыми в них гвоздями считаются весьма страшным оружием, но они ничто по сравнению с двадцатью годами, которые внезапно обрушиваются на ваш затылок.

*  — Кардинг сделал драматическую паузу и вложил коробку со шляпой в руки Лузгана. — Можно сказать, "когито эргот шляппо".
    Лузган изучал древние языки и теперь постарался показать себя с наилучшей стороны.
    — "Я мыслю, следовательно, я шляпа"? — догадался он.
    — Что что? — поднял бровь Кардинг.
    — "Я счел себя безумной шляпой"? — предположил Лузган.
    — Заткнись, а?

*  Они провели в Аль-Хали — в городе, который служил воротами к таинственному континенту Клатча, — уже несколько часов, и Ринсвинд начинал испытывать страдания.
    По его мнению, в приличном городе обязан присутствовать хотя бы небольшой туман, и люди должны жить в домах, а не проводить все свое время на улицах. Приличный город прекрасно обходится без песка и жары. А что касается ветра...

*  Животный инстинкт подсказывал, что ... любое агрессивное движение с их стороны может внезапно превратить этот мир в место, заполненное пронзительной болью.

*  Существует тон голоса, известный как вопросительный, и визирь использовал именно его; а едва уловимая резкость слов давала понять, что если он не узнает что-нибудь о шляпе, и притом очень быстро, то у него на примете имеются разнообразные занятия, в которых вовсю используются слова "раскаленные докрасна" и "ножи". Все великие визири говорят таким образом. Наверное, где-то есть школа, где их этому учат.

*  Было бы ошибкой утверждать, что Сундука нигде не было видно. Где-то его было видно, просто это место не находилось в пределах видимости Ринсвинда.

*  Он и правда время от времени приговаривал людей к смерти в страшных мучениях, но это считалось вполне приемлемым поведением для правителя города и обычно одобрялось подавляющим числом горожан. (В данном случае подавляющее большинство горожан определяется как "все, кто в данный момент не висит вверх ногами над ямой со скорпионами".)

*  — Может, тебе следует попытаться носить, в общем, немного больше одежды?
    — О, я не могу. Мне приходится носить все эти кожаные штуки.
    — Я бы не назвал их всеми, — заметил Ринсвинд. — Их здесь слишком мало, чтобы говорить, что они "все". И почему тебе приходится их носить?
    — Чтобы люди знали, что я — герой-варвар.
    Ринсвинд прислонился к зловонным стенам змеиной ямы и уставился на собеседника. Он посмотрел на пару глаз, напоминающих вареные виноградины, на копну рыжих волос и на лицо, которое представляло собой поле боя между естественными веснушками и грозным войском наступающих прыщей.
    Ринсвинд получал некоторое удовольствие от подобных ситуаций. Они убеждали его в том, что он отнюдь не сумасшедший. Ведь если уж он — сумасшедший, то как охарактеризовать тех людей, которых он постоянно встречает?

*  Ринсвинд вздохнул. Ему нравился зеленый салат. Он был таким невероятно скучным. Ринсвинд провел много лет в поисках скуки, но так и не обрел ее. Как раз в тот момент, когда ему начинало казаться, что она уже у него в кармане, жизнь внезапно становилась почти смертельно интересной. Мысль о том, что кто-то может добровольно отказаться от перспективы проскучать целых пятьдесят лет, вызвала у него слабость. "Будь у меня впереди пятьдесят лет, — думал он, — я бы возвел скуку в ранг искусства. Невозможно сосчитать, чего бы я не стал делать..."

*  Ринсвинд даже испытал к нему кратковременную жалость, что было весьма необычно — к жалости он относился бережливо и предпочитал использовать на собственные нужды.

*  — И сколько же ты был героем-варваром?
    — Э-э... Какой сейчас год?
    — Так ты был в дороге? Потерял счет времени? Бывает. Сейчас год Гиены.
    — О-о. В таком случае, около... — Найджел беззвучно пошевелил губами. — Около трех дней.

*  — Послушай, — быстро добавил он, — неужели люди могут вот так вот убивать? Даже не думая?
    — Понятия не имею, — ответил Ринсвинд голосом, который позволял предположить, что сам Ринсвинд все время об этом думает.

*  — Прекратить носить мантию? — переспросил он.
    — Естественно. Эти потускневшие блестки выдают тебя с головой, — подтвердил Найджел, с трудом поднимаясь на ноги.
    — Избавиться от шляпы?
    — Ты должен признать, что расхаживать повсюду в шляпе, на которой написано "Валшэбник", — это довольно тонкий намек.
    — Извини, — озабоченно ухмыльнулся Ринсвинд. — Я не совсем понимаю, куда ты клонишь...
    — Просто избавься от них. Это же легко. Просто брось где-нибудь, и тогда ты сможешь быть, э-э, э-э, кем угодно. Только не волшебником.
    Наступило молчание, прерываемое только звуками происходящей вдали схватки.
    — Э-э, — потряс головой Ринсвинд. — Я потерял ход твоих мыслей.
    — О боги, это же элементарно!
    — Не уверен, что уловил, к чему ты ведешь... — бормотал Ринсвинд с лицом мертвенно-бледным от пота.
    — Ты можешь просто перестать быть волшебником.
    Ринсвинд беззвучно зашевелил губами, проговаривая каждое слово. Затем произнес фразу целиком.
    — Что? — спросил он и тут же добавил: — О-о.
    — Уразумел? Или растолковать еще раз?
    Ринсвинд мрачно кивнул:
    — Думаю, ты ничего не понял. Волшебник — это не то, что ты умеешь, это то, что ты есть. Если я перестану быть волшебником, то стану ничем.

*  — Нужно спасти какую-то девушку? — угрюмо уточнил он.
    — Кого-то точно нужно спасти, — поколебавшись, признал Ринсвинд. — Может быть, ее. А может, кого-нибудь поблизости от нее.
    — Чего ж ты раньше не сказал? Это больше похоже на дело, это то, чего я ждал. Вот он, настоящий героизм. Пошли.
    Вдали снова послышались грохот и чьи-то вопли.
    — Куда? — спросил Ринсвинд.
    — Куда угодно!

*  Обычно герои обладают способностью как безумные проноситься по рушащимся дворцам, в которых они оказались впервые в жизни, спасать всех подряд и выскакивать за мгновение до того, как все взлетит на воздух или провалится в бездну.

*  Его сознание было затоплено мощной волной паники, охватившей Ринсвинда при виде четырех стражников, поворачивающихся к нему с ятаганами в руках и с глазами, горящими жаждой убийства.
    Ринсвинд, не колеблясь ни секунды, отступил назад.
    — Передаю их тебе, мой друг, — объявил он.
    — Замечательно!
    Найджел вытащил меч и дрожащими от усилий руками выставил клинок перед собой.
    Несколько секунд царило абсолютное молчание — каждый ждал, что будет дальше. А потом Найджел издал боевой клич, который Ринсвинд не забудет до конца своей жизни.
    — Э-э, — сказал варвар, — извините...


*  Похоже, они ни чуточки не испугались, — заметил оскорбленный Найджел.
    — Как бы это сформулировать? Когда кто-нибудь возьмется за составление списка Великих Боевых Кличей Мира, клич "Э-э, извините" точно туда не войдет, — объяснил Ринсвинд.

*  Он встречался с Коэном; тот действительно кое-как умел читать, но пером так и не овладел. Он до сих пор подписывался крестиком, в котором умудрялся совершить пару орфографических ошибок.

*  — И эта книга учит тебя, как стать героем?
    — О да. Хорошая книжка. — Найджел бросил на него встревоженный взгляд. — Или что-то с ней не так? Она стоила кучу денег.
    — Ну, э-э... Полагаю, тебе лучше заняться делом.
    Найджел расправил свои, за неимением лучшего слова, плечи и снова взмахнул мечом.


*  — Надеюсь, ты не выдал меня? Я не переживу, если ты сказал ей, что я только учусь быть...
    — Нет-нет. Она лишь хочет, чтобы ты нам помог. Это нечто вроде поиска идеала.
    Глаза Найджела заблестели:
    — Ты имеешь в виду индеи?
    — Чего-чего?
    — Так написано в книге. Там говорится: "для того, чтобы стать настоящим героем, нужно иметь индею".
    Ринсвинд наморщил лоб:
    — Это что, какая-то птица?
    — Думаю, это скорее что-то вроде обязательства, — возразил Найджел, но без особого убеждения.
    — По мне, так это больше похоже на птицу, — заявил Ринсвинд. — Точно, я как-то читал о ней в собрании басен о животных. Крупная. Не умеет летать. Большие лапы, вот.

*  Сначала стражники серифа оказывали сопротивление, но теперь вокруг основания башни сидело довольно много обалдевших лягушек и тритонов. И это были те, кому повезло. Какие-никакие, а руки ноги у них остались, и большая часть жизненно важных органов до сих пор находилась внутри.

*  Ринсвинд стащил с себя шляпу. Она была помятой, покрытой пятнами и каменной пылью, с вырванными кусками, обтрепанной верхушкой и звездой, с которой пыльцой сыпались блестки. Но под слоем грязи все еще читалось слово "Валшэбник".
    — А вы это видите? — с побагровевшим лицом осведомился он. — Вы это видите? Видите? О чем это вам говорит?
    — О том, что ты не в ладах с орфографией?
    — Что? Нет! Это говорит о том, что я волшебник, вот о чем! Двадцать лет за посохом, и горжусь этим! ...
    Талант определяет лишь то, чем ты занимаешься, — изрек Ринсвинд. — Он не определяет того, кем ты являешься. В смысле, в глубине души. Если ты знаешь, что ты такое, то можешь заниматься чем угодно. — Он еще немного подумал и выдал: — Вот что наделяет чудесников таким могуществом. Самое важное — знать, что ты есть на самом деле.

*  Эта легенда была принята всеми за подлинное описание событий, хотя по сути своей она была столь же "правдоподобной", как свинцовый спасательный пояс.
    Истину не так-то легко подчинить бумаге. В ванне истории истину труднее удержать, чем мыло, и гораздо сложнее найти...

*  — Вы будете помнить сегодняшний день до конца ваших жизней".
    — То есть до самого обеда? — слабо переспросил Ринсвинд.

*  — Я не доверяю этому человеку, — заметил Найджел. — Я пытаюсь не судить о нем по первому впечатлению, но мне определенно кажется, что он задумал что-то недоброе.
    — Он приказал бросить тебя в змеиную яму!
    — Да, тогда я намека не понял.

*  Волшебник мрачно покачал головой и, подняв небольшой камешек, подбросил его над разрушенной стеной. Камешек превратился в маленький голубой чайник, упал на землю и разбился.
    — Заклинания вступили в реакцию, — констатировал Ринсвинд. — Могут сотворить все что угодно.
    — Но за этой стеной мы в безопасности? — поинтересовалась Канина.
    — Правда? — немного оживился Ринсвинд.

*  — Нам нужен план, — заявил Найджел.
    — Мы можем снова попробовать убежать, — предложил Ринсвинд.
    — Это ничего не решит!
    — Это решит большинство проблем, — возразил Ринсвинд.
    — И сколько нам придется бежать, чтобы оказаться в безопасности? — спросила Канина.
    Ринсвинд рискнул выглянуть из-за стены.
    — Интересный философский вопрос, — признался он. — Я проделал долгий путь, но так и не нашел на Диске безопасного места.

*  — У меня есть одна индея... — сказал Найджел, свирепо глядя на Ринсвинда.
    Креозот похлопал юношу по руке и ласково заметил:
    — Это очень мило. У каждого человека должно быть домашнее животное.

*  Ринсвинд попытался вскрикнуть сквозь сжатые зубы. У него даже щиколотки вспотели.
    — Я ни в жизнь не полечу на ковре-самолете! — прошептал он. — Я панически боюсь земли!
    — Ты хотел сказать "высоты", — поправила Канина. — И прекрати эти глупости.
    — Что хочу сказать, то и говорю. Тебя ведь не высота убивает, а именно земля!

*  На крышке Сундука застыло выражение мрачной решимости. Вообще, ему немногое было нужно от этого мира — если не считать полного уничтожения всех других форм жизни.

*  — Как это ужасно, — высказался наконец Ринсвинд. — Сокровищница, в которой нет сокровищ.
    Сериф стоял и улыбался во весь рот.
    — Не стоит так переживать, — посоветовал он.
    — Но кто-то украл у тебя все деньги! — воскликнула Канина.
    — Полагаю, это слуги, — отозвался сериф. — Очень вероломно с их стороны.
    Ринсвинд бросил на него странный взгляд.
    — Разве тебя это не беспокоит?
    — Не особенно. На самом деле я очень мало трачу. И я часто спрашивал себя, каково оно — быть бедным.
    — Скоро тебе представится прекрасная возможность это выяснить.
    — Мне понадобится чему-нибудь учиться?
    — Все приходит само собой, — успокоил Ринсвинд. — Учишься по ходу дела.

*  Большинство людей, знающих Ринсвинда, с течением времени начинали относиться к нему, как к аналогу прямостоящей шахтерской канарейки. Общая идея состоит в следующем: если Ринсвинд держится на ногах и не предпринимает непосредственных попыток удрать, значит, надежда еще есть.

*  Еще один отдаленный взрыв сотряс здание, и Ринсвинд наконец оторвался от ковра.
    — И как им управлять? — поинтересовался он.
    — Лично я никогда им не пользовался, — пожал плечами Креозот. — Наверное, нужно просто командовать "вверх", "вниз" и так далее.
    — А как насчет "пролети сквозь стену"? — уточнил Ринсвинд. Все посмотрели на высокие, темные и, самое главное, прочные стены зала.
    — Мы могли бы попытаться сесть на него и сказать: "Поднимайся", — предложил Найджел. — А чтобы не удариться о потолок, нужно крикнуть, ну, к примеру, "стоп". — Какое-то время он обдумывал собственные рекомендации. — Если именно так нужно говорить.
    — А можно сказать "садись", — подхватил Ринсвинд, — или "опускайся", "ныряй", "снижайся", "вались". "Падай".
    — "Пикируй", — мрачно подсказала Канина.
    — Кроме того, — заметил Найджел, — в воздухе носится столько неприрученной магии, что я бы на твоем месте попытался воспользоваться какой то ее частью.
    — А-а... — протянул Ринсвинд. — Ну...
    — У тебя на шляпе написано "Валшэбник", — напомнил Креозот.
    — Писать слова на шляпах каждый умеет, — буркнула Канина. — Нельзя верить всему, что читаешь.

*  — Ну-ка, подождите минутку! — вспыхнул Ринсвинд.
    Они подождали минутку. Подождали еще семнадцать секунд.
    — Слушайте, это гораздо труднее, чем вы думаете, — наконец заявил он.
    — Что я вам говорила? — фыркнула Канина. — Пошли, будем выцарапывать известку ногтями. Взмахом руки Ринсвинд заставил ее замолчать, снял с головы шляпу, демонстративно сдул со звезды пыль, надел шляпу, поправил поля, закатал рукава, согнул пальцы, разогнул пальцы... И впал в панику.

*  — Ну хорошо. Как ты заставил ковер взлететь? Он действительно делает противоположное тому, что ты ему приказываешь?
    — Нет. Я просто обратил внимание на некоторые фундаментальные детали его стратификационного и пространственного расположения.
    — Не поняла, — призналась она.
    — Хочешь, чтобы я объяснил это неволшебным языком?
    — Ага.
    — Ты положила его на пол изнанкой вверх, — сказал Ринсвинд.

*  — Ты говорил, тебя пугает высота.
    — Приводит в ужас.
    — По тебе незаметно.
    — Я сейчас не об этом думаю.

*  Магия в чрезмерных количествах способна искажать вокруг себя пространство и время, а это не слишком хорошие новости для человека, который за долгие годы привык к тому, что такие вещи как следствия идут за такими вещами как причины.

*  Ринсвинд не мог объяснить это своим спутникам. Они, похоже, так и не уловили суть дела. Если говорить более конкретно, они так и не осознали, что такое погибель. Они страдали от ужасного заблуждения, что что-то еще можно сделать. И были готовы изменить мир так, как им того хочется, — или умереть в процессе. А вся беда умирания в процессе состоит в том, что в процессе вы умираете.

*  Ринсвинд никогда не мог похвастаться способностями к предвидению будущего. По правде говоря, он и настоящего толком не видел. Но он с унылой уверенностью предчувствовал, что в самом ближайшем будущем, секунд этак через тридцать, кто-нибудь непременно скажет:
    — Надо же что-то предпринять!
    ...
    Двадцать семь, двадцать восемь, два...
    — Надо же что-то... — начала Канина.
    — Не надо, — оборвал ее Ринсвинд и ощутил едва уловимое удовлетворение.

*  — Мне не помешало бы немного выпить, — заявил Креозот. — Не могли бы мы остановиться где-нибудь, где я мог бы купить трактир?
    — На какие шиши? — поинтересовался Найджел. — Ты ж теперь бедный, забыл?
    — Бедность меня не волнует, — ответил сериф. — Труднее всего примириться с трезвостью.

*  Даже море казалось высохшим. Если бы какая-нибудь протоамфибия вылезла на подобный берег, она бы тут же отказалась от своего намерения, вернулась в воду и посоветовала всем своим родственникам забыть о ногах — они того не стоят. Воздух был таким, словно его долго кипятили в чьем-то носке.
    Но Найджел все равно настоял, чтобы они развели огонь.
    — Так атмосфера будет более дружеской, — заявил он. — Кроме того, там могут водиться чудовища.
    Канина посмотрела на мелкие маслянистые волны, которые наползали на берег, словно пытаясь — без особого энтузиазма — выбраться из моря.
    — В этом? — переспросила она.
    — Лучше проявить предусмотрительность. Ринсвинд слонялся возле берега, рассеянно подбирая камни и бросая их в море. Один или два полетели в него обратно.

*  — А как бы ты оценил эту ситуацию с точки зрения поэта? — осторожно проговорила Канина.
    Креозот смущенно поерзал и изрек:
    — Забавная штука — жизнь.
    — Довольно точно.

*  У Сундука были свои проблемы. Местность вокруг башни в Аль-Хали, подвергаемая безжалостной магической бомбардировке, уже скрывалась за горизонтом реальности. Вскоре время, пространство и материя перестанут быть отдельными понятиями и обрядятся в одежды друг друга. То, что здесь творилось, описать было невозможно.
    Вот на что это было похоже. Примерно. Местность выглядела так, как звучит пианино после того, как его уронили в колодец. На вкус она была желтой, а на ощупь — как громкий крик. От нее неприятно пахло полным затмением луны.

*  Абрим как раз собирался с силами, необходимыми для запуска заклинания, которое должно было взмыть в небо, полететь в Анк и окружить тамошнюю башню тысячами воющих демонов, когда раздался громоподобный стук в дверь.
    В подобных случаях произносится всем известная мантра. При этом неважно, какая у вас дверь — полог шатра; лоскут шкуры на обдуваемой всеми ветрами юрте; массивная дубовая плита трех футов толщиной, усаженная огромными железными гвоздями, или прямоугольный кусок ДСП, фанерованный красным деревом, украшенный сверху небольшим окошечком с жутким витражом и снабженный звонком, играющим на выбор двенадцать популярных мелодий, которые никто из любителей музыки не захотел бы слушать даже после пяти лет, проведенных в абсолютной тишине.
    Один из волшебников повернулся к другому и изрек знаменитые слова:
    — Интересно, кто бы это мог быть в такое время ночи?

*  В дверь снова забарабанили.
    — Там, снаружи, не может быть ни одной живой души, — отозвался второй волшебник.
    Он слегка нервничал, и понятно почему. Если исключается возможность, что это кто-то живой, всегда можно предположить, что это кто-то мертвый.

*  Волшебник начал возиться с засовами. Опустив маску на лицо, он слегка приоткрыл дверь.
    — Нам ничего не... — начал было он.
    Ему следовало выбрать слова повозвышеннее, потому что они стали его эпитафией.
    Прошло некоторое время, прежде чем один из его коллег заметил продолжительное отсутствие своего товарища и направился в коридор на его поиски. Двери были распахнуты настежь, и чудотворная преисподняя по другую их сторону бушевала, пытаясь прорвать сдерживающую ее сеть заклинаний. Одна из створок была открыта не полностью. Он дернул ее в сторону, чтобы посмотреть, что за ней прячется, — и тихо заскулил.
    За его спиной что-то зашуршало. Он обернулся.
    — Че...
    Вот на таком довольно жалком звуке приходится порой заканчивать жизнь.

*  Ринсвинд, летящий высоко над Круглым морем, чувствовал себя весьма глупо.
    Рано или поздно такое случается с каждым.
    Например, в трактире вас кто-то толкает под локоть, вы резко оборачиваетесь, сыпля градом проклятий, и тут до вас медленно доходит, что прямо перед вашим носом маячит медная пряжка, а хозяин пояса скорее был высечен из камня, чем рожден матерью.
    Или в вашу машину врезается сзади какой-то небольшой драндулет, вы выскакиваете, чтобы наброситься с кулаками на водителя, тот неторопливо вылезает из машины, выпрямляется во весь свой рост: и вы понимаете, почему в машине отсутствуют передние сиденья.
    А возможно, вы ведете взбунтовавшихся товарищей к каюте капитана, барабаните в дверь, он высовывает в щель огромную голову, держа в каждой руке по кинжалу, и тут вы заявляете: "Мы берем судно в свои руки, мразь, и все парни меня поддерживают!", а он в ответ спрашивает: "Какие такие парни?" "Гм..." — изрекаете вы, ощутив за своей спиной безбрежную пустоту. Другими словами, это знакомое ощущение жара и уходящего в пятки сердца, которое хоть раз испытывал каждый, кто отдавался на волю волнам своего гнева. Чаще всего, эти самые волны зашвыривают тебя далеко на берег воздаяния и оставляют там, выражаясь поэтическим языком повседневности, по уши в дерьме.

*  У него никогда ничего не было, но ничего — это уже что-то, а теперь у него отняли абсолютно все.

*  Волшебники не очень-то любят философию. Их ответ на известную философскую дилемму "Все знают, что такое хлопок двумя руками. Но что такое хлопок одной рукой?" довольно прост. С их точки зрения, хлопок одной рукой выражается в звуке "хл".

*  Ринсвинд всегда очень гордился тем, что умел чувствовать себя в одиночестве даже в кишащем людьми городе. Но теперь, когда волшебник действительно оказался брошенным всеми, ощущать свое одиночество стало гораздо неприятнее.

*  — Только не волнуйтесь, — посоветовал джинн. — И постарайтесь по возможности не думать об этом.
    Он объяснил (хотя "объяснил" — это несколько неверное слово, и в данном случае оно означает "так и не сумел объяснить, хотя делал это довольно долго"), что группа людей вполне может преодолевать расстояния в небольшой лампе, которую держит один из них. Сама же лампа движется потому, что ее несет один из находящихся в ней людей, и это происходит благодаря: а) дробной природе реальности, означающей, что каждую вещь можно рассматривать как находящуюся внутри всего остального, и б) творческому подходу к окружению. Фокус основывался на том, что законы физики замечали свое упущение уже после того, как путешествие было закончено.
    — Но в данных обстоятельствах лучше об этом не думать, — заключил джинн.

*  — Итак, это самый заурядный кирпич, помещенный внутрь носка. А все вместе становится оружием.
    — Гм. Да.
    — И как же оно действует?
    — Гм. Его надо раскрутить, а потом. Ударить. Иногда попадаешь себе по руке. Но редко.
    — И, раз ударив, он, наверное, уничтожает целый город? — догадался Койн.

*  Ринсвинд посмотрел в золотистые глаза паренька и перевел взгляд на свой носок. Он снимал и надевал его по несколько раз в году в течение вот уже многих лет. На носке попадались заштопанные места, которые он со временем узнал и полю... в общем, узнал. Некоторые из бывших дыр были окружены целыми семьями более мелких штопок. Существовал целый ряд определений, которые можно было бы присвоить этому носку, но "разрушитель городов" в их число не входило.

*  — Э-э... — напомнил о своем существовании Ринсвинд.
    Смерть обернулся.
    — СЛУШАЮ? — вежливо откликнулся он.
    — Я всегда гадал, как это случится, — сообщил Ринсвинд.
    Смерть вытащил из таинственных складок эбенового одеяния песочные часы и, глядя на них, отсутствующим голосом произнес:
    — ПРАВДА?
    — Полагаю, мне не на что жаловаться, — с достоинством заметил Ринсвинд. — У меня была хорошая жизнь. Довольно хорошая. — Он замялся. — Хотя, в общем-то, не такая уж и хорошая. Большинство людей назвали бы ее просто ужасной. — Он подумал еще немного. — Лично я бы назвал ее такой.

*  "А теперь убей его".
    Ринсвинд задержал дыхание. Наблюдавшие за сценой волшебники задержали дыхание. Даже Смерть, которому нечего было держать, кроме косы, держал ее с напряжением.

*  — А вам он помогал. — Ринсвинд повернулся к остальным волшебникам, которые торопливо разбегались кто куда. — Всем вам. Он осуществил все ваши желания...
    — И может быть, мы никогда не простим его за это
, — отозвался Хакардли.

*  — Откуда ты взял такую индейку? — поинтересовался сериф.
    — Индею, — спокойно поправил его Найджел. — Просто я должен совершить мужественный поступок, прежде чем умру.
    — В этом вся довольно печальная суть дела, — кивнул Креозот. — Сначала ты совершаешь какой-нибудь мужественный поступок, а потом умираешь.

*  Когда лошади опустились и подлетели к вожаку стада — громадному самцу, покрытому глубокими расселинами и шрамами от морен, — стало очевидно, что одна из причин, по которой Ледяных Великанов называли Ледяными Великанами, состоит в том, что они — ну, в-общем, великаны.
    Вторая причина заключалась в том, что они были сделаны изо льда.

*  Найджел предпринял еще одну попытку.
    — Послушайте! — крикнул он. Голова великана повернулась в его сторону.
    — Што тебье надо? — спросил он. — Уходи протч, теплая тфарь.
    — Простите, но это действительно необходимо?
    Великан посмотрел на него с ледяным изумлением, медленно оглянулся и обозрел свое стадо, простирающееся, похоже, до самого Пупа. Потом он снова перевел взгляд на Найджела.
    — Та. Йа так думайт. А инатше затшем бы мы это делайт?
    — Но видите ли, здесь живет множество людей, которые предпочли бы, чтобы вы этого не делали, — с отчаянием в голосе продолжал Найджел.
    Перед ледником возникла остроконечная скала, возникла и исчезла.
    — А еще дети и маленькие пушистые животные, — добавил Найджел.
    — Они будут пострадайт за дьело прогресса. Наступить времья нам возвращайт себье этот мир, — прогрохотал великан. — Мир, заполньенный льдом. Согласно неизбьежности истории и триумфу тьермодинамики.
    — Да, но вам необязательно это делать, — указал Найджел.
    — Мы хотеть это делайт, — возразил великан. — Боги истшезайт, мы сбрасывайт оковы вышедший из мода суеверий.
    — Заморозить весь мир — вряд ли это прогресс, — заметил Найджел.
    — Нам это нравиться.
    — Да-да, — согласился Найджел маниакально ровным голосом человека, который старается рассмотреть вопрос со всех сторон и уверен, что любую проблему можно решить, если люди доброй воли соберутся за одним столом и обсудят все, как разумные человеческие существа. — Но правильно ли вы выбрали время? Готов ли мир к триумфу льда?
    — Шорт побьери, ему лутше быть готоф, — сказал великан и хлестнул Найджела шестом, которым погонял ледник.

*  — Если ты не против, — шепнул Креозот Канине, — я смоюсь. В минуты, подобные этим, трезвость теряет свою привлекательность, и я уверен, что конец света будет выглядеть гораздо лучше, если смотреть на него сквозь дно стакана. Если ты не возражаешь, конечно. Веришь ли ты в рай, о персиковощекий цветок?
    — На самом деле, нет.
    — О-о, — отозвался Креозот. — Что ж, в таком случае, мы, наверное, больше не увидимся.



  ... Утро всегда наступает.”


3 дек. 2007 г.

Джордж Мартин — Межевой Рыцарь

Дунк и Эгг — 1

(Цикл "Песнь льда и пламени")
  “Весенние дожди смягчили почву, и Дунку нетрудно было копать могилу. ...




  ... — Я слыхал, там хорошие кукольники, — с усмешкой ответил Эгг.”


Присяжный рыцарь (Дунк и Эгг — 2)

1 дек. 2007 г.

Сергей Лукьяненко — Чистовик

Работа над ошибками — 2

Лукьяненко Чистовик*  Лабораторная мышка, которой удалось ускользнуть из клетки, вовсе не спаслась. Лабораторные мыши не выживают в природе. Даже если на них не охотиться специально...

*  Демократия — это древняя форма политического правления, неразрывно связанная с рабовладением и уравнивающая в правах мудреца и идиота, бездельника и мастера, опытного старца и сопливого юнца.

*  — Не увлекайтесь ассоциациями. До определенного предела они полезны, помогают нам понять происходящее, но потом начинают запутывать.

*  — Как хорошо быть молодым и горячим! Верить, что у тьмы есть сердце, у врага — имя, а у экспериментов — цель...

*  Самое плохое в отсталых мирах — это не сортир в виде горшка под кроватью, свеча вместо лампочки и отвар целебных трав вместо таблетки. Самое плохое — это скорость передвижения.

*  — Спрашивай, — велел робот. — Я знаю, что люди не могут действовать, не задав ряд ненужных вопросов.

*  — ... С ума сойти, — признался я. — Даже не знаю, что еще спросить!
    — Очень хорошо, что ты умеешь ставить точку в расспросах.

*  Логика — штука хорошая. Хоть и подлая.



*  Железнодорожный вокзал — место преображений. Мы входим в поезд и перестаем быть собой. Отныне мы приобретаем другое прошлое и рассчитываем на другое будущее. Случайному попутчику мы готовы рассказать все, что с нами было, а также то, чего с нами никогда не было. Если судить по разговорам в поезде, то в мире нет скучных людей с неинтересными биографиями.

*  Пива нам не хватило, и Саша вызвался сходить за ним в вагон-ресторан. Конечно, там английского эля не нашлось, но, как известно, после третьей бутылки понты пропадают, и все пиво становится одинаково вкусным.

*  Самое худшее, что только может придумать беглец, — это спрятаться. Единственное спасение беглеца — бег, прятки — не более чем детская забава.
    Но даже в бегстве есть место маневру...

*  Странное дело — вот такие короткие знакомства. Обычно они происходят в дороге, но порой ждут нас и в родном городе. Мы с кем-то встречаемся, говорим, едим и пьем, иногда ссоримся, иногда занимаемся сексом — и расстаемся навсегда. Но и случайный собутыльник, с которым вы вначале подружились, а потом наговорили друг другу гадостей, и скучающая молоденькая проводница, с которой ты разделил койку под перестук колес, и, в более, прозаичном варианте, катавший тебя несколько часов таксист — все она осколки неслучившейся судьбы.
    С собутыльником вы разругались так, что он зарезал тебя. Или ты — его.
    Девушка-проводница заразила тебя СПИДом. Или же — стала верной и любящей женой.
    Таксист так увлекся разговором, что въехал в столб. Или же — застрял в пробке, ты куда-то не успел, получил выговор от начальства, пришлось менять работу, уехать в другую страну, там встретить другую женщину, разбить чужую семью и бросить свою...
    Каждая встреча — крошечный глазок в мир, где ты мог бы жить.

*  Недоговаривать, когда перед тобой ... человек, способный помочь, не просто нечестно — глупо.

*  В тот же миг в ... дверь постучали. Осторожно, вежливо, деликатно. Только те, кто облечены властью позволяют себе так стучать.

*  С тех пор, как человек научился считать, объясняться стало гораздо проще. Скажешь "горстка храбрецов сдерживала превосходящие силы противника" — только плечами пожмут, мол, горстки — они всякие бывают. А отчеканишь "триста спартанцев против десяти тысяч персов" — сразу становится ясен масштаб.
    Одно дело "денежный мешок", другое — "мультмиллионер". Одно дело "страшный холод", другое — "минус сорок". Одно дело "марафонская дистанция", другое — "сорок два километра".
    Никакие слова, никакие красочные эпитеты не сравнятся с той силой, что несут в себе числа.

*  Зима — это очень симпатичное время года. Если без ветра...

*  Мост и впрямь казался слишком широким и помпезным для маленькой речушки и маленького городка. Так же как и огромный католический собор, внезапно открывшийся по правую руку.
    Может, в этом и состоит тот европейский секрет, который никак не откроет для себя Россия? Делать все чуть-чуть лучше, чем нужно. Чуть больше. Чуть крепче. Чуть красивее.

*  — Как ты думаешь, у старосты барака в концлагере много было прав? Ну, пайка посытнее, койка помягче, да еще право с надсмотрщиками разговаривать. Вот и все! Ты уж не преувеличивай мои способности. Я всего лишь посредник. Специалист широкого профиля, но — все широкие специалисты неглубоки. Увы.
    — Чем лужа больше, тем она мельче.

*  Как сделать мир лучше — это каждый понимает по-своему. Но все вместе люди знают и понимают, что в этом лучшем мире им не придется работать, их будут любить и хранить всей огромной счастливой землей.
    К сожалению, каждому видится свой путь к построению такого замечательного общества. И если разобраться, то ни старания философов, ни усилия социологов так и не способствовали изобретению ничего более жизнеспособного, чем классическая Утопия — где даже у самого скромного землепашца было не менее трех рабов.
    Человечеству просто не хватает изобилия двуногого скота. Обращать в рабство своих ближних уже как-то немодно, а делать роботов из шестеренок или белка мы пока не научились. Но как только научимся — она у нас будет.
    Утопия.

*  — А я думал, что с религиозными фанатиками дела вести нельзя...
    — Я тебя умоляю, Кирилл! — Котя фыркнул. — Фанатики бегают и выполняют приказы. А руководство всегда вменяемо.

*  Я снова кивнул, будто игрушечный китайский болванчик из сказок Андерсена. Ох, не зря он называется болванчиком! Тот, кто все время кивает, — иного имени недостоин.

*  ...я доволен своей нынешней участью. Мне не жмет цепь, на которой я сижу. Чудеса техники, возможность всемирового общения, чудная вольность нравов — во всем этом нахожу я настоящие успехи рода человеческого. А вовсе не в социальных институтах, которые служат лишь успокоению нравов черни и самообольщению правящих верхов.

*  — Можешь курить. Лучше чувствовать себя спокойнее, чем нервничать, борясь с пороком. Если Господь создал табак, то для чего-то он это сделал.

*  Сон — единственная радость, которая может приходить не вовремя.

*  — Каждый достоин лишь того мира, который он способен защитить сам.

*  ...паранойя хороша в меру.

*  Вопреки всему я убежден, что человек по природе своей — существо мирное. Глупое, жестокое, похотливое, наивное, склочное — но мирное. Никто в здравом уме и от хорошей жизни не стремится убивать. Это удел маньяков и фанатиков. Даже закоснелый вояка, скалозуб, не мыслящий одежды, кроме мундира, марширующий даже от койки до сортира и разговаривающий со своей кошкой языком уставных команд, — все равно предпочтет получать звания за выслугу лет, а ордена — за успехи на параде. Недаром у русских военных традиционный тост — "за павших", а не "за победу". За победу пьют, только когда война уже идет...
    И в то же время человек — одно из самых воинственных существ, которые только можно себе представить. Грань, которую надо перейти, так тонка и призрачна, что одно лишнее слово, один лишний жест или одна лишняя рюмка способны превратить самого миролюбивого человека в жаждущего крови убийцу. Говорят, это потому, что человек — хищник поневоле. В отличие от животных, изначально созданных для убийства и потому отдающих себе отчет в своей силе, человек во многом остается загнанной в угол, оголодавшей, истеричной обезьяной, которая, не найдя в достатке привычных кореньев и бананов, схватила палку и кинулась молотить ею отбившуюся от стада антилопу.

*  Если что-то тебе помогает, то оно же тебе и вредит. Какой-то неумолимый закон природы!

*  Хотим мы того или нет, а принуждение и угрозы — часть повседневной человеческой жизни. И речь не о каких-нибудь суровых ультиматумах одной страны другой, не о помахивающем ножом бандите или строгом милиционере. Речь о самых простых и житейских ситуациях.
"Не доешь манную кашу — не будешь смотреть мультики!"
"Получишь тройку в четверти — не купим ролики!"
"Завалишь сессию — вылетишь из института в армию!" ...
"Кто не останется на сверхурочную работу — может писать заявление по собственному!"
"Не принесете справку — пенсию не начислим!"
    Боюсь, что и после конца нам предстоит услышать:
"Без арфы и нимба в рай не пускаем!"
    Заставлять, убеждать, принуждать — это целое искусство. И мы, конечно, поневоле ему учимся, глотая невкусную кашу и выпрашивая у учителя четверку. Но все-таки без настоящего профессионализма угрожать не стоит.

*  Воровать я умел еще хуже, чем угрожать. Ну, если не вспоминать тот случай, когда на складе нашелся неучтенный винчестер, а у меня как раз винт начал сыпаться... Ладно, это все фигня. Не бывает менеджеров в компьютерной торговой фирме, которые не прибирают для личных нужд бесхозное добро.

*  ... Местное издание на двух страницах с громким названием "Всеобщее время" (а вы замечали, что чем газета меньше, тем более звучно она называется?)...

*  Мне давно кажется, что чтение книг миновало тот краткий период, когда оно было всеобщим развлечением. Кино при всем желании составить конкуренцию не могло — поход в кино был отдельным событием, а книга всегда была под рукой. Телевидение, даже обретя цвет и большие экраны, не могло удовлетворить всех и сразу — количество каналов пришлось бы сделать соизмеримым с числом населения.
    Зато видео, а потом и компьютер нанесли свой удар. Кино — это чтение для нищих духом. Для тех, кто не способен представить себе войну миров, вообразить себя на мостике "Наутилуса" или в кабинете Ниро Вулфа. Кино — протертая кашка, обильно сдобренная сахаром спецэффектов, которую не надо жевать. Открой рот — и глотай. Почти то же самое с компьютерными играми — это ожившая книга, в которой ты волен выбрать, на чьей ты стороне — "за коммунистов али за большевиков".
    А чтение вернулось к своему первоначальному состоянию. К тому времени, когда оно было развлечением для умных. Книги стали дороже, тиражи стали меньше — примерно как в девятнадцатом веке. Можно по этому грустить, а можно честно спросить себя — неужели сто процентов людей должны любить балет? Слушать классическую музыку? Интересоваться живописью или скульптурой? В конце концов — ходить на футбол или ездить на рыбалку?
    Как по мне, так лучше признать: чтение — это удовольствие не для всех. И даже не просто удовольствие, это работа.

*  Войдя в библиотеку, я был приятно удивлен табличкой на стене: "Умеющим читать — вход свободный".

*  Что бы ни случилось в мире, но людей всегда будет интересовать, как лечить свои и чужие болячки. Причем о своих они будут спрашивать докторов, а чужие — порываться лечить сами.

*  — Ты очень умный, Кирилл, если сам до этого дошел!
    — Ты даже не подозреваешь, какой же я идиот. Я... в общем, я все делал иначе. Совсем иначе. И чуть не разбился.
    — Тогда тебе просто везет. Знаешь, это может, даже и лучше, чем быть умным, но невезучим.

*  Мы почему-то склонны считать, что люди, которые нам нравятся и даже вызывают зависть, все эти успешные спортсмены, популярные артисты, знаменитые музыканты, удачливые бизнесмены — они всегда счастливы. Вся "желтая" пресса, по сути, тем и кормится, что разубеждает нас в этом — "она развелась", "он запил", "эти подрались", "тот изменил". И мы читаем, кто-то брезгливо, а кто-то с радостным любопытством. Читаем не потому, что грешки и беды знаменитостей так уж велики. А потому, что только эта размазанная по газетной бумаге грязь способна нас утешить. Они такие же, как и мы. Они пьют шампанское за тысячу долларов, а мы — чилийское вино. Они едут в Австрию на горнолыжный курорт, а мы — к теще на дачу. Им рукоплещут стадионы, а нас жена похвалила за то, что мусор вынесли. Но все это не имеет значения, если у них та же ревность и те же обиды.
    И мы не замечаем, как сами накручиваем ту пружину, что заставляет их пить коллекционные вина, когда они в них ничего не понимают, а хотят пива, что заставляет их буянить в Куршавеле и драться с журналистами. Потому что чем упорнее макать человека в его проблемы и кричать "Ты такая же скотина, как и мы!", тем сильнее ему захочется ответить "Нет, нет, не такая, а куда большая!"

*  Утро выдалось отвратительным.
    Проснувшись, я услышал, как барабанит за окнами дождь. На самом деле замечательно так вот просыпаться — если это утро субботы или воскресенья, никуда не нужно идти, можно поваляться немного, то засыпая, то пробуждаясь, потом включить телевизор и, слушая какую-нибудь дурацкую болтовню, готовить завтрак, глядя в мокрое стекло, по которому сползают крупные капли, посочувствовать людям, спешащим по улице под куполами зонтов...

*  Вот так бывает — чуть-чуть познакомишься с человеком и вдруг понимаешь, что мог бы с ним подружиться. Что он стал бы тебе другом, может быть, самым лучшим. Но жизнь разводит в разные стороны, и только в детских книжках друзья наперекор всему остаются друзьями.

*  ... Он все-таки был прирожденный лидер. Потому что лидер — это не тот, кто "впереди на лихом коне". Это тот, кто направит каждого в нужную сторону. И сумеет вовремя остановиться сам.

*  Каждый должен делать то, что он должен. Каждый должен возделывать свой сад.

*  Кино приучило нас, что настоящее противостояние всегда завершается в соответствующих случаю декорациях. Фродо бросает кольцо в жерло вулкана, а не плавит его в огне бунзеновской горелки у технически продвинутых гномов. Люк Скайуокер вгоняет торпеду в выхлопную трубу Звезды Смерти, а не перерезает Самый Важный Кабель в реакторном отсеке. Терминатор вступает в последний бой среди движущейся машинерии завода, а не дерется с соперником посреди курятника...
    Конечно, писатели к этому тоже руку приложили. Лев Толстой уложил Анну Каренину под гремящий состав, вместо того чтобы позволить женщине тихо отравиться уксусом в духе ее времени. Конан Дойль загнал Шерлока Холмса к водопаду, а не устроил последнюю схватку на тихих дорожках Гайд-парка. Виктору Гюго для его политкорректной истории о любви альтернативно слышащего и движущегося лица с измененной осанкой к феминофранцузу цыганского происхождения потребовался собор Парижской Богоматери.
    Ну любят, любят люди творческого труда красивые декорации! Вот только в жизни такого, как правило, не бывает. Гитлер и Сталин не дерутся на мечах посреди разрушенного Рейхстага, космические корабли стартуют не с Красной площади, да и вообще — события, изменяющие лицо мира, вершатся в тихих кабинетах скучными людьми в безупречных официальных костюмах. Мы живем в скучные времена.
    И поэтому так любим красивые картинки.

*  — ... И что ты выбираешь?
    — Что-нибудь четвертое. Не знаю пока. Но если дали линованную бумагу, то пиши поперек.

*  У всего должен быть финал. Нет ничего ужаснее, чем обнаружить — конец еще вовсе не конец. Бегун, разорвавший грудью финальную ленточку и увидевший, как впереди натягивают новую; боец, подбивший танк и обнаруживший за ним еще парочку; долгая тяжелая беседа, закончившаяся словами "а теперь давай поговорим серьезно"...
    Финал должен быть хотя бы для того, чтобы за ним последовало новое начало.

*  — Ты все время повторяешь одну и ту же ошибку. Предполагаешь, что мы нечто большее, чем слуги. Кирилл, ау! Первобытные времена, когда самый сильный значило самый главный, давно прошли. Самые умные просиживают штаны в лабораториях. Самые сильные надрывают мыщцы на потеху публике. Самые ловкие и смелые работают телохранителями. Самые меткие и безжалостные — киллерами. О да, если у тебя чудесный голос — ты станешь всемирной звездой, и концерты твои соберут стадионы. Но ты все равно будешь петь на вечеринках мультимиллионеров и на саммитах политиков, надрывать горло ради горстки пресыщенных стариков и их самодовольных детей. У тебя будет очень длинный поводок из шелка или цепь из золота. Но ты все равно будешь на цепи! Что ты хочешь, найти власть? Так она вокруг, Кирилл! Власть — это деньги, положение, связи. ...ты что, не понимал, что твоя функция — швейцар у дверей! ... Уничтожь всю власть в мире! Только на смену ей придет другая власть, и мы все равно окажемся ей нужными...
    ...в твоем понимании руководства — я куда более важное звено, чем любой куратор или зажившийся до потери человеческого облика хранитель музея. Но и я лишь звено. Абсолютно заменимое. Как все мы. Ничего не значит личность в масштабе истории, важна лишь функция. Знал бы ты, сколько людей приходится ухайдокать, чтобы предотвратить одну-единственную войну! Свято место... оно пусто не бывает.

*  — Такова функция, — задумчиво сказал я.
    — Э, разве это моя функция? Думаешь, если человек с Кавказа, он или на рынке торгует, или руль крутит? Я инженер-гидромелиоратор. Успел институт окончить. А так все сложилось... Не я решил, поверь. За меня все решили большие толстые дяди. Что ж, буду руль крутить. Тоже работа.
    — Тоже работа, — согласился я. — И раздавать приказы — тоже работа.
    — Это все не главное. Главное, это жить. Ты парень молодой, думаешь, у тебя впереди вечность. А главное все-таки жить. Живой осел важнее дохлого льва.

*  Говорят, что от судьбы не уйдешь.
    Правда, некоторые считают, что человек — сам творец своей судьбы.
    А вот я думаю, что все они правы.
    Человек — это и есть судьба. Всегда есть то, что ты можешь изменить. То, через что способен перешагнуть. А есть и то, что никогда не совершишь. На что не способен. Хоть о стену головой бейся.
    Я читал несколько книжек, где авторы доказывают, будто человек способен на все. Помести его в соответствующую обстановку — так он будет и говно жрать, и горла грызть. Некоторые очень убедительно это доказывают. Только мне все равно кажется, что такие книжки доказывают лишь одно: именно этот человек готов и жрать, и рвать. Иначе все неправильно. Иначе все зря.
    Поэтому я всегда любил плохие книжки. Те, в которых говорится, что человек даже лучше, чем он сам о себе думает.


Первая работа над ошибками