Luther 2x4

& Luther: Jenny, listen to me. When we’re scared, we don’t think straight. Are you scared?
    Jenny: Yeah.
    Luther: But if we act like scared people, we’re going to get caught. We don’t want that, do we?

& Jenny: You’re so nice. Why aren’t you married? You should be, though. You should be married. All happy and everything.
    Luther: ... No-one’ll have me.

& — What angle are you trying to work, Erin? Is there a plan? I hope you’ve got a plan, and this isn’t just random game playing.
    Gray: Ma’am, I’m confused.
    — If you’re so keen to smear* a superior officer, you’re going to have to be smarter than that, a lot smarter.

---

& Gray: What’s the plan, then? There is a plan, right?

& Luther: I’m John. Do you want to play a game?
    Nicholas: I already am.
    Luther: Oh, I know. In order to get to the next level, you need a lot more points. Luther: Correct me if I’m wrong, but you need a... a boss. You need to kill a boss. I’m the man at the end of that level, aren’t I? I’m the man that’s chasing you. I’m that boss. So if you beat me, you get to play on.

& Jenny: You didn’t really do that, did you?
    Luther: Do what?
    Jenny: Like, call up some totally psycho killer girl.
    Luther: Her name’s Alice.
    Jenny: Whatever.
    Luther: I don’t know. What you think?
    Jenny: Hmm... Dunno. I do know you were totally epic, though.
    Luther: ... Totally.

& Jenny: So, now what?


-- Dict:
smear — пачкать; бесчестить; вымазывать; позорить

On Imdb.

gr8 show. But this episode was [looks like (happy end, closed tails)]

The End of Series

...or just the end of Season 2?..

Хорхе Луис Борхес — Евангелие от Марка

  “Эти события произошли в «Тополях» — поместье к югу от Хунина, в конце марта 1928 года. ...

&  большинством деревенских рассказов о стародавних временах мы обязаны плохой памяти и смутному понятию о датах.

---

&  ему пришло в голову, что люди поколение за поколением пересказывают всего лишь две истории: о сбившемся с пути корабле, кружащем по Средиземноморью в поисках долгожданного острова, и о Боге, распятом на Голгофе.

  ... Из сорванных стропил было сколочено распятие.”

Иэн Макьюэн — Амстердам

  “Двое бывших любовников Молли Лейн стояли у часовни крематория спиной к холодному февральскому ветру. ...

&  Спокойная важность была не в его манере, как правило, просительной и хмурой; хотел нравиться, но неспособен был принять дружелюбие как должное. Бремя чрезмерно богатых.

&  – Я теперь ничего не помню, то есть ни хера.

&  Он давно не сталкивался с политиком вплотную и забыл это движение глаз, неустанный поиск слушателей, или дезертиров, или же фигуры более высокого ранга поблизости, или иного какого-то шанса, чтобы, не дай Бог, не упустить.

&  Завтра он повидается с врачом. Но ведь и Молли так поступила – и ее отправили на обследование. Они могут контролировать твой распад, но не могут его предотвратить. Так держись от них подальше, сам следи за своей деградацией, а когда уже не сможешь работать или жить с достоинством, кончай с этим сам. Но как не допустить перехода через ту грань, за которой так быстро очутилась Молли, – если станешь слишком беспомощен, слишком дезориентирован, слишком глуп, чтобы покончить с собой?

&  Одним из его немногих удачных нововведений – возможно, пока единственным – было то, что он сократил ежедневные совещания с сорока до пятнадцати минут, мягко установив несколько правил: не больше пяти минут на упражнения заднего ума – что сделано, то сделано; никаких шуток за столом и в особенности анекдотов; он их не рассказывает, и другие не будут.

---

&  Когда, наконец, он устремил взгляд в окно, им овладела привычная мизантропия, и в проплывавшем мимо застроенном ландшафте он не увидел ничего, кроме уродства и бессмысленной активности.
    В своем уголке западного Лондона и в будничной сосредоточенности на своих делах Клайву было легко думать о цивилизации как о сумме всех искусств с дополнением в виде интерьера, кулинарии, хорошего вина и тому подобного. Теперь же она представлялась тем, чем была в действительности: квадратными километрами убогих современных домишек, чье главное назначение – поддерживать телевизионные антенны и тарелки; фабриками, производящими барахло, рекламируемое по телевизору, и, на унылых пустырях, – очередями грузовиков, ждущих, чтобы это барахло развезти. Похоже на похмельное утро после шумной вечеринки. Никто такого не хотел, но никого и не спрашивали. Никто этого не планировал, никто не желал, но большинство людей вынуждены в этом жить. Километр за километром – глядя на них, можно ли представить себе, что существовало на свете благородное воображение, Перселл или Бриттен, Мильтон или Шекспир?

&  Клайв ... потел в жарких дебрях своей социальной бухгалтерии и сам не понимал того, как искажается и окрашивается прошлое, видимое сквозь призму скверного настроения.

&  – Клайв? Это Вернон. ... Я тебя разбудил. Извини...
    – Нет, нет. Вовсе нет. Я тут стоял, думал... В трубке послышался шелест простынь – Клайв перемещался в постели. Почему мы так часто лжем по телефону о своем сне? Скрываем свою уязвимость?

&  На мосту он в который раз подумал, какой это спокойный и цивилизованный город – Амстердам. Он сделал большой крюк, уклонившись к западу, чтобы пройтись вдоль канала Брауверсграхт. Чемодан у него был совсем легкий. Есть что то умиротворяющее в том, что улица посередине разделена водой. Какой терпимый, взрослый, без предрассудков город: склады из прекрасного кирпича и резного дерева превращены в изящное жилье, скромные ван-гоговские мосты, неброская уличная мебель, разумные нечванливые голландцы на своих велосипедах, их рассудительные дети, сидящие позади. Даже хозяева лавок выглядят как профессора, а подметальщики – как джазовые музыканты. Нет на свете другого города, организованного так рационально.

&  Музыкальный критик так и сделал, и было больно. От некоторых похвал бывает. Но чему научился Клайв за долгую жизнь – это искусству принимать комплимент.

&  – Теперь о Ближнем Востоке. Наша газета известна своей проарабской позицией. Тем не менее мы будем и впредь бесстрашно обличать жестокости, э-э, творимые обеими сторонами...

&  Лейн отвернулся и посмотрел в окно. Они ехали с пешей скоростью по Брауэрсграхт. Какая опрятная улица. На углу – чистенькая кофеенка; в ней, вероятно, продают наркотики. Он вздохнул.
    – Ах эти голландцы с их разумными законами.
    – Да уж, – отозвался Гармони. – Когда доходит до разумности, им просто удержу нет.

  ... Он улыбнулся и, поднимая руку к звонку, сладко задумался о будущем списке приглашенных.”

Luther 2x3

& Jenny: You look normal.
    Luther: Ta.
    Jenny: You look weird when you look normal.

& Luther: We’ve got to think about getting you... a job.
    Jenny: What sort of job?
    Luther: A job-job.
    Jenny: Like flipping burgers?
    Luther: Well, them burgers are not going to flip themselves, are they?
    Jenny: It’s, like, 2p an hour. Who am I, Sponge Bob?
    Luther: I don’t know what that is.
    Jenny: He’s a sponge. He flips burgers.

& Jenny: Totally lushalicious.

& Jenny: Completely bomb dot com.

---

& Martin: So, how do we catch him?
    Luther: Well, we get lucky. Or he gets unlucky. Or a combination of the two.

& Luther: You know, I’ve been a police officer since God was a boy. I don’t think I’ve sat across a table from someone who takes their right to silence so seriously.

& Justin: Are you in trouble?
    Luther: Things are a little messy. But I’m working it out.

# Sweet dreams are made of this
# Who am I to disagree?
# Travel the world and the seven seas
# Everybody's looking for something
# Some of them want to use you
# Some of them want to get used by you
# Some of them want to abuse you
# Some of them want to be abused

On Imdb.

Стивен Кинг — Сон Харви

Сразу после заката — 3

  “Джанет развернулась от раковины. Упс! ...

&  В последнее время она часто заставала этого скучного командора с Уолл-Стрит именно на этом месте, одетого в свой суботний прикид: поникшие плечи и пустота в глазах; белый загривок плавно переходящий в ягодицы; живот отвисающий из под футболки; торчащие как солома волосы на затылке (такой постаревший и идиотский ежик).

&  она думала, что он просто пытается представить себя старым. И она ненавидила это. Она боялась, что когда он выйдет на пенсию так будет каждое утро.

&  Она не переставала удивляться — если это то, ради чего они преодолели множество барьеров, вырастили и выдали замуж трех дочерей, миновали неизбежный кризис среднего возраста, работали на кого-то, и иногда (давайте посмотрим правде в глаза) на себя, если это то место, куда вы выходите из чащи темных лесов, если это ваша парковочная стоянка, ТО ПОЧЕМУ ЖЕ КТО-ТО ЕЩЕ ДЕЛАЕТ ЭТО? Но ответ прост — ПОТОМУ ЧТО ВЫ НЕ ЗНАЛИ! Вы избегали большей части лжи на протяжении всего пути, но ложь оставалась смыслом вашей жизни.

---

&  Нет, подумала Джанет. Я не хочу слышать эти ужасы. Но в то же время, она хотела услышать это. Каждый хочет послушать какие-нибудь ужасы. Мы все здесь сумасшедшие. Ее мать говорила, что если вы расскажете, кому-нибудь ваш сон, то он вряд ли сбудется. Это означало, что вы с удовольствием рассказывали свои кошмары, но хорошие сны хранили в себе, скрывая их как свой молочный зуб под подушкой.

&  О, как же она надеялась на то, что ее мать была права, когда говорила, что рассказывать плохие сны это как загонять кол всердце вампиру.

&  Сны не обязаны быть логичными. Не так ли? Сны, это поэмы нашего подсознания.

  ... Харви сказал, — Алло?”

Комментарии:

По поводу этого рассказа я могу сказать только одно, поскольку больше ничего не знаю (и, вероятно, остальное не имеет значения): он пришел ко мне во сне. Я написал его в один присест: просто перенес на бумагу то, что уже было рассказано, В сборнике есть еще одна история, которая мне приснилась, но о ней я могу сказать чуть больше.

Другие рассказы из сборника: Уилла | Гретель | Стоянка | Велотренажер | Вещи, которые остались после них | После выпускного | Н. | Адова кошка | "Нью-Йорк Таймс" с особыми скидками | Немой | Аяна | Взаперти.

Евгений Гришковец — ОдноврЕмЕнно (2/2)

Начало

&  Или вот в детстве смотрел я какие-нибудь фильмы про войну, где немецкие солдаты наступали, и от них невозможно было укрыться, они были чем-то неизбежным, страшным и тем, от чего невозможно спрятаться. И, может быть, фильмы были не очень хорошие, в смысле их художественного качества. Но немцы-то были страшные. И вот насмотришься этих фильмов перед сном, ложишься спать и не можешь уснуть. И начинаешь фантазировать, что вот если немцы ворвутся в город, и от них, конечно, нельзя будет спрятаться, а они всех будут убивать... И я лежал в своей постели и думал, что надо будет притвориться мёртвым, чтобы немцы не догадались, что я живой, и не стали бы меня второй раз убивать. И я лежал в темноте и тренировался как можно дольше не дышать и не моргать. А ещё принимал всякие убедительные мёртвые позы для немцев. Ну или не для немцев, а для любых других кинозлодеев, от которых невозможно спастись. И так приятно было лежать в темноте и бояться.
    Но главное, я чувствовал этот страх. Я его чувствовал. А тут каждый день смотрю новости, показывают такие ужасы, такие страшные события, такие настоящие войны и катастрофы, и всё время сообщают реальные цифры погибших людей. А ничего не чувствую. Газету читаю – тоже не чувствую. Какие нужны условия? Совершенно непонятно, какие нужны условия.

&  Именно нам повезло. Именно у нас на надгробиях будет написано 19.. тире 20.. .

&  Ну для чего это всё? Это же нецивилизованно, зачем такими количествами? Как будто в последний раз. Мы что, из голодного края? Зачем же салаты-то целыми тазами? Это же нецивилизованно. Да ты пойми, мне денег-то не жалко......... Да и денег тоже жалко, понимаешь. Но главное, не ци-ви-ли-зо-ван-но......... Нет, ну оливье-то обязательно! Это классика. Как Новый год без оливье? Заливное? Настаивать не буду, но как вариант. Селёдочку под шубой? Пожалуй. Ну тогда уж сделай и котлетки. Икру, конфеты, хорошие орехи, свечи, ёлку, шампанское – это я всё куплю. Новые шарики на ёлку выберу. Гирлянда старая? Куплю новую. А ты ещё сделай такой салат из редечки, ну, ты знаешь. И тортик. Ну, такой, с глазурью, какой ты обычно делаешь. Только не делай его такой большой. Сделай его такой небольшой... А, без разницы?! Ну тогда побольше».

---

&  И вот вы сидите в первый день нового тысячелетия в своей комнате и не видите никаких признаков того, что хоть что-то в этом мире изменилось. Всё как было. Ни единого признака нового тысячелетия. И в комнате не светло. Потому что шторы задёрнуты, да если их и отдёрнуть, всё равно не будет светло. Там, за окнами, январь, холодные, низкие тучи, и весна ещё не скоро, и ясное солнышко ой не скоро покажут.
    И так вы посидели, встали и пошли на кухню. А идти недалеко. Но вы дошли. И первым делом к чайнику. Берёте его, а он тяжёлый. И вы из носика начинаете даже не пить, а как-то заливать в себя воду. И она прекрасно заливается. И как приятен в такой момент отчётливый вкус давно не чищенного чайника. Это вкус стабильности, спокойствия и дома.

&  Когда я учился в средних классах школы, у меня появилось три фотографии, на которых были совсем голые женщины. Они хранились у меня в потайном месте, и я с ними встречался. Каждый миллиметр тех фотографий был подробнейшим образом изучен. Потому что это была важнейшая информация на тот момент моей жизни. Женщины были голые. И вроде всё было видно, но ничего не понятно. А женщины смотрели с фотографий на меня серьёзно. Они так серьёзно на меня смотрели! Вокруг в жизни было много настоящих женщин, но, во-первых, они были одетые, во-вторых, совершенно непохожи на тех, с моих фотографий, и, в-третьих, никто не смотрел на меня серьёзно. Рядом с настоящими женщинами можно было стоять в трамвае или автобусе, от них приятно пахло. Я тогда не понимал, какой из них восемнадцать лет, какой сорок восемь. Они просто были взрослые женщины. Они могли погладить меня по голове, дать мне конфету, задать мне какой-нибудь детский вопрос, но никто не смотрел на меня серьёзно. А женщины с моих фотографий смотрели. Я так благодарен им за эти взгляды. Потому что всё внутри меня звенело и вибрировало от этих взглядов. Как же много было фантазий и мечтаний связано с этими женщинами с тех самых фотографий! Я их прекрасно помню. Эти женщины были прекрасные.
    Как же я мечтал найти этих женщин... например, после авиакатастрофы, чтобы они были раненые или больные... найти их в снегах или во льдах. Найти их там, вынести на руках, спасти, вылечить, выходить и быть вознаграждённым... В каком направлении была бы награда, я уже догадывался. Но главное было не это, главное было: а что я в этот момент почувствую? Что это будет? Ведь я же ещё не чувствовал! Но это мне предстоит. Я же непременно когда-нибудь почувствую. И будет ли это так же сильно и прекрасно, как я этого хочу? А я этого так хочу!!! Никого не нашёл ни в снегах, ни во льдах. Но, наверное, этого со мной не случилось по той простой причине, что я ни разу не был в таком месте, о котором можно было бы сказать: «Ага! Вот они, снега или льды!»

&  Но главное, глядя на эти чёрно-белые кадры, невозможно себе представить, что там, где это снимали, было всё цветное. И что воздух там был такой вот прозрачный, как сейчас. Невозможно себе это представить, потому что там воздух – это такие мелькающие царапинки и крестики. И все эти люди и лошади уже давно умерли.

&  И надо же понимать, что в принципе любую нашу фотографию могут выбрать для надгробия или для фойе. Любую! Но об этом тоже всерьёз не стоит думать. Особенно когда фотографируешься. Иначе очень странные фотографии будут получаться.
    А как об этом не думать, если я уже подумал?!

&  ... И это желание никуда из меня не исчезло. Если я не смог его осуществить, значит, оно забилось куда-то глубоко, но не исчезло, и я продолжаю с ним жить. А по ходу жизни всё только накапливается. Узнал про то, что железнодорожники ездят туда-сюда, вот ещё железнодорожники добавились. И всё накапливается, накапливается. А с какого-то момента голова перестаёт расти. А интересно, где все эти накопления помещаются? Иногда даже обхватываю голову руками и думаю: «Господи, какая же она маленькая! Пятьдесят восьмой размер всего. Такая маленькая, и сколько же в ней говна!»

  ... ”

Luther 2x2

& Justin: You’re one of a kind. If this situation was turned on its head... I’d want your permission to write a book about you. A thesis maybe. I think you’d be of interest to a lot of people in my field. Law enforcement psychology. The first thing I’d ask... Why the mask? Why do you need a mask?
    Cameron: ... Because wearing a mask makes it easy.

& Luther: Don’t ask questions. I don’t like questions.
    Jenny: You’re just totally disco.
    Mark: Yeah, he is totally disco.

& Benny: You going in, taking over?
    Luther: No. I’ve been on the other side of that desk with Schenk. He knows what he’s doing.

& Martin: Intriguing, isn’t it? How our faces betray us.

& Martin: I know you wouldn’t have done this if you believed there was the least chance of it coming back on you. Well, guess what? It’s come back on you like the hand of God! And the next words from your mouth will determine the weight and velocity* of the staggering* tonnage of shit that’s about to plummet* onto your head.

---

& Luther: What do we fear the most? The unknown... The loss of a loved one. Who do we love the most? Who do we protect? Who do we shield from all the evils of the world? Who do we... lie to, leave them terrified in the dark? Who do we tell that there is no such thing as the bogeyman?..

& Martin: If I had my way, you’d be given a medal. You did outstanding work.
    Luther: So did you. I like the thing about the micro-expression. Corner of the mouth. Was that a lie?
    Martin: Same lie I’ve been telling since 1986. Never fails!

& Alice: What’s this?
    Luther: It’s my dad’s gun.
    Alice: You don’t like guns.
    Luther: No, I don’t.
    Alice: And there’s only one bullet. What have you been playing at?

& Luther: Alice... you shouldn’t have come here. They’ll find you.
    Alice: Well, they can try. But they’re Wile E Coyote. And I’m the Roadrunner. Meep-meep.

& Luther: Where will you go?
    Alice: I thought I’d start with Mexico. Then there’s Marrakech. Monte Carlo... Ah, and that’s just some of the Ms... There’s an entire alphabet to work through. Come with me.
    Luther: I can’t.
    Alice: Why not?
    Luther: Because I am who I am. And you are who you are.
    Alice: Which is exactly why I’m asking. We’d have so much fun.
    Luther: That’s what I’m scared of.
    Alice: Come on. Yin and Yang. Bonnie and Clyde. Bert and Ernie.

# Oh my lover, won't you tell me now
# All the things that you fear
# 'Cause I am a lover for the first time
# I am ready to hear
# I am ready to hear

-- Dict:
velocity — скорость
staggering — ошеломляющий
plummet — отвес

On Imdb.

Two and a Half Men 1x4

If I Can’t Write My Chocolate Song, I’m Going to Take a Nap

& Jake: Uncle Charlie, why is Berta leaving?
    Charlie: Why? It doesn’t matter, Jake. What matters is she’s gone. And we’re all going to die.

& Charlie: She left before she made the coffee!
    Alan: So? We’ll make our own coffee.
    Charlie: How?!
    Alan: [ click ]
    Charlie: So, now we just wait?

& Charlie: No. Not as good as Berta’s.
    Alan: It’s her coffee. I just pressed the button.
    Charlie: Berta’s tasted, I don’t know, Christmassy.
    Alan: What does that mean, “Christmassy?”
    Charlie: It means “like Christmas.”
    Alan: Now, you got to work with me, Charlie. I mean, nutmeg, cinnamon, powdered reindeer?
    Charlie: I don’t know. It’s just that when you drank it, it felt like Christmas morning, and anything was possible.

& Charlie: Alan?
    Alan: Yeah?
    Charlie: I can see you.
    Alan: And I can see you, too.
    Charlie: No. I mean, Berta never cleaned when I was in the room. She was like invisible.
    Alan: I’m sorry. I’ll try to be more transparent.

---

& Jake: Is that lady your girlfriend?
    Charlie: No, she’s just... It’s complicated.
    Jake: You know what else is complicated?.. Fractions.

& Alan: Come on, can’t we put aside our petty differences and find a way to work together out of a mutual love for Charlie?
    Berta: Yeah, that’s why I do this. For love.

& Alan: The thing is, I’m going through a really tough time right now. My marriage is collapsing, my business is slow. My little boy is being dragged back and forth from his mother’s house to Malibu.
    Berta: My alcoholic husband ran off with my daughter’s parole officer, and I clean rich peoples’ toilets for a living.
    Alan: Okay, let’s not make this a competition.

& Jake: Looks like you washed your hair instead of mine.
    Charlie: I’m not in the mood, Jake.
    Jake: These clothes look stupid.
    Charlie: You’re 10. No one cares.

+on Imdb.

Евгений Гришковец — ОдноврЕмЕнно (1/2)

(Редакция 2008 года)

  “Здравствуйте!
    Дело в том, что в орфоэпическом словаре русского языка указано, что оба варианта употребления ударения в этом слове равноправны и равновозможны. ...

&  И так они ездят туда-сюда. Немного туда, а потом обратно. И хорошо, если из Омска и обратно. Омск – это ещё большой, хороший город. А то от одной узловой станции до другой узловой станции и обратно. И так всю жизнь. Всю жизнь!
    То есть, представляете, такая длинная Транссибирская магистраль... и по ней ездят железнодорожники. Но не по всей её длине, не из конца в конец огромной страны, а на коротких отрезках... Туда-сюда, туда-сюда... Всю жизнь! Всю жизнь!
    Это то, что я узнал.
    И то, что я узнал, мне не понравилось!

&  А почему это мне не понравилось?
    А потому, что я узнал, как это устроено. Я проник внутрь устройства жизни и работы железнодорожников. И мне это не понравилось.
    И, как правило, как только узнаёшь устройство какого-то предмета, какой-то ситуации или жизни, то тебе это начинает нравиться меньше, чем до того, как ты узнал, или перестаёт нравиться вовсе.

&  Просто, узнав, что железнодорожники ездят туда-сюда, я узнал кое что дополнительно о том, как этот мир устроен. Узнал кое-что новое для себя об устройстве мира. О том, что в области железной дороги и профессии машиниста мир устроен вот так... Туда-сюда. И мне не понравилось.
    А значит, чем больше я узнаю про то, как весь мир устроен, тем он мне меньше и меньше нравится!
    И узнал-то я это навсегда. В смысле не глобальном «навсегда». А в том смысле, что уже не забуду. Теперь я это знаю. А зачем? Зачем мне это знать? К тому же мне не понравилось. Но уже ничего не поделаешь! Уже знаю.

---

&  Вот я не часто хожу в оперу.
    Я, скажем, редко хожу в оперу. Потому что я нормальный человек. Я не знаток оперы. А в оперу приходишь, а там сплошь знатоки. Я себя среди них неловко чувствую.

&  Со стороны все видят меня целиком. Видят, как я хожу, ем или сижу... Но главное, что все видят меня целиком. И к тому, что видят, много вопросов не возникает.
    А у меня-то много вопросов! Я-то вижу себя иначе! Я же смотрю на себя из мозга. И могу себя видеть только по частям. Вот я могу видеть свои руки, плечи, живот, ноги. Могу видеть только то, что у меня впереди, а то, что у меня сзади, я вижу далеко не всё. (Отражение в зеркале – это не в счёт.) А то, что я вижу из мозга, вызывает у меня много вопросов. Например: а почему то, что я вижу, выглядит именно так? Могло бы быть получше!

&  И вот так смотришь это любительское видео и говоришь: «Ребята, что-то как-то мой голос записался не очень!» А кто-то рядом с тобой сидит, тоже напряжённо всматривается в это любительское видео и говорит: «Да нет, твой голос нормально записался. Это мой что-то не очень».
    И в этот момент становится отчётливо ясно, что тот человек, которого я вижу в зеркале и которым остаюсь доволен, и тот человек, которого я слышу, когда сам говорю... Этого человека вижу и слышу только я один. А все видят и слышат вот этого вот, который на видеозаписи. И с этим ничего не поделаешь.

&  Что мы можем со всем этим сделать по отдельности? Да ничего! Мы можем только в этом участвовать. Участвовать каждый своей жизнью, своей работой, своими детьми, своей машиной, своим купленным билетом на самолёт или на поезд, своей болезнью или своим пожаром. А ещё мы можем всё это почувствовать. Хотя бы на секунду почувствовать всю жизнь целиком. И ощутить своё участие в этой жизни. Можем это почувствовать, не понимая, нравится нам это или не нравится, хорошо это или плохо. И как же важно почувствовать жизнь не в одиночку, а с кем-нибудь вместе. Потому что вместе всегда сильнее, чем в одиночку. В одиночку можно только сильнее всего ощутить одиночество. А вместе можно ощутить жизнь...

&  В случае, когда фильм идёт по телевизору, и Штирлиц, и дон Корлеоне пришли ко мне в телевизор в виде волны, которую я не контролирую, а если я поставлю фильм в виде диска в проигрыватель, буду смотреть и вдруг захочу пописать, я же могу остановить и Штирлица и дона Корлеоне, и они будут покорно и неподвижно ждать, пока я писаю. Как я могу любить и уважать Штирлица, который ждёт, пока я писаю?
    Любить можно только то, чего остановить невозможно. Всю эту жизнь, например...

&  А главное – Лувр! И вы заходите в Лувр...
    А там ни черта не понятно. И он оказывается такой здоровенный. И в нём оказывается так много всего, кроме «Моны Лизы». А в путеводителе ни черта не понятно.
    Но у вас же с собой русско-французский разговорник. И вы находите в нём нужный вопрос, выбираете подходящего француза, подходите к нему и, водя пальцем по страничке разговорника, читаете: «Экскьюзе муа...»
    И в этот момент вы догадываетесь, что вопрос то вы, конечно, зададите, но вам же на него ответят! То есть более бессмысленной книжки вы лично не держали в руках.

Окончание

Luther 2x1

& Alice: Now what?
    Martin: I’d like to run through it one more time, if I may. Who is this?
    Alice: That’s John.
    Martin: John?
    Alice: Luther.
    Martin: And who is John Luther?
    Alice: My friend.

& Alice: You’re not going to penalise John for my misdeeds... are you?
    Martin: No, Miss Morgan.
    Alice: Is he still a police officer?
    Martin: Yes, he’s one of ours.

& Martin: If I was your adversary* then... I’m not your adversary now. I have a new job to do, and part of that job is to police you and to do that properly, I need your trust... and your candour*. No secrets. No agendas... And no Alice Morgan.
    Luther: No secrets. No agendas.

& Justin: How long have you and DCI Luther known one another?
    Caroline: Since my husband accidentally killed a prostitute.

---

& DS Gray: What about working for His Satanic Majesty?
    Justin: Sorry, who?
    Gray: Luther. Is he really as dirty as they say?
    Justin: Who?
    Gray: They!

& Justin: Where are you going?
    Luther: To hospital.

& Alice: You seeing anyone?
    Luther: None of your business.
    Alice: Because I’m not. Most of the people in here are women. Not that I mind per se. Needs must. But they do tend to veer* on the mentally ill. Child abuse, spouse abuse, alcohol abuse. It’s all just breathtakingly unerotic.

& Luther: Benny, have you got that address?
    Benny: Surely do. Question is, do you want it?
    Luther: Give it to me.

& Guard: Can I help you?
    Luther: Yeah. You can shut up.


-- Dict:
adversary — противник
candour — откровенность
veer — травить

On Imdb.

__ Tougher.

Хорхе Луис Борхес — Диалог мертвых

  “Этот человек явился из Южной Англии зимним утром 1877 года. ...

&  – Лесть потомков стоит не больше, чем восхищение современников, а оно не стоит ничего и достается за несколько монет.

---

&  – Храбрость – вопрос выдержки; один выдерживает больше, другой – меньше, но рано или поздно слабеет любой.

  ... Больше они не произнесли ни слова, потому что в этот миг Кто-то позвал их.”

My Name Is Earl 4x5

Sweet Johnny

& Earl: They say in Camden County a crime is committed every seven minutes. Unfortunately for Joy, it had been 6 minutes and 57 seconds.

& Joy: The hell? This ain’t a bus.

& Joy: Oh, snap! My hand snapped!

& Randy: Have you heard that if you can tear the label off your beer in one piece it means you’re not a virgin? Willie the mailman was talking about it.
   Earl: I hadn’t heard that. ... Guess it’s true.
   Randy: What?! I’ve had sex, you stupid beer!

& Darnell: Baby, are these socks thicker than my regular socks? I feel taller. Where did you get a gun?

& Sheila: He hurt his brain so bad he can’t make new memories. {...} He never leaves the house. {...} I stayed with him for a couple of years, but he got hurt the summer that song La Vida Loca was big. If I heard him sing it one more time, I was going to drown him in the tub.
   Earl: I know what that’s like. Randy got really into that song for a while. It’s the only time I ever spanked him.

---

& Randy: I’m not a virgin. Does sex not count with daytime hookers, illegal aliens, or 60-year-olds?

& Carolina: I don’t know why you just don’t skip him and go to another item. It’s not like you’re going to live long enough to actually finish that list anyway.
   Randy: Wrong. Earl promised me he’d live forever.

& Sweet Johnny: It’s like 10 years of ass growth since yesterday.

& Randy: Oh, my God, I did it! The bottle says I’m not a virgin, I knew it!

& Earl: Is anybody dead?


On Imdb.

Евгений Гришковец — +1 (2/2)

Начало

&  Как же много людей! И никто меня не знает таким, как я хотел бы, чтобы меня знали. Даже те, кто меня любит. Любит меня по каким-то своим причинам. У них свои причины. Причины любить меня находятся в них самих. А те, кто меня не любит, или те, кому я неприятен, или даже те, кто терпеть меня не может, с ними эта неприязнь ко мне уже происходит по моим причинам. Я даю им поводы для нелюбви. А любят по своим причинам.

&  А насколько легче было бы жить повседневной, трудной, часто нами самими ощущаемой заурядной жизнью, если бы нас в самом начале так сильно не любили бы.
    Если бы юному менеджеру не говорила бабушка, что он самый умный и самый красивый. Если бы родители не гордились его победами на каких-нибудь школьных олимпиадах по математике. Если бы, когда он защитил на «отлично» свой диплом, отец не напился от счастья, не говорил бы всем за столом, многозначительно поднимая палец: «Он у нас далеко пойдёт!»
    Ох... если бы брошенным, опостылевшим, отвергнутым, а может быть, никогда не знавшим любви женщинам не говорили бабушки, что они самые красивые, что они принцессочки, что они такие... Если бы не целовали им их пяточки, не любовались бы ими, прижимая руки к груди... Может быть, тогда легче было бы им жить в нелюбви? Если бы сломанным жизнью, ощущающим себя неудачниками, уволенным или работающим чёрт знает кем или брошенным друзьями или женщинами мужчинам не говорили бы когда-то отцы, что они будут настоящими мужиками...
    Ох, бабушки, бабушки! Ох, родители... Если бы мы не были для них самыми лучшими, если бы нас в этом так твёрдо не убедили когда-то, наверное, сейчас было бы легче.
    Я знаю тех, у кого в детстве этого не было, не было бабушек. Кажется, им сейчас проще...
    А тем, у кого было? Как им жить в нелюбви? И от этой нелюбви хоть на Северный полюс, хоть в вечные полярные льды. Лишь бы не чувствовать нелюбви. А какая быть может нелюбовь в вечных льдах? Там её нет! Там же льды, там нет людей. Значит, нет нелюбви.

---

&  Мы же вот боимся, не хотим, ноем, мол, хуже и хуже всё на свете, что всё катится к катастрофе, мол, жить становится всё труднее. Мы боимся всемирного потепления, катастрофы... Но детей-то рожаем. Приводим в этот мир детей. Детей! То есть тех людей, которых любим или должны любить больше себя. Как же их можно приводить в такой страшный и обречённый мир, в мир, которому вот-вот грозит конец?
    Мы их приводим и, конечно, хотим оградить их от всего плохого, предостеречь, научить, обеспечить... Но не получается! {...}
    Не сможем мы их уберечь от разочарований, от встреч с подонками и негодяями, от тяжести государства, от несчастной любви, от тяжёлой, долгой, неинтересной работы, от страха не убережём. Не убережём от нелюбви! Мы-то их любить будем, но им в какой-то момент нужна будет другая любовь. Как когда-то нам, когда мы уходили из родительских домов, в которых нас хотели от всего предостеречь и уберечь.
    Они всё повторят, как мы повторили и повторяем. А значит, глупо бояться конца света на нашем веку. Почему? А потому что нужно понять простую штуку. Очень простую! Нужно подумать про себя спокойно... Подумать так: «Ну вот кто я такой, чтобы бояться конца света, кто я такой, кто мы такие, чтобы быть последними?»
    Вот надо подумать так, и тут же становится не страшно. Не страшно жить.

&  Это, конечно, наивно и даже дерзко думать о рае и рассчитывать на него. Очень наивно и очень дерзко! Но я думаю. И полагаю, что теперь понимаю того художника и почему там, в его раю, всё так спокойно. Видимо, в этом спокойствии и есть рай. В этом безмятежном спокойствии...
    Но я не могу себе этого спокойствия представить. Я могу поверить, что оно может быть, и что оно может быть вечным. Но представить я этого не могу. Я вечности-то себе представить не могу. А как я могу представить вечное спокойствие? Я же живой.

&  Где бы я ни был, вот, например, сейчас и здесь, со мной же всегда... И с каждым... С каждым из нас те люди с наших школьных фотографий. Кого-то мы помним чётко, кого-то смутно, чьи-то имена остались в памяти, чьи-то канули. С нами всегда наши бабушки, наши дети, наши друзья разных времён, родители, люди живые и уже ушедшие, все вперемешку. Какие-то любимые фильмы, какие-то важные строки из любимых книг. Всё вперемешку. И лица, лица, лица... И у каждого это с собой всегда. И прямо сейчас.

  ... Это же у меня нет нужных слов. Так что сам виноват...”

Евгений Гришковец — +1 (1/2)

  “Меня никто не знает. ...

&  ... Но не в том смысле, что у меня нет знакомых и я ни с кем не общаюсь. Не в том смысле, что никто не знает моего имени, сколько мне лет или чем я занимаюсь... Мне кажется, я совсем не такой уж сложный или закрытый человек. Я не обладаю какими-то сильно специальными знаниями, не имею доступа к какой-нибудь таинственной и секретной информации. Но меня никто не знает!

&  Меня никто не знает... Меня никто не знает таким, каким я сам хотел бы, чтобы меня знали. Понимаете?! Это не значит, что все относительно меня ошибаются, нет! Просто никто не знает того, что я сам хотел бы, чтобы про меня знали. Почему? Да очень просто! Я этого сказать не могу. Не могу не потому, что это секрет, а потому, что у меня нет таких слов. Я не знаю, как такое говорить, с чего начать, о чём, какими словами и кому. Кому нужно знать меня таким, каким я сам хочу, чтобы меня знали? Кому? И что я хочу, чтобы обо мне знали?..

&  А потом приходит такая мысль: «Слушай, признайся сам себе! Ты-то её хотел поцеловать, ты-то о ней мечтал, мучился, представлял себе, как заговоришь с ней, как прикоснёшься к её... к ней, в общем. А она хотела этого? Она вообще о тебе думала тогда? Нравился ли ты ей хоть маленько, она вообще тебя замечала?»
    И что же хорошего в том, что тогда этого поцелуя не случилось? Его же не было! А если этого первого моего поцелуя с той девочкой не было, то его уже не будет. Не будет никогда. Первый, конечно, у меня был, но в другое время, в другом моём возрасте, с другими мечтаниями и совсем не такой, и главное – с другой... с другим губами. А того не было и уже не случится. Кто виноват? Да сам же и виноват. Не решился, забоялся, не знал, как это сделать, не смог быть независимым от школьных интриг и кодексов поведения. И никто тогда не узнал моего поцелуя. И сам я его не узнал... Никто меня не знает.

---

&  Я понял, по кому скучаю. Я понял, какого человека мне не хватает в жизни. Я со всей ясностью осознал, по кому я невыносимо тоскую, тоскую давно, и кого мне так недостаёт каждый прожитый мною день. Это конкретный человек. Мне он необходим, и я по нему скучаю.
    Я скучаю по себе, счастливому. Не по себе маленькому, а по себе счастливому, по себе, неодинокому, по себе, которого все любят, по себе, прекрасному, по себе, самому лучшему на свете, по себе, любящему всех.
    Я скучаю по себе, знающему совсем мало. Знающему совсем мало людей: родители, родственники, соседи, несколько детей, бабушки, дедушки... Скучаю по себе, ещё ничего не сделавшему, по себе без обязанностей, не почувствовавшему движения времени. Скучаю по тому себе, который очень мало видел: дом, двор, пара улиц, магазин, бабушкина квартира, соседний двор, дом другой бабушки в деревне, кинотеатр, парк, поликлиника, городской пляж на речке… Ну, что-то ещё... Мир был огромен, а Родина прекрасна. Как же я скучаю по той своей Родине! Скучаю по себе, который в любой ситуации, радостный или наоборот, мог крикнуть одно только слово – «мама». И все! А что ещё?
    Я скучаю по себе тому, который плескался в речке и не хотел вылезать из воды. Я делал разные движения в воде, прыгал, как-то извивался, нырял и под водой поворачивался винтом. А потом я выныривал, как дельфин, и мне казалось, что я такой один. Никто так удивительно не может, и никто так никогда не делал, и не получится так ни у кого, и никому даже такое в голову не приходило. Я скучаю по себе тому, который кричал: «Мама, посмотри, как я могу, посмотри! Нет, не так, вот так, мама!»
    Я слышал в ответ: «Ты лучше посмотри, какие у тебя синие губы! Ну-ка немедленно из воды!»
    Я скучаю по тому себе, который, стуча зубами, на цыпочках, дрожа, а точнее, трясясь, бежал из воды, падал на какую-то подстилку и, скрючившись, замирал. А потом лежал, укрытый светлым полотенцем, продолжал стучать зубами и чувствовал, как солнце проникает сквозь полотенце и прогревает меня насквозь. А когда облако закрывало солнышко, под полотенцем становилось как-то серо, зубы стучали сильнее, а сердце билось быстро и звонко-звонко. Я ждал солнышка, и оно возвращалось. {...}

&  А ещё, я здесь стою, и мне необходимо сказать... Родина! Я так тебя люблю! Здесь я могу это сказать. Здесь могу... И никто не сможет меня в чём-то заподозрить. Заподозрить в фальшивом патриотизме, каком-то дремучем и бессмысленном чувстве или в желании быть лояльным власти. Здесь, на Марсе, я могу сказать: Родина, я люблю тебя!

&  У нас есть не только ощущение, но и даже уверенность в том, что мы подводим какие-то итоги, делаем выводы из некоего исторического процесса. Мы уверены, что некоторые итоги уже пора подводить, и именно мы должны это сделать. Это так приятно, подводить итоги. Потому что мы же подводим не свои итоги.
    У нас-то здесь полная неразбериха. А заглядываешь в историю, там у них всё так последовательно и поступательно, что будто все поколения, одно за другим, только и делали всё, чтобы появились мы.
    Заглядываешь в историю, а там так всё разумно, так всё логично...
    Как хорошо постарались древние греки! Как они всё красиво у себя строили, писали трагедии и комедии, такие делали скульптуры, такие памятники архитектуры, такие штуки из камня вытёсывали, такие математические открытия совершали... Только стали греки немного загнивать, хоп! Рим! Дальше римляне всё греческое осмыслили, присвоили, всё, что смогли, сделали, и как только стали тоже загнивать, тут со свежей кровью и свежими идеями варвары на смену. Христианство вовремя пришло. А китайцы в своё время там параллельно тоже что-то делали своё. Причём последовательно, династия за династией. {...}

Окончание

Luther 1x6

& Luther: I am coming for you. All I have to do is stay free long enough to see you dead. And I’ll do that, Ian. I’ll see you dead.

& Luther: Zoe’s dead.
    Alice: Are we speaking figuratively?

& Alice: Did you kill her?
    Luther: Would it matter?
    Alice: To me?

& Alice: Why are you here?
    Luther: I just need a safe place to think.
    Alice: You know, in 1988, two psychologists published an article arguing that “positive self-deception” is a normal and advantageous part of most people’s lives. It turns out, people lie to themselves about three things. They view themselves in implausibly positive ways, they think they have far more control over their lives than they actually do, and they believe the future will be better than the evidence of the present can possibly justify.
        But you’re way beyond that now. You’re on the other side of that particular mirror.

& Alice: They’ll know it’s you. You’re not an easy man to disguise*.
    Luther: That’s not the point.
    Alice: Well, what is?
    Luther: Deniability. Look, if we get caught...
    Alice: I say you forced me to help. You threatened my life.
    Luther: You’re not even joking, are you?
    Alice: Absolutely not.

& Luther: Why did you do it?
    Alice: Do what?
    Luther: Your parents.
    Alice: Because I wanted to.
    Luther: How could you want that?
    Alice: Well, let’s put Ian Reed in a room with you and then talk about who wants what.

---

& Ian: I can’t stand it. I think I’m going mad. Honestly, mate. I can’t stand it...
    Luther: That’s not going to stop me coming for you.
    Ian: Look, I can’t undo it. All right? I wish I could. Hand to God... if I could go back, Ian: I’d rather it was me that was dead.
    Luther: That can be arranged...

& Rose: Do you know what you’ve done?
    Justin: Yes, I do, ma’am.
    Rose: Don’t “ma’am” me.

& Martin: I suppose all things are possible, although not equally.

& Ian: If I was you, I’d have killed me.
    Luther: Nothing I’d like to do more.
    Ian: Do it, come on. I’ve come so far, I don’t even care. You know this is the end for me.
    Luther: No.
    Ian: Why not?
    Luther: Because I choose not to.

& Ian: Are you?
    Alice: Yeah. He swore he wasn’t going to kill you. He thought the humiliation of prison would be worse. The beatings, the rapes, the incessant fear for your life, but I told him, “No, John, you’re wrong. Dying would be worse.” Because well, honestly, it is, isn’t it? Dying’s just worse.

# Baby, you understand me now
# If sometimes you see that I’m mad
# Don’t you know no-one alive
# Can always be an angel
# When everything goes wrong
# You see some bad...
# I’m just a soul
# Whose intentions are good
# Oh, Lord, please don’t let me
# Be misunderstood
# I’m just a soul
# Whose intentions are good
# Oh, Lord, please don’t let me
# Be misunderstood

& Luther: Now what?
{ __ Yeah. Exactly. Now what, Luther? Now what, Alice? We’ll see. And soon. And this’s goood. }

# Don’t let me be misunderstood... #

-- Dict:
disguise — изменять; скрывать; маскировать; переодевать

On Imdb.

And this was the

End of Season One

Евгений Гришковец — Осада

  “А вот ещё история... только вот покурить хочется. ...

&  В е т е р а н. Во какие люди были, таких сейчас нет, а раньше были.

&  В т о р о й в о и н. Мы плоть от плоти, кровь от крови народа! А ты не юли! Ты объясни нам, чего ты добиваешься. Я хочу понять! Ты не думай, что ты тут самый умный, а мы тут дураки. Ты объясни. Это про какую-такую другую победу ты тут толкуешь? То есть ты хочешь, чтобы мы пошли и с ними договорились, типа: «Ребята, что-то нам надоела эта осада, что-то устали мы торчать под вашими стенами. Давайте так. Мы пойдём домой, но типа мы не проиграли, а вы оставайтесь, но типа вы не победили». Так, что ли? Нет, дружок! У меня тут дед воевал, отец воевал, и я здесь воюю. У меня сын дома. Он уже высокий и здоровый парень. Он рос без меня. И вот, если мы сделаем, как ты предлагаешь, вернусь я домой, и что я им всем скажу? Сын у меня спросит: «Где ты, пап, столько лет был?», мне что ему сказать: «Да вот, сынок, сходил, поговорил. Разговор был серьёзный, заболтались там с одними людьми». А деду что мне сказать? Он нас спросит: «Как вы там, ребятки?» А мне что ему сказать: «Деда, всё очень хорошо. Мы там просто очень хорошо договорились». Нет, я такого им сказать не могу. Это то, что ты предлагаешь, – заскорузлый нахронизм. Слова-то какие подобрал! На-хронизм заскорузлый у него...

&  Т р е т и й в о и н. А он грубо юродствует.
    В т о р о й в о и н. Не понял, что он сказал? Чего, он сказал, я делаю?
    П е р в ы й в о и н. Уродствуешь.
    В т о р о й в о и н. Оп-па! Это я уродствую? А ты знаешь, что делаешь? Ты... ты... ты же червяка сомнения себе в голову запустил, он тебе уже весь твой мозг проел. У тебя уже одна труха, гниль в голове. И ты сейчас нас этим хочешь заразить? А этот червяк сомнения, он заразный. Но я тебе свои мозги в труху превратить не дам. Что ты всё крутишь, мутишь. Ты же всё какие-то хитрые лазейки ищешь и всё мутишь и крутишь, мутишь и крутишь. А они как стояли против нас, так и стоят. И договариваться не собираются. Потому что у них тоже отцы и деды, которым они дали слово. И я своим дал. И у меня поэтому в мозгу нет никакого червяка, у меня там написано одно слово «надо!». Большими такими буквами написано.
    Т р е т и й в о и н. А лучше было бы там, в так называемом твоём мозгу, написано слово «думать».

---

&  П е р в ы й в о и н. А тебе нужно срочно отдохнуть. Нам же не о чем спорить. Нам всем нужна победа. Но для этого нам нужна воля. Я вот верю в силу воли.
    Т р е т и й в о и н. А я верю в силу мысли. Потому что умение мыслить отличает нас от животных и... от скотов.
    В т о р о й в о и н. А верить надо в силу силы и слабость слабости. Потому что на войне по другому не бывает...

&  Т р е т и й в о и н. Ну зачем ты давал эту минуту? Они вчера её не взяли и сегодня не возьмут, давай ты хоть целый час...
    П е р в ы й в о и н. Почему?
    Т р е т и й в о и н. А ты не понимаешь? Ты действительно не понимаешь?.. Да ты пойми! Кто ты такой, чтобы давать или отбирать время?!

&  П е р в ы й в о и н. Вы запомните меня, запомните моё лицо. Вы будете стоять на коленях, а я лично к каждому подойду... Я припомню, как я стоял здесь, как клоун, и улыбался. Я вам припомню. И лично, лично... перед каждым извинюсь. Мне мама в детстве говорила: «Если тебя, сынок, кто-то лично обидел, ты его найди и лично извинись».

  ... Да тут такая дурацкая история получилась. Я сейчас скоро подъеду...”

Евгений Гришковец — Сатисфакция

  “Ищете что-то конкретное? ...

&  Саша. Да. Нет. Не конкретное. Особенное. Знаете, как мы поступим? Вот вы. Что бы вы выбрали, вернее, что бы вы хотели получить в подарок от такого мужчины, как я, чтобы вам захотелось остаться с ним надолго? Тут надо что-то такое, чтобы было понятно: не уходи. Что бы вам хотелось от меня получить, чтобы остаться вот с таким, как я?
    Девушка. А на какую сумму вы рассчитываете?
    Саша. Нет, это я у вас хочу спросить, на какую сумму вы рассчитываете.

&  Саша. Кстати, ты мне сегодня будешь нужен до вечера, так что если у тебя какие-то дела, то лучше отмени.
    Дима. Как это – до вечера? У меня весь день по минутам распланирован.
    Саша. Ну, по минутам никогда ничего нельзя планировать. Мало ли что может случиться...
    Дима. А что может случиться?
    Саша. Ну, не знаю. Может, мне на голову кирпич упадёт. А может, тебе.

&  Саша. Не стоит недооценивать эффекты.

&  Саша. Страх – важнейшая составляющая честности.
    Дима. А как же уважение?
    Саша. Страх – это честность, а уважение – это порядочность. Чувствуешь разницу? По крайней мере, для провинции это правило действует.

&  Саша. Оружие – это вообще серьёзная вещь. Смотри. (Саша очень быстро полностью разряжает пистолет.) Видишь? Пустой. С гарантией пустой. Ничего быть не может, я даже палец держу не на курке. (Наводит пистолет прямо на лицо Димы.) Страшно? Страшно. И мне страшно. Вот она, суть оружия.

&  Саша. Нет. Я же тебе говорил, что за женой не буду следить никогда. Это же ты, Дима. Это за тобой.
    Дима. Не понял. ... Столько работы проделано. Ты же это не серьёзно?.. Ты серьёзно. Чего ты хочешь?
    Саша. Сатисфакции. Полной сатисфакции.

---

&  Миша. Где миллион долларов, там всегда какое-то извращение.

&  Саша. Люди, которые не любят мороженое, я давно заметил, – это такие люди, с которыми я никогда договориться не смогу. Это каким-то необъяснимым образом связано. Нелюбовь к мороженому – это какой-то душевный изъян. Знаешь, бывают такие люди, которые говорят, что не любят сладкое. Что надо в себе предать, чтобы не любить? Никогда не есть мороженое? И вообще, любить, скажем, клубничное мороженое – это не то же самое, что шоколадное. Ты никогда не замечал?

&  Саша. Мама! Мама – это святое! Ты прекрасно можешь понять разницу между мамой и ребёнком. Не придуривайся. Мама – это правильно. Это конечно. Но дети – они полностью от тебя зависят. Полностью. Это другого порядка зависимость. Для чего зарабатывать деньги? Мужчине не так много надо. Ну, что надо? Одеться? Поесть что-то, машину? Ради всего этого, ради дорогих часов я на амбразуру не пойду. Надо иметь ещё что-то такое, ради чего можно. Ради детей можно. Нужно. Ради детей я могу убить или сам... Наличие детей очень упрощает жизнь. Упрощает тем, что усложняет. То есть всё сразу становится на свои места. Всё становится понятно и просто. Больше не существует вопросов о расстановке приоритетов. Всё расставлено.

&  Саша. Ты мне не друг. Друзья – это те, кого я не опасаюсь.
    Дима. Как это, не друг? Друг, конечно.
    Саша. Почему ты так решил?
    Дима. Ну, во-первых, мы всё время вместе. Во-вторых, нам друг с другом интересно. Ты мне интересен, мне кажется, что я тебе тоже. Мы занимаемся одним делом. Ты мне нужен. А я тебе помогаю. И я многому у тебя учусь.
    Саша. Нет-нет. Это всё не то. С водителем я провожу гораздо больше времени, чем с тобой. И уж точно есть люди, с которыми мне интереснее. И ты мне не помогаешь. Ты помогаешь моей работе, а не мне. Ты мне лично ни разу не помог. А работник ты полезный. И вместе мы всегда только по работе.

&  Дима. Ты, такой весь из себя умный, отказываешься признать то, что видят все.
    Саша. Мне всё равно. {...} Ты пойми, я всё знаю. Знаю! Что хитрая, недобрая, использует. Но мне с ней хорошо. Именно с ней. Имею я право, чтобы мне было хорошо?

&  Дима. Она была красивая?
    Саша. Да. Да, очень. Не такая, как... но очень красивая.
    Дима. Ты думаешь, вы были бы счастливы?
    Саша. Не знаю. Мне кажется, что... Не знаю... не знаю. Мы точно были счастливы, хотя и очень недолго. Я помню, помню, как было желание, прямо необходимость, чтобы у нас с ней была семья. Я был несколько раз влюблён, но никогда такой необходимости не испытывал. Только с ней. Такую-сякую, но семью. И это было не так, что вот будет семья, но я потеряю свободу. Было совсем по-другому. Не жертва, а потребность, необходимость лишиться части свободы. У меня была потребность дома. Как бы я ни старался... эта потребность есть и сейчас. Я потерял семью. Сейчас – это уже не семья. Я это остро понимаю. Семья была там, и её больше нет. Я сам потерял её. Я понимаю, что теперь её не будет никогда. Как я скучаю... по дому... бывает так тошно.

&  Саша. Думаешь, мне это удовольствие доставило? Ошибаешься. Я всегда потом переживаю. Но это часть работы. И так к этому и надо относиться. Хотя мне абсолютно всегда это даётся тяжело. Но это правило. Думаешь, мне нравится жить по таким правилам?
    Дима. Похоже, что да.
    Саша. Нет. Но я их знаю. Как ты сказал, наше поколение знает правила, а ваше – законы.

  ... Сделай погромче.”

+ См. также кино.

Luther 1x5

& Luther: This is such an interesting place. John Milton was buried here. You know Paradise Lost?
    Alice: Hm, very well. He wrote it to “Justify the ways of God to men.” But even he couldn’t do that. God emerged as a tyrant. Satan as a hero. Where is this leading?

& Alice: “The mind is its own place, and in itself can make a heaven of hell, a hell of heaven.” The universe isn’t evil, John. It’s just indifferent. That hasn’t changed. It can’t. But what I did for you proved something to me. Something I hadn’t... believed until that moment. What? It’s you who’s right. There is love in the world.

---

& Luther: Excuse me, no time to this bullshit.

# Help, I have done it again
# I have been here many times before
# Hurt myself again today...

On Imdb.

Федерико Андахази — Город еретиков (2/2)

Начало

&  Жоффруа де Шарни было известно, что само по себе изображение Христа является проблемой столь же серьезной, сколь и древней. Да, конечно, не осталось никаких следов от течения иконоборцев, в прошлом запрещавшего всякое создание и поклонение портретам, – однако до сих пор никуда не исчезла первая заповедь, прозрачная и непреклонная. Согласно Книге Исхода, Бог-Отец сказал Моисею на горе Синай:
20:4. Не делай себе кумира и никакого изображения того, что на небе вверху, и что на земле внизу, и что в воде ниже земли;
20:5. не поклоняйся им и не служи им, ибо Я Господь, Бог твой, Бог ревнитель, наказывающий детей за вину отцов до третьего и четвертого рода, ненавидящих Меня (...)
    Как же могло случиться, что именно Иисус стал первым нарушителем самой главной из заповедей, оставив после себя свое изображение, запечатленное на ткани, для последующего поклонения? Если Иисус Христос поступал наперекор заповедям, тогда возникали сомнения в его божественности и таким образом само учение о Троице оказывалось под подозрением. Отец и Сын не только утрачивают свою единосущность – оставляя свой образ на полотне, Иисус восстает против Бога-Отца. Речь ведь идет не просто об одной из заповедей, а о первой из десяти, что не оставляло места для разночтений.

&  "... Как легко было бы найти замену закону, если бы каждый из нас проникся простой фразой: "Возлюбите друг друга". Представьте, насколько бы переменился мир, если бы мы постигли глубочайший и бесхитростный смысл этих нескольких слов. Весь корпус римского права с его величием и его заблуждениями, все своды законов и заумные трактаты, вся юриспруденция утратила бы свое значение. Вся совокупность Моисеева закона, отраженная в Талмуде, все канонические иудейские предписания точно так же исчезли бы за ненадобностью. Правосудие, на котором зиждется идеальное государство древних греков, лишилось бы своего смысла при свете этого простого речения. Закон, вместо того чтобы отображать праведность всякого народа, выставляет напоказ потаенное желание от нее отступить. Чем более жестоки и беспощадны будут законы, тем более жестоки и беспощадны будут преступления. Те, что приказывают разжигать все больше костров, дабы воспротивиться греху, ереси и преступлению, просто-напросто добавляют огонь к огню и умножают грех, ересь и преступления. Чем тщательнее проработан официальный свод законов, тем изощреннее оказываются способы его обойти. Не закон является производным от преступления, но преступление есть производное от закона. Не предписание есть результат греха, а грех – результат предписания. Разве вкусил бы Адам плод с древа, если бы Господь ему этого не запретил? Вначале был запрет – то есть закон, а потом грех. Развитие народа должно быть отмечено не усовершенствованием его законов, а возможностью обходится без них. В Царствии Небесном не может быть никакого закона – так зачем же ждать этого неопределенного срока? Почему бы не освободиться от закона здесь и сейчас? Если мы и вправду должны верить, что любовь Иисуса совьет гнездо в наших сердцах и распространится на каждого из нас, если мы и вправду почитаем истинным слово, говорящее нам: "Возлюбите друг друга", – тогда для чего нам закон?
    Не считайте, что вы добродетельны, раз вы ревностно соблюдаете закон. Закон – он в вашем сердце, он нигде не записан. И то, что вы почитаете благим, таковым и будет – если это ваше убеждение, а не потому, что закон это позволяет или осуждает. И будет столько же законов, сколько есть на свете людей. {...}
    И никто не имеет права судить своего ближнего, если каждый убежден, что поступает правильно. И никто не может научить нас, что правильно, а что нет, – ведь такая уверенность заложена в нашем сердце, и никто, кроме Господа, не знает, творим ли мы добро или зло."

---

&  Руководствуясь лишь велениями собственных сердец, мужчины жили бок о бок с женщинами, разделяя друг с другом труд и отдых, разговор и молчание, чтение и писание, ложе и пропитание. И вот, живя в этом гармоничном равновесии, они задавались вопросом: по какой неведомой причине мужчины и женщины до сей поры были разделены, почему одним было отказано в других – и наоборот? Так они постигли, что воздержание есть мать большей части пороков и грехов, процветавших в монастырских стенах. Как только было отвергнуто правило целомудрия, исчезли и демоны: все инкубы и суккубы, терзавшие послушниц в их обители, теперь растаяли навсегда; больше не было необходимости прибегать к прежним сумрачным церемониям, чтобы отпугнуть Сатану. Как только были прорваны плотины воздержания и женщины позволили мужчинам обладать собою, Дьявол больше никак не мог ими завладеть – что нередко случалось в монастыре. На взгляд тех, кто ничего не знал о крепчайшей цепи любви, соединявшей обитателей замка Велайо, это сожительство множества мужчин и женщин должно было показаться самым нечистым из блудодеяний. Однако Аурелио, Кристина и любой из их последователей ответили бы на это словами святого Павла: "Я знаю и уверен в Господе Иисусе, что нет ничего в себе самом нечистого; только почитающему что-либо нечистым, тому нечисто". Это был идеальный мир.

&  В замке Велайо не требовалось устанавливать никаких законов, поскольку там, где живет любовь, в законе нет необходимости: ... обитатели замка каждый день находили подтверждение тому, что законы суть замена любви при отсутствии самой любви. Они были убеждены в этом настолько глубоко и искренне, что им не нужен был никакой Моисей, даже если бы он явился со скрижалями Закона – поскольку скрижали эти запечатлелись в их сердцах. Мужчины не желали жены ближнего своего, поскольку эти жены никому не принадлежали и сами принимали решение, с кем им быть; никто не крал, поскольку все принадлежало всем и украсть у кого-либо означало украсть у общины – а стало быть, у себя самого; они праздновали еврейский день субботний и христианское воскресенье, поскольку вообще праздновали все дни недели, так как труд был для них не наказанием, а благословением; никому из них не приходило в голову убивать – и не потому, что это было запрещено определенным законом, а потому, что они не ведали гнева и уж тем более ненависти, и у них не было причин, чтобы совершить убийство. Они не лжесвидетельствовали, поскольку там, где не было ни лицемерия, ни неверности, ни запрета на мысль или слово, не оставалось места для лжи и, таким образом, обман не имел никакого смысла. Они не желали чужого добра по той простой причине, что чужого не существовало, поскольку собственность одного человека одновременно являлась собственностью всех остальных.

&  В конце концов дошло до того, что Аурелио отказался от истины в качестве высшего блага, когда подумал о том, что все несправедливости, все убийства и злодеяния совершались как раз таки во имя истины.

&  Жоффруа де Шарни владел искусством риторики как никто другой: он никогда не оспаривал аргументы своего собеседника – наоборот, ни в чем не противореча его убеждениям, герцог подводил его к уверенности, что их мнения полностью совпадают, просто они используют разные средства, которые только кажутся разнонаправленными.

  ... Но страшиться им нечего: это ветер, только ветер.”

__ Произведение на стыке 2 жанров: богословия и порнографии. Интересно.

Федерико Андахази — Город еретиков (1/2)

  “Ветер становился рыданием, разбиваясь о шпили аббатства Сен-Мартен-эз-Эр. ...

&  Он спокойно объяснил юноше, что сцена, которую тот только что наблюдал, отнюдь не является нарушением обета целомудрия и не противоречит требованиям непорочности и воздержания, выдвинутым Блаженным Августином, поскольку происходила без участия женщины – орудия дьявола и виновницы первородного греха. Напротив, члены ордена августинцев, к которому они оба принадлежат, руководствуются отрывком из Книги Деяний Апостолов, где говорится: «У множества уверовавших было одно сердце и одна душа; и все у них было общее». Доминик из Реймса напомнил своему молодому собрату, что дружба и братство, доведенные до своего крайнего предела, являются основой жизни монаха-августинца и что Аурелио наблюдал именно это, и ничто иное: акт бескорыстной дружбы. Он разъяснил юноше, что если тот перечитает труды Блаженного Августина, то убедится, что чаще других там употребляются слова «любовь» и «милосердие». А вслед за этим произнес самое знаменитое изречение святого: «Люби и делай что хочешь, ибо ничто из сделанного по любви не будет грехом».

&  Аурелио всегда полагал, что супружеский союз – это наименьшее зло, но все равно зло. Он думал, вслед за святым Иеронимом, что супружество есть подтверждение первородного греха, что истинной благодати сопутствуют девственность и целомудрие – ведь именно такова была жизнь в раю до грехопадения.

&  Как монаху ему не составило бы труда обвинить Кристину, основываясь на Книге Бытия: если в конечном счёте именно Ева, на свое несчастье склонившая Адама к первородному греху, несла ответственность за изгнание из рая, ту же провинность можно было вменить в вину и всем женщинам. На самом деле такого мнения придерживалась Церковь, и всякий раз, когда Аурелио признавался в своем грехе исповеднику, грех ему тотчас же отпускали на таком основании: женщины суть истинные виновницы прелюбодейства, а мужчины лишь позволяют себя увлечь в пропасть греха просто в силу своей слабости; в том, что касается плоти, мужчины грешат не действием, а попущением, будучи неспособны выказать достаточную твердость и воспротивиться искушению.

&  Она не только испытала на себе гнев и презрение родственников – к тому же ее лишили наследства и объявили эмансипацию. Последнее, проще говоря, означало изгнание из дома и прекращение отцовского покровительства.

---

&  Как бы Аурелио ни хотел убедить себя, что день его целиком посвящен созерцанию, у него частенько возникало ощущение, что занят он одной-единственной вещью: ничем. В отличие от монастырей других орденов, например бенедиктинского, монахи-августинцы проводили время в такой пассивности, что могли бы – на взгляд нечестивца – показаться бездельниками. Однако не следовало путать созерцательность с леностью, хотя временами Аурелио в этом и сомневался. Быть может, он все еще не готов к постижению философии своего учителя, великого Августина, согласно которому познание, откровение истины является следствием чистого и ясного размышления о божественных предметах. Этот метод был столь прост, что, возможно, сложность коренилась в самой его простоте, говорил себе Аурелио. Он смотрел на других братьев, предававшихся созерцанию, сидя в окружавшей монастырский двор галерее или прямо под деревьями, и они занимались этим с такой набожной умиротворенностью, что иногда даже испускали ангелическое храпение. И тогда юноша задавался вопросом, наступит ли день, когда его единение с Богом станет столь прочным, что он сможет полностью обойтись без разума, чтобы постичь последний смысл творения.

&  Она не разделяла иррационального милосердия своих сестер по монастырю, считая безоговорочное прощение оскорблением человеческого достоинства. Многие из ее нынешних соседок оказались здесь после того, как над ними надругались и жестоко изнасиловали. Теперь им оставалось только препоручить себя Богу, поскольку ни один мужчина не хотел брать их в жены: изнасилование считалось пятном на теле женщины; они были виноваты в том, что возбуждают в мужчинах желание, уже потому, что принадлежат к женскому полу.

&  Каждая церковь в зависимости от ее расположения, значительности, авторитета и красноречия ее священника, количества отправляемых служб, продажи индульгенций, получения пожертвований и так далее получала определенный доход. В некоторых случаях дивиденды могли достигать колоссальных размеров; вложение капитала в такой собор, как, например, парижский Нотр-Дам, было не просто более прибыльным, чем любое из традиционных предприятий, – оно позволяло собирать больше денег, чем какое-нибудь маленькое государство получало в виде налогов. Если некая церковь строилась – частично или полностью – на средства частного лица, этот человек помимо права выбирать для нее священника обеспечивал себе участие в ее прибылях – в соответствии с объемом первоначального вклада и вложений, совершенных им a posteriori.

&  "... Нельзя не считаться с тем, что центральные постулаты Христова учения имели смысл только перед неизбежностью конца времен. Презрение материальных благ, восхваление бедности, утверждение, что удобнее верблюду пройти сквозь игольные уши, нежели богатому войти в Царствие Божие, – все это основывалось на вере в вечную жизнь после Конца Света. На что могли сгодиться земные сокровища перед лицом Апокалипсиса? Чувство братства, любовь к своему ближнему и даже к своему врагу – за всем этим таилась лишь необходимость последнего прощения и вечное примирение в ином мире, мире бесконечного блаженства. Что пользы в законе Талиона, отмщения, в принципе «око за око, зуб за зуб», перед приближением Страшного суда? Это событие уравнивало всех без исключения. Поэтому так было необходимо и восхваление страдания, боли и мученичества и как следствие отрицание наслаждения, удачи и благополучия: нужно было расплатиться здесь, на земле, чтобы получить доступ к вечному счастью. Апокалипсическая концепция первых христиан также содержит в себе призыв к целомудрию и девственности, зародыш запрета на соединение плоти с плотью. Ради достижения славы в вечности следует пренебречь наслаждением – так зачем же вводить детей в мир на грани гибели? Царство Небесное раскроется для всех умерших сразу после того, как они воскреснут, – так же, как поднялся из своей гробницы Иисус. Жизнь после воскресения продолжится в другом месте – не здесь, не на земле, и будет она вечной; однако чтобы это произошло, сначала должен свершиться Апокалипсис. Вот каков единственный смысл искупления: Мессия явится, чтобы освободить нас перед Страшным судом. Вот чем объясняются ограничения, налагаемые христианством, в отличие от других религий, важный элемент которых составляют наслаждение, счастье, прославление жизни, плодородия и благополучия. Однако, как видите, несмотря на первостепенное христианское пророчество, мы все еще здесь, в мире земном, приговоренные страдать без всякой причины, и конца времен как-то не предвидится."

&  Гипотеза об африканском происхождении Христа себя не оправдывает... церковь никогда бы не признала плащаницу с таким изображением: было однозначно установлено, что негры – как и животные – лишены души.

Окончание

Виктор Пелевин — Ананасная вода для прекрасной дамы (5/5)

Ранее

Часть II. МЕХАНИЗМЫ И БОГИ

Созерцатель тени

  “Вкрадчивый вопрос "на чем вы ездите?", задаваемый в московских сумерках для быстрой социальной идентификации собеседника, Олег Петров в молодости уверенно отражал словами "бывает, на грибочках, бывает, на кислоте". ...

&  Когда эпоха первоначального накопления вступила в фазу нестабильного загнивания...

&  Любая попытка успокоить ум, исходящая из самого ума, похожа на желание тени убрать предмет, который заслоняет ей солнце.

&  Пространство мыслей – одномерное, потому что мысли всегда возникают одна после другой, как отрезки прямой, следующие друг за другом. Клин клином вышибают, поэтому, пытаясь контролировать ум, люди молятся или читают мантры...

&  Пространство мысли было одномерным по очень простой причине – его единственным измерением был он сам. Олег снова вспомнил Платона:
    "Люди обращены спиной к свету, исходящему от огня, который горит далеко в вышине..."
    Интересно. Он никогда не задумывался об этом раньше, но воспринять такое долгое предложение можно было одним-единственным способом – пропуская его, слово за словом, как нитку, в игольное ушко того единственного измерения, которое он только что открыл.
    Это происходило очень быстро, но при желании можно было увидеть, как именно: с каждым словом общая картина усложнялась, мерцая в сознании, будто изображение, создаваемое бегущим по кинескопу электронным лучом.
    "Люди – обращены – спиной – к – свету..."
    Возникло что-то вроде уткнувшихся лбом в пол мусульман с ярко освещенными на спинах халатами.
    "Исходящему – от – огня – который – горит – далеко – в – вышине..."
    Появилось подобие костра, который унесся на вершину горы и превратился в яркую точку. {...}

&  "Вот почему духовно богатому человеку так трудно попасть в рай, – подумал Олег. – Потому что у него в голове очень много верблюдов, с которыми он ни за что не хочет расстаться. Караваны сокровищ. А рай – это игольное ушко".

  ... – Пока что все еще можно уладить. Будем думать, or else?”

---

Тхаги

См. Тхаги.

Отель хороших воплощений

(Святочный рассказ)

  “– Быть или не быть? ...

&  – А что сказал толстый, что они так смеялись?
    – Он сказал, – отозвался ангел, – что реальную Силиконовую Долину a` la russ уже давно построили – это и есть Рублевка, потому что у наложниц там силиконовые груди. И производит она весьма востребованный продукт – схемы, только не микро, а немного другие. Поэтому возможна серьезная экономия бюджетных средств.

&  а затем в комнате появились девушки – худые и красивые, в количестве пяти или шести юнитов.

&  Все приводнились удачно, за исключением одной, в красном платье из блестящей материи. Она попыталась картинно сесть на спинку, но не рассчитала мягкость обивки, потеряла равновесие и с беззвучным визгом повалилась прямо на рыжеусого. Тот отреагировал сострадательно – рассмеялся, поставил расплескавшийся бокал на стол и усадил ее к себе на колени.
    – Вот дуреха, – сказала Маша.
    – Великое мастерство похоже на неумение, – отзвался ангел. – Древняя китайская мудрость...

&  Впрочем, крылья у него тоже были. И еще, как ни странно, был хвост с каким-то сверкающим украшением на конце – но общечеловеческий опыт подсказал Маше, что после "Аватара" это уже не так позорно.

  ... А когда закрылся горящий алмазным огнем небесный глаз, исчезло черно-синее пространство, в котором только что висел ангел – и все снова стало Тем, чем было и будет всегда.”

Виктор Пелевин — Ананасная вода для прекрасной дамы (4/5)

Ранее

II. Советский реквием

  “Я стою у стены. ...

&  Мне всего лишь хочется высказать некоторые мысли, которые я раньше не давал себе труда ясно сформулировать, хотя они смутно присутствовали в моем уме всю жизнь. Теперь, наконец, я могу это сделать, потому что других забот у меня нет.

&  Я родился уже после того, как последняя битва за душу человечества была проиграна. Но я слышал ее эхо и видел ее прощальные зарницы. Я листал пыльные советские учебники, возвещавшие, что Советский Союз сделал человека свободным и позволил ему шагнуть в космос. Конечно, даже в детстве мне было понятно, что это вранье – но в нем присутствовала и правда, которую было так же трудно отделить от лжи, как раковые метастазы от здоровой плоти.

&  Тот, кто долго листал старые журналы, знает, что у любой эпохи есть собственное будущее, подобие "future in the past" английской грамматики: люди прошлого как бы продлевают себя в бесконечность по прямой, проводя через свое время касательную к вечности.
    Такое будущее никогда не наступает, потому что человечество уходит в завтра по сложной и малопонятной траектории, поворотов которой не может предсказать ни один социальный математик. Зато все сильны задним умом. {...}
    Будущее советских шестидесятых было самым трогательным из всех национальных самообманов.
    Люди из вчерашнего завтра, полноватые и старомодно стриженные, стоят в надувных скафандрах у своих пузатых ракет, а над ними в бледном зените скользит ослепительная стрелка стартующего звездолета – невозможно прекрасный Полдень человечества.
    Рядом отсыревшие за четверть века закорючки букв – фантастические повести, такие же придурочные и чудесные, как рисунки, пронизанные непостижимой энергией, которая сочилась тогда из всех щелей. И, если разобраться, все об одном и том же – как мы поймем пространство и время, построим большую красную ракету и улетим отсюда к неведомой матери.

---

&  Так что мы делали все это время? Куда летели в наркотическом сне, что строили в своем стахановском гулаге, о чем мечтали в смрадных клетушках, спрятанных за космической настенной росписью? Куда ушла романтическая сила, одушевлявшая наш двадцатый век?
    Мне кажется, я знаю ответ.
    Если долго смотреть телевизор во время какого-нибудь финансового кризиса, начинаешь видеть, что мир подобен трансформатору, превращающему страдание одного в ослепительную улыбку другого – они синхронны, как рекламные паузы на каналах "CNBC" и "Bloomberg" (из чего, кстати, дураку понятно, что это на самом деле один и тот же канал).
    Если всем людям вместе суждено определенное количество счастья и горя, то чем хуже будет у вас на душе, тем беззаботнее будет чья-то радость, просто по той причине, что горе и счастье возникают лишь относительно друг друга.
    Весь двадцатый век мы, русские дураки, были генератором, вырабатывавшим счастье западного мира. Мы производили его из своего горя. Мы были галерными рабами, которые, сидя в переполненном трюме, двигали мир в солнечное утро, умирая в темноте и вони. Чтобы сделать другую половину планеты полюсом счастья, нас превратили в полюс страдания.
    ... Быть может, какой-нибудь экономический Коперник со временем объяснит, как распил СССР на цветные металлы превратился в озолотивший американских домохозяек доткомовский бум, или увидит иные сближенья. Но некоторые из этих связей ясны даже мне.
    Советская власть клялась освободить человека из рабства у золотого тельца – и сделала это. Только она освободила не русского человека, раздавленного гулагом и штрафбатом, – а западного, которого капитал был вынужден прикармливать весь двадцатый век, следя за тем, чтобы капиталистический рай был фотогеничнее советского чистилища.

&  Меня втолкнут в крохотную клетушку с компьютерным терминалом. На экране будут два графика – "USD/EUR" и "EUR/USD" – такие же, как на форексе. По бокам от монитора будут лежать две банкноты, подаренные мне правительствами США и Объединенной Европы – сто долларов и сто евро. Мои деньги. Я сяду за терминал ("все садятся сами", сказал следователь), – а дальше начнется моя вечная мука.
    Когда вверх пойдет доллар, я буду глядеть на "EUR/USD" и страшно кричать, видя, как падают в цене мои евро. А когда вверх пойдет евро, я будут глядеть на "USD/EUR" и страшно кричать, видя, как падают в цене мои доллары. Я буду глядеть то налево, то направо, и все время кричать. Когда я устану и замолчу, мне в уши ударит полный муки крик братьев по борьбе, играющих в вечный форекс в соседних клетках. А как только мое дыхание восстановится, я начну кричать снова.

  ... Следователь прав, аль-америки не будут мне мстить. Они просто примут меня в свое племя.”

Окончание

Wilfred 1x7

Pride

"In general, pride is at the bottom of all great mistakes."
Steven H. Coogler

& Ryan: I’m going to the mall to get some free AC.
    Wilfred: Sounds like a plan. I’ll just finish up here. Close your eye, Bear.

& Wilfred: I don’t know, Ryan. Sometimes I get the feeling maybe Bear isn’t the one.
    Ryan: Maybe you need to spice things up. Take Bear to a nice restaurant...
    Wilfred: You think?
    Ryan: No! It’s a semen-drenched teddy bear.

& Ryan: I pretty much burned through my savings. I might have to get a job.
    Wilfred: Hey! Jobs are for immigrants.

& Wilfred: What’s mine is yours. Do you forget what we did last night?
    Ryan: It’s Monopoly. It’s not real money. How many times do I have to tell you that?
    Wilfred: One more times.
    Ryan: It’s not real money.
    Wilfred: Shit!

& Ryan: If I don’t get a job, I’m gonna have to ask Kristen for money. There’s no way in hell I’m doing that.
    Wilfred: That’s just stubborn pride. She’s your sister, mate. She loves you. Bleed the bitch dry.

& Ryan: Are you insane? Thanks to you, I’m gonna have to pay that woman thousands of dollars!
    Wilfred: And thanks to you, I’m going to town on the deepest throat in the stuffed animal kingdom. Now that I’ve met Raffi, how can I go back to Bear?

& Wilfred: Single mom, lonely, vulnerable... Perhaps you have something that’s worth more to her than money.
    Ryan: What are you talking about?
    Wilfred: I’m talking about lovemaking so passionate she wakes up the next morning with a limp*.

& Wilfred: Beth... like every woman... is a delicate flower. She may say she wants your money, but what she really needs is nurturing*, tenderness* and a nasty* sex limp.

& Wilfred: Go to Beth as I shall go to Raffi. Let us walk together towards our destinies bravely... sexually.

---

& Wilfred: What are you doing with this little boy? What you need is a real man,a man with hair on his chest... and his back, and his ass, and his neck and his forehead. A man who can afford the finer things in life.

& Wilfred: Check out the look Raffi’s giving me! Girl is a freak.

& Ryan: Ah! Can... can we slow things down?
    Beth: Wittle bunny wikes it down there.
    Ryan: I know, but we’re moving a little...
    Beth: Yeah, maybe I didn’t make myself clear!? Little bunny wants cunnilingus performed on her because it’s the only way the little bunny can achieve orgasm.

& Ryan: We have to get out of here!
    Wilfred: Are you kidding me? This is the best sex I’ve ever had. For a gal who’s never been out of the box, Raffi really thinks outside of the box.

& Ryan: I’m freaking out. Beth wants me to... you know.
    Wilfred: Oh, I see. A little yodeling in the old canyon, eh?

& Ryan: May I speak with you?.. Privately?
    Wilfred: Oh, anything you can say to me, you can say in front of Bear.
    Ryan: Okay. So last night at Beth’s...
    Wilfred: Whoa! Let’s take it upstairs. ... Not cool, dude.
    Ryan: You said I could say anything. I assumed it was an open relationship.
    Wilfred: It is, but Bear doesn’t know that.

& Wilfred: As you wish, Ryan. We’ll just stay in and play Monopoly again... or Battleship.
    Ryan: You cheat at that, too.
    Wilfred: Battleships change locations in the middle of a war, Ryan! It’s what they were designed to do!

& Beth: Yes!
    Ryan: Beth?
    Beth: The answer is yes! I got the flowers you sent.
    Ryan: I sent you flowers?

& Wilfred: Okay, I’ll admit I betrayed you, but in my defense, I really, really want to have sex with Raffi again. So it’s one of those arguments when neither of us is right, neither of us is wrong. We’re both kinda swimming in gray area.

& Beth: Although since this is now technically a business transaction, I would be doing myself a disservice if I didn’t negotiate a little... signing bonus. ... Uh... Ding-ding, round two. ... Uh... that’s nice, but that’s not what you did last night.
    Ryan: What do you mean?
    Beth: Wight bunny, wong hole.

& Ryan: Beth wants a repeat of last night. I need your help.
    Wilfred: All right, I’ll... I’ll help you, Ryan. I’ll do anything for ya. But first you need to help me. Raffi wants to cuckold* me.
    Ryan: What?!
    Wilfred: It’s a form of sexual degradation whereby I’m forced to watch as she’s ravaged by someone else; a lesser, physically inadequate lover. She asked for you specifically.
    Ryan: You want me to have sex with a stuffed giraffe?!
    Wilfred: “Want” has nothing to do with it. Do you need my help or not?

& Ryan: I can’t do this.
    Wilfred: Please, Ryan, this is hard enough for me as it is.
    Ryan: This is insane.
    Wilfred: Just screw the giraffe.

& Ryan: Why am I doing this?
    Wilfred: So you don’t have to call your sister and be humiliated.

& Wilfred: Okay, it-it’s Colonel Mustard in the study with the wrench.
    Ryan: No. Ah!
    Wilfred: I won.

-- Dict:
limp — хромота; мозоль
nurturing — забота
tenderness — нежность
nasty — неприятный; отвратительный; непристойный; неприличный
cuckold — наставлять рога

On Imdb.