Петр Вайль — Гений места (3/6)

Ранее

&  В новелле Чапека английский путешественник встречает в Италии священника, который сорок лет назад знавал Джульетту Капулетти и припомнил всю историю, оказавшуюся вовсе не такой, как у Шекспира. Действительно, был какой-то ничтожный забытый скандал с каким-то молодым повесой перед свадьбой Джульетты и графа Париса.
    «Сэр Оливер сидел совершенно потерянный.
    – Не сердитесь, отче, – сказал он наконец, – но в той английской пьесе все в тысячу раз прекрасней.
    Падре Ипполито фыркнул.
– Прекраснее! Не понимаю, что тут прекрасного, когда двое молодых людей расстаются с жизнью... Гораздо прекраснее, что Джульетта вышла замуж и родила восьмерых детей... Великая любовь? Я думаю, это – когда двое умеют всю свою жизнь прожить вместе...»

&  В образе Кармен торжествует идея свободы, а нет ничего более несовместимого, чем свобода и любовь. Вообще полная свобода не только невозможна, но и не нужна человеку, а если желанна, то это – иллюзия, самообман. Человеку нужна не свобода, а любовь. Любая привязанность и страсть – к работе, музыке, животному, другому человеку – это кабала, путы, обязательства, и нет в мире ничего более противоположного и противопоказанного свободе, чем любовь.

&  «Иной раз теряешь меру, когда говоришь о себе, сеньор», – заметил очень неглупый, но навеки оставшийся в тени дон Хосе.

&  География – самая важная наука о человеке. Это становится все яснее по мере отступления истории в ее государственно-идеологическом облике. Главным оказывается – кто где привык жить, на какой траве сидеть под какими деревьями. Маркса побеждает не столько Форд, сколько Бокль. Географические аргументы отрывают Абхазию от Грузии, нарезают на ломтики Боснию, не дают России повторять разумные ходы Чехии. И уж тем более все историко-политические аналогии трещат при пересечении Атлантики и экватора.

---

&  Отдавший огромную – больше, чем кто-либо из выдающихся писателей – дань литературоведению, Борхес даже виды и жанры словесности определяет по читательскому восприятию. Это мировоззренческий подход. Если б русского читателя вовремя предупредили, что Достоевский писал детективы, может, история XX века пошла бы по-иному.

&  Борхес – писатель не движения, а прибытия, места назначения, точки, где все случается стремительно и бесповоротно. «Судьба любого человека, как бы сложна и длинна она ни была, на деле заключается в одном-единственном мгновении – в том мгновении, когда человек раз и навсегда узнает, кто он».

&  Откликаясь на слова одного из толкователей – «чтобы проникнуть в смысл борхесовского творчества, необходимо знать всю литературу и всю философию», – он сказал: «В таком случае я сам никогда не пойму своих произведений...» Борхес с наслаждением вспоминал Монтеня: «Он говорит, что если находит трудное место в книге, то пропускает его, потому что видит в чтении род счастья».
    Счастье соучастия – секрет Борхеса. Он приглашает в компанию, и согласие вознаграждается.

&  Лицо куда непостижимей и надежней души, которая за ним живет...

&  В новейшее время речь стоит вести, строго говоря, не о самих принципах Макиавелли, а об их преодолении.
    Полтысячелетия царили его правила и инструкции в политике – и начали разрушаться лишь к концу XX века. Лишь начали – но наглядно. И если по одну сторону Карпат еще считается, что цель всегда оправдывает средства, то по другую это уже вызывает сильные сомнения. Этика, не то что исключенная Макиавелли из политики, но целиком, без следа ею поглощенная, выбралась наружу и встала рядом с пользой и целесообразностью. Хитрость политика вызывает все меньше восторга, а обманщика в цивилизованном мире скорее всего не изберут – даже не по тому рациональному соображению, что снова обманет, а по мотивам бытовой морали: из брезгливости.

&  Трактаты Макиавелли о государственном и общественном устройстве – «Рассуждения о первой декаде Тита Ливия» и «Государь» – с трудом поддаются цитированию: в них все настолько афористично, что хочется оглашать подряд. Язык ясен, стиль четок, композиция гармонична.

&  Речь идет об интеллектуальном упоении, умственной вседозволенности, безудержном восторге перед собственной мыслью, когда доверие к ней становится безграничным. Каждому знаком этот феномен по повседневному общению с семьей, с приятелем, с самим собой – когда с такой дивной легкостью мимолетная гипотеза превращается на глазах в незыблемую догму. Как говорил Федька Каторжный Петру Степановичу Верховенскому: «Вы человека придумаете, да с ним и живете».
    Макиавелли придумал государя, государство, государственное мышление – и этот поэтический вымысел оказался настолько силен и убедителен, что в него поверили все, пока не случилась цепь самоубийственных для целого мира испытаний в XX веке.

&  Человеческое участие в облике Флоренции вообще сомнительно: этот город – явление скорее природное, вросшее в пейзаж, точнее, из окружающего тосканского ландшафта вырастающее. Если башни – деревья, то соборы – горы. Особенно кафедрал Санта-Мария-дель-Фьоре, и особенно когда смотришь из-за баптистерия: перед глазами пять уровней горной гряды – сам баптистерий, кампанила Джотто, фасад собора, купола абсид, большой купол Брунеллески. Бело-зеленый флорентийский мрамор – снег, мох, мел, лес?
    На всю эту каменную растительность смотришь снизу вверх. Улицы узки, площади тесны. Средневековые башни и ренессансные купола размещены так, что с наблюдателя падает кепка, напоминая о необходимости смирения.
    Воспринять город как нечто, сотворенное вместе с рекой и окрестными холмами, – единственный способ спасения от «синдрома Флоренции»: есть такой термин в психиатрии, означающий нервный срыв от обилия произведений искусства. Каждый год десятки туристов валятся в обморок или в истерику где-нибудь на пути из Уффици в Академию.
{ ! Аминь! }

Далее