“— Приходите к шести, — сказала молодому прозаику Шелестову редакторша «Земли и фабрики» Лидия Муразова. ...& Будучи старым, он всегда чувствовал, где сила, и безошибочно брал ее сторону. Это и есть мудрость, а какую вы еще видали?
& И всем стало нехорошо при виде этой некрасивой старости, потому что от такой не застрахован никто из нас: все мы будем ненавидеть молодых и по возможности им гадить, а молодые, если выживут, будут со скрежетом зубовным нас благодарить за хорошую школу.
& Субтильный не выглядел больным – ни затравленного взгляда, ни навязчивых движений, настораживала, пожалуй, лишь рассеянная мечтательность, но кто же сейчас не мечтателен? Если смотреть по сторонам и все понимать, с ума сойдешь.
& ... Даже то излучение, которое шло от нее сейчас, в десятую часть обычной силы, заставило Дехтерева содрогнуться от особенной тоски, которая, как заметил Чехов, всегда отзывается в нас при виде красавицы; и не потому мы грустим, что она не наша, а потому, что и она умрет, и вообще творить такую для таких – только силы тратить.
& – Правда, дорогой товарищ, она ведь как земля, так? Из которой, собственно, и растут розы. Вот перед нами мы имеем землю, почву, разнообразный перегной. Навоз имеем – я ведь вижу писательским глазком, что тут у вас не без навозу. Торф, опилочки. А на всем на этом вырастает прекрасный, можно сказать, цветок, Пурпурное Сердце или Роза Люксембург. Вот так и мы, писатели. Мы те же агрономы. Мы берем, значит, грубую, земляную правду, еще и с говном, и выращиваем из нее жаром наших сердец прекрасную розу. Вот эта ваша роза – разве она пахнет правдой?.. Она пахнет жизнью, всей радостью, но и немного, конечно, говном. И это, может, в ней ценнейшее. Вот так бы я вам ответил бы.
& – А вообще, – сказал вдруг комбриг, – я и правда думаю: без человека... без человека гораздо красота совершеннее. Вам виднее, вы – писатель. Но вот посмотрите: лес, небо. – Он указал прутиком на золотящийся запад. – И тут мы вот с вами. Я так понимаю, что человека надо убирать.
& – Ну хорошо, ладно. По молодости... А вот сейчас живем все, как не было ничего. Значит, это что было? Это же не так было, что одни – такие, а другие – другие. Все были люди. Вот как я, как вы. И значит, не одни других уничтожали, а просто сами себя... так? Потому что поманило чем-то таким, чего не бывает, а потом оказалось – нет, изволь, приехали, все будет обратно так, как будет. Хорошо это? Нет, это нехорошо. И тогда сами себя... в окрошку. Чтобы не было. Вот это правильно, я считаю. Без человека земля имеет вид.
& Странно, что теперь, в полной свободе распоряжаясь своими возможностями, не мог он выбрать единственный вариант – слишком их было много. Легко играть, как пастух на дудочке, ничего другого не умея, – а теперь, умея все, что ты выберешь единственное?
& Игромания – проклятье неуверенных в своем праве быть!
& – Каждому надо убить себя... Я напишу когда-нибудь про самоубийцу. Как бы мы все писали, боже мой, если бы убили себя... И как бы мы жили. Только тот стал человеком, кто написал себя заново, поверх вычеркнутого...
& Он часто потом вспоминал эти слова, и особенно то, как Гердман взглянул на него. Ему и в голову не могло прийти, что Гердман смотрел не на него, а просто в окно. Не на эти же рожи смотреть серьезному человеку.
& Лысенко теперь работал в Одессе, занимался яровизацией. Сама идея яровизации была великолепна – что зерно, посеянное при низких температурах, пережившее испытание холодом, закалялось, вызревало скорей и давало более обильные всходы. Это была библейская истина, удивительным образом открытая в стране, отказавшейся от Библии. «Впрочем, не от религии, – поправил он сам себя, – религия всегда одна, но в сотне обличий. Меняются названия, имена богов, суть же остается той же, и в этом смысле коммунизм ближе к христианству, чем что-либо другое. Он даже ближе к Христу, чем христианство. Стремиться к Царствию Божьему, к царству справедливости – разве не это основная цель христиан и советских людей? И пусть сейчас для Запада это выглядит дико – какая великая истина не начиналась как кощунство?»
& – Это помидор! – воскликнула Катерина. – Наш колхозный помидор!
«Господи, – подумал Шоу. – Я уж и забыл, что бывают вещи, красные от природы. Так истина приходит в облике парадокса: ты думаешь, что перед тобой парадокс, – а это таблица умножения».
& Шоу посмотрел на свинью.
– Но если ни поросят, ни котлет, да еще бросается, то зачем же она... такая? – недоумевая спросил он. Лаптев оторопел.
– Да как же вы, товарищ писатель, не поймете?! Она ж вон какая! Как это зачем? Я вам так скажу: если свинья такая огромная, то и спрашивать не надо, зачем она.
И теперь наконец начал проступать смысл. В словах председателя читалась та самая разгадка, ответ на вопрос, которым задавались многие западные умы, говоря о Советском Союзе.
Комментариев нет:
Отправить комментарий