“Когда стал достоянием гласности тот факт, что гиганту пера Претекстату Таху жить осталось два месяца, журналисты всего мира возжаждали эксклюзивных интервью с писателем, которому на тот момент перевалило за восемьдесят. ...
& – Господин Тах, ... о чем думает и что чувствует великий писатель, знающий, что дни его сочтены?
Пауза. Вздох.
– Не знаю.
– Не знаете?
– Если бы я знал, о чем думаю, то, наверно, не стал бы писателем.
& – Вы верите в жизнь после смерти?
– Нет.
– Значит, вы считаете, что после смерти ничего нет?
– До – тоже.
– Какой ужасный ответ.
– Это не ответ.
– Я понимаю.
– Рад за вас.
& – Как, я вас спрашиваю, может писатель быть скромным? Это же самое нескромное ремесло на свете: стиль, идеи, интрига, всевозможные изыски служат писателям только лишь для того, чтобы говорить о самих себе – и вдобавок словами. Художники и музыканты тоже говорят о себе – но языком куда более утонченным, чем наш. Нет, милостивый государь, писатели – величайшие бесстыдники; иначе они были бы бухгалтерами, машинистами, телефонными операторами, в общем, респектабельными людьми.
& – Люди не знают о метафорах ровным счетом ничего. Словечко пользуется спросом, потому что звучит. «Метафора» – последний неуч догадается, что это что-то из греческого. Ох уж эта мне народная этимология, а еще говорят, что глас народа – глас Божий! Чтобы не покривить душой, слово «метафора», зная, как устрашающе многозначен префикс «мета» и как услужливо нейтрален глагол «феро», следовало бы считать означающим все, что угодно. Впрочем, слыша, как его употребляют почем зря, приходишь к тому же.
& – Дурной вкус дурному вкусу рознь: есть здоровый, живительный дурной вкус – это когда мерзости создаются пользы ради, для прочистки мозгов, они сильны, как мощное рвотное, а что может быть полезнее, чем проблеваться хорошенько; но есть и другой дурной вкус, ханжеский, ему претит направленный поток блевотины, и требуется скафандр, чтобы через него перебраться.
& – Писатель, ненавидящий метафоры, – это абсурд. Все равно что банкир ненавидел бы деньги.
– А я как раз уверен, что крупнейшие банкиры ненавидят деньги. В этом нет ничего абсурдного, наоборот.
– А слова? Слова-то вы любите?
– О, я обожаю слова, но это совсем другое дело. Слова – это святое, это ценный материал, незаменимые ингредиенты.
– Стало быть, метафора – это кулинария, а ведь кулинарить вы любите.
– Нет, метафора не кулинария, отнюдь; кулинария – это синтаксис. Метафора – надувательство; это все равно что, надкусив помидор, сказать: мед, а поев меда, уверять: имбирь, а надкусив имбирный пряник, врать: сладкий перец, а...
– Да-да, я понял, не продолжайте.
– Ничего вы не поняли: чтобы вы мало мальски уразумели, что есть на самом деле метафора, мне следовало бы играть с вами в эту игру не один час, потому что истинный метафорист неиссякаем и готов продолжать до бесконечности, если какой-нибудь благодетель человечества не заткнет ему фонтан.
& – Доброту вы презираете?
– ... Я преклоняюсь перед добротой, которая идет от доброй души или от любви. Но много ли вы знаете людей, добрых такой добротой? В подавляющем большинстве случаев люди добры, потому что хотят, чтобы их оставили в покое.
& – Я журналист, потому что профессия востребована, потому что людям интересны мои статьи, потому что мне за них платят, а для меня это возможность делиться информацией.
– Я бы на вашем месте не хвалился – нечем.
– В конце концов, жить-то надо, господин Тах!
– Вы так считаете?
& – Все этот остолоп Гравелен, что с него взять, ничего не соображает.
– Давно ли вы говорили, что он милейший человек?
– Одно другому не мешает.
& – Эта перспектива так удручает меня, что мне необходим глоток «Александра». {...}
Он взял большую металлическую чашу, плеснул в нее изрядное количество шоколадного ликера, потом добавил коньяку и лукаво покосился на журналиста.
– А теперь я открою вам секрет фирмы. У простых смертных третий компонент – сбитые сливки. По мне это тяжеловато для желудка, и я заменяю сливки тем же количеством... (в руке у него оказалась консервная банка) сгущенного молока с сахаром (и он подкрепил слова делом).
& – Было время, когда я помнил все свои книги наизусть... Увы, мы – ровесники нашей памяти, не так ли? А вовсе не своих артерий, как говорят глупцы.
& – По-настоящему умный и широко мыслящий человек никогда не стал бы выклянчивать объяснения. Только быдло стремится все объяснить, включая и то, чему объяснения нет. Так с какой стати я буду распинаться, если дураки моих объяснений не поймут, а тем, кто поумнее, они не понадобятся?
Комментариев нет:
Отправить комментарий