“Перед отъездом он все же решил позвонить тетке. ...& Его правилом было: никаких уменьшительных. Все только полными, звучными прекрасными именами. Женское имя священно, сокращать его – кощунство, сродни богохульству.
& Поначалу они продавали соседям оставшееся серебро; когда серебро кончилось, соседи выдали их полицаям.
Это – всё. В смысле – и так далее.
& Потом немцы взяли Тихвин...
А холода навалились такие страшенные, будто природу и саму землю обуяла особая ярость – за все, что с ней делали люди, прорывая в ее теле глубокие рвы, взрывая ее покровы, сбрасывая в ямы тысячи трупов, пожирая все живое – от кошек до крыс.
С этого момента начиналось и завершалось то главное «и так далее», которое впоследствии всегда замирало у Жуки на сжатых губах. И всю дальнейшую жизнь ее племянник не мог добиться от нее главного: деталей.
& Самое страшное в жизни, считала она, именно детали.
& Если вдуматься: человече настолько бездарен, что на протяжении своей запутанной истории повторяет и повторяет одни и те же убийственные ошибки... Возьмем историю Испании. Воинственным вестготам, не поделившим трон в начале восьмого столетия, было невдомек, что, призывая на помощь северо-африканского Тарика ибн Сеида, повелителя мавров, они распахивают дверь воинству новоиспеченного Мухаммада. {...} в начале восьмого столетия дикие орды берберов ... уже владели большей частью полуострова. И поделом!
Казалось, стоило бы христианам вызубрить этот исторический урок. Но... ничуть не бывало: в середине двадцатого века забывчивая Европа зазывает все тех же мавров на свои зеленые лужайки и мытые шампунем мощеные улочки: приходите, тетя кошка, нашу мышку покачать... И вот минуло каких-то несколько десятилетий – миг, упавшая ресничка с века двадцатого века, – и уже гордая Европа дрейфит перед новыми гуманитарными ордами, оступается, пятится, извиняется за все причиненные беспокойства, платит отступные, пособия, стипендии и гранты, но поздно: зеленые лужайки засраны, по мощеным улочкам бродят барышни, законопаченные в галабии и черные платочки по самые черные глазки, на центральных площадях с легендарными именами исступленно протестуют в поясах шахидов известные актрисы уже смешанного происхождения... Прощай, Европа! Арриведерчи, Рома! Аллахакбар, Мюнхен... – не за горами окончательное решение европейского вопроса.
& Слишком большая верность в винах так же вредна, как и в любви...
& О’кей, дай времени сделать свою работу. Уймись. Замри!
& А может, человеку даже и полагается пребывать в пещерной вони? Как только он начинает кропить свою жизнь дезодорантом и прочими воскурениями, над ним разверзается озоновая дыра: «я т-те покажу благоухание, падла!»
& На мгновение умолкли топот и хлопки фламенко и зазвучал летящий, плачущий голос Исабель Пантохи. «Buenos dias tristeza», – пела она, – «Здравствуй, грусть! Скажи, знаешь ли ты счастливых людей? Тогда поведай мне, как их зовут, расскажи мне о них... Только не говори о любви...»
& В утробе каждой европейской страны есть свой могильник изничтоженной еврейской общины, но в утробе Испании он велик настолько, что продолжает и сегодня распирать ее и пучить.
& – Под старость понимаешь, что менять надо себя, а не жен...
& – Понимаю, все понимаю: альтернативные устремления плоти, древние пастушьи традиции великих греков, туманные восторги однополого влечения... Одного не смогу понять никогда: как можно променять сладостный сосуд любви на чью-то грязную жопу.
& ...знаменитый каббалист Моше бен Яаков Кордоверо, крупнейший теоретик еврейской мистики, который за сто лет до Спинозы сформулировал известное «Бог есть все сущее, но не все сущее есть Бог»...
& – Свет прямолинеен и туп, как любое добро... Зато сколько всего шевелится в тенях, как они наполнены, таинственно живы... Это как добро и зло. При этом зло гораздо интереснее, разнообразнее, обольстительней. Все, Захар, абсолютно все происходит в тенях и полутенях – как в лессировках Рубенса, Тициана: свет идет толщиной в палец, тень же абсолютно прозрачна и вибрирует, дышит, дрожит... И в рисунке то же самое: тень хочет занять место объема...
& В искусстве, как на поле боя, лучше двигаться «свиньей».
& Понимаешь, иха, есть такие моменты в жизни, когда мужчина сам себе должен стать законом, иначе незачем жить…
... Медленно опустился на колени, опрокинулся навзничь и успел еще увидеть, как спланировало рядом перышко: не из тех обоюдоострых атласных лезвий белого крыла, а грудное, пуховое, невесомое, как последний вздох; как само воркование голубиного горла...”
Комментариев нет:
Отправить комментарий