20 дек. 2010 г.

Юрий Поляков — Гипсовый трубач, или конец фильма (1/2)

Юрий Поляков Гипсовый трубач или конец фильма
  “История эта началось утром, когда жизнь еще имеет хоть какой-то смысл. ...
&  Андрей Львович мудро подумал о странности человеческого ума: когда сталкиваешься с опасностью, всегда надеешься, что она окажется на самом деле не такой страшной. Зато потом, когда беды позади, воображаешь их такими чудовищными, каких и не бывает на свете. Теперь вот многим кажется, будто при советской власти даже в вытрезвитель по решению Политбюро забирали...

&  В определенном смысле творческий работник похож на уродливую женщину, ведь она все равно в глубине души убеждена: в ней что-то есть, что-то чертовски милое — просто пока еще никто не заметил. Кстати, именно на этой тайной дамской уверенности основана многовековая и очень успешная деятельность брачных аферистов.

&  Андрей Львович неожиданно обнаружил на антресолях две дюжины пыльных бутылок «Пшеничной», залежавшихся там со времен горбачевской борьбы с алкоголизмом, погубившей Советский Союз. (Как известно, великую державу сразили две напасти: дефицит алкоголя и переизбыток бездельников, поющих под гитару песенки собственного сочинения.)

&  – Вы никогда не писали про собак?
    – Нет, — сознался Кокотов.
    – Напрасно. Настоящий писатель обязательно должен сочинить что-нибудь про собак, про детей и про выдавленного раба.

&  Кто ты? Мужчина или деревяшка, которую перепиливает жена..?

&  – А Лопе де Вега, к вашему сведению, написал две тысячи пьес.

&  – Ну, хорошо: где же вы до этого самореализовывались?
    – По-разному... Учителем, например, был.
    – Учитель — это не профессия.
    – А что же?
    – Разновидность нищеты.

&  – ... Сначала, когда случилось несчастье...
    – Какое несчастье?
    – Девяносто третий год...
    – А-а... Почему-то принято считать несчастьем аборт, а не то, что ему предшествует. ...

&  Неверная Вероника в таких случаях обычно дружески советовала: «А ты повесься — легче будет!»


&  – Вы с ней знакомы?
    – Нет. Не помню.
    – «Нет» или «не помню»?
    – Не помню.
    – Правильно. Не отрекайтесь от возможного!

&  – Может, не будем читать вслух?
    – А вам что, стыдно?
    – Не стыдно... Но все это как-то странно...
    – Имейте мужество до конца выслушать то, что сами написали!

&  – А чем, Андрей Львович, настоящая любовь отличается от ненастоящей? Вот в вашей жизни — чем?
    – Я не собираюсь обсуждать с вами этот предмет! — отрезал Кокотов.
    – А я вам скажу, чем отличается! Настоящая любовь в вашей литературе всегда оканчивается катастрофой. Сначала вы придумываете эту настоящую любовь, а потом сами не знаете, куда ее засунуть! Ладно, в девятнадцатом веке писатели действительно не понимали, что делать с дефлорированной вне брака девицей, вроде Бэлы или Настасьи Филипповны. И несчастных просто убивали, чтобы не мучались. А теперь, когда девственность обесценена, писатели не знают, что делать с единственной женщиной своего полигамного героя. И тоже убивают. Палачи!

&  – Плохо.
    – Почему?
    – Потому.
    – Ну, знаете! Каждый пишет...
    – Как он дышит? — издевательски перебил режиссер.
    – Допустим.
    – Ерунда! Не повторяйте глупостей вслед за поющими дураками! Как дышат, пишут только графоманы. Если бы каждый писал, как дышит, не было бы ни Флобера, ни Толстого, ни Чехова. Понимаете?

&  И от галерного раба ты отличаешься лишь тем, что раб мечтает только о тарелке супа, а ты — еще и о славе!

&  … А Лена схватилась за поцелованное место, словно ее ужалила оса, покраснела и прошептала: «Больше никогда… Никогда!» (О, эти два самых обманных женских слова «Никогда!» и «Навсегда!»)

&  – Ты меня любишь? — спросила Лена, глядя на него из травы широко раскрытыми от удивления и страха глазами.
    – Да! — честно соврал Кокотов и неумело овладел Невинномысском.

&  Кто знает, возможно, когда-нибудь в грядущем сверхгуманном общественном устройстве смертную казнь заменят пожизненным браком...

&  Как известно, нет такой глупости, которую не совершит человек за прибыль в 100 процентов.

&  В жизни всегда есть место подлому.

&  – Если б вы его убили, то попали бы в тюрьму, пострадали и могли сделаться Достоевским или, в крайнем случае, Солженицыным. У вас была бы здесь своя любимая скамейка...
    – ...на которой я не сидел! — язвительно уточнил Андрей Львович.
    – Так в этом, глупыш вы мой, и заключается слава: любимые скамейки, на которых вы не сидели, любовницы, с которыми вы не спали, благородные поступки, которых вы не совершали, афоризмы, которых вы не говорили... Понимаете?

&  – Вообще сам жанр надмогильного слова предполагает некий возвышенный вымысел, фантазию о том, какой бы идеальной личностью мог стать окоченевший жмурик при ином стечении судьбоносных обстоятельств... Вы не находите, Андрей Львович?
    – Да-да... — согласился Кокотов. — Наверное, говоря лестное прощальное слово умершему, живой человек в душе надеется, что так же снисходительны будут и к нему, когда он... Ну, вы понимаете!

&  – Ну это прямо фрейдизм какой-то!
    – Разумеется! Без фрейдизма и еврейской судьбы нынче в искусстве делать нечего!

&  – Помните, как мы болтали в молодости с друзьями и подружками? Вполдури. Сейчас так говорят в эфире. А гибель государства, чтоб вы знали, коллега, начинается с телевизионного диктора, который иронизирует, читая новости. Это конец! Дальше — чертополох в алтаре...

&  Самая страшная ревность — это ревность того, кто не уверен в измене.

&  – Но ведь это, кажется, уже было. В «Коллегах» у Аксенова, например, — засомневался писатель.
    – Забудьте слово «было»! Навсегда забудьте! Умоляю! В искусстве было все. Вы же не отказываетесь от понравившейся вам женщины только потому, что у нее до вас «было»? С вами-то будет по-другому, если вы настоящий мужчина. И в искусстве все будет по-другому, если вы настоящий художник. Ясно?

&  – ... Стасик проявляет и одновременно слушает «Свободу». Тогда так все делали.
    – Точно! Я тоже слушал. Мне даже в голову не приходило, что они могут врать. Верил как пацан!
    – А разве они врали?
    – Конечно. Постоянно! Заметьте, не обманывали, а именно — врали. Ведь что такое вранье? Это — выгодная лгуну часть правды...

&  – Я подумала: почему-то считается, что первому мужчине женщина достается во всей своей чистоте и непорочности...
    – А разве это не так?
    – Разумеется, нет. Первому мужчине достается весь девичий вздор: гордыня неведенья, подростковые комплексы, глупые надежды, случайный разврат, происходящий от незнания собственной души и тела... В общем, все эти крошки и мусор... Зато позже, с опытом, женщина становится по-настоящему чистой, непорочной, верной, цельной и пьянящей, как это вино. И счастлив мужчина, его пьющий!
    – Возможно, вы в чем-то и правы...
    – В чем же я права?
    – Женщины, с которыми лучше завершать жизнь, нравятся нам обычно в самом начале. И наоборот: те, с кем стоит начинать свою жизнь, привлекают нас лишь в зрелые годы...

&  – Мы поженились... Но быстро развелись...
    – Я так и думала.
    – Почему?
    – Не знаю. У детей удивительное чутье на совместимость. Но с возрастом это качество куда-то исчезает.


  ... А где Наталья Павловна?”



Комментариев нет:

Отправить комментарий