5 апр. 2010 г.

Виктор Пелевин — t (4/9)



*  Разве может быть психологическая глубина в персонаже, который даже не догадывается, что он герой полицейского романа? Если он такой простой вещи про себя не понимает, кому тогда нужны его мысли о морали, нравственности, суде божьем и человеческой истории?

*  В действительности человеческие решения вырабатываются в таких темных углах мозга, куда никакая наука не может заглянуть, и принимаются они механически и бессознательно, как в промышленном роботе, который мерит расстояния и сверлит дырки. А то, что называется «человеческой личностью», просто ставит на этих решениях свою печать со словом «утверждаю». Причем ставит на всех без исключения.

*  Неодушевленная и бессмысленная, как вулканический процесс на Луне.

*  Даже самые могучие банкиры и масоны из мирового правительства — такие же точно механические апельсины.



*  «Отчего так дешева стала жизнь? — подумал Достоевский. — Да оттого, что дешева смерть. Раньше в битве умирало двадцать тысяч человек — и про нее помнили веками, потому что каждого из этих двадцати тысяч кому-то надо было лично зарезать. Выпустить кишки недрогнувшей рукой. Одной битвой насыщалась огромная армия бесов, живущих в человеческом уме. А теперь, чтобы погубить двадцать тысяч, достаточно нажать кнопку. Для демонического пиршества мало...»

*  Вот и сейчас — вспоминая Символ веры, Достоевский то и дело ловил себя на мыслях самого неуместного свойства:
    «Европа, Европа, а что в ней хорошего, в этой Европе? Сортиры чистые на вокзалах, и все. Срать туда ездить, а больше и делать нечего...»
    А потом сразу же, без всякой связи:
    «Если внимательно прочитать «Дао Дэ Цзин», оттуда следует, что всех журналистов надо незамедлительно повесить за яйца...»

*  «Отчего-то такое чаще бывает именно с аристократами, — подумал Достоевский. — Уходит связь с высшим, всякое дуновение Бога, и на месте души остается только лужа яда для тайной иглы. Отсюда это постоянное стремление высших классов унижать, язвить и одеваться в особые одежды, всячески демонстрируя свое отличие от других. Демонстрировать... Это ведь от «демон».»

*  Открыв трофейного Конфуция, Достоевский стал листать его наугад. Чем дольше он читал, тем бессмысленнее казался текст — вернее, в нем все ярче просвечивал тот тонкий мерцающий смысл, которого много в любой телефонной книге. Видимо, иероглифы, использованные Конфуцием, указывали на давно ушедшие из мира сущности, и перевести его речь на современный язык было невозможно. Достоевский уже собирался кинуть книгу вслед за пустой фляжкой, когда среди словесного пепла вдруг сверкнул настоящий алмаз:
    Конфуций сказал:
    — Бывают три полезных друга и три друга, приносящих вред. Полезны справедливый друг, чистосердечный друг и друг, который много знает. А вредны льстивый друг, двуличный друг и друг красноречивый.

    Достоевский закрыл книгу и мечтательно поглядел вверх, туда, где между краем тучи и крышей доходного дома виднелся лоскут неба.
    «А ведь это правда. И про льстивых, и про красноречивых. Особенно про красноречивых... И про полезных тоже правда. Хотел бы я иметь чистосердечного друга, да еще такого, который много знает... Вот только где ж его взять?»

*  Так прошло несколько секунд — а может быть, веков или тысячелетий.
    В одну из этих секунд Т. понял, что видит вечность — и она именно такая, смутная, неопределенная и безмысленная, не имеющая о себе никакого понятия.
    Поняв это, он испугался. А испугавшись, убедился, что все-таки существует.
    «Надо постоянно что-то думать, а то исчезну совсем, растворюсь, как сахар... Думать что угодно...»
    Но в окружающей неопределенности не было ничего, за что могла бы зацепиться мысль — и, после нескольких бессильных содроганий ума, Т. снова провалился в вечность.

*  «Вот еще раз так нырну, — понял Т., — и никогда не вынырну... И на этом все? Неужели я просто возник на мгновение из серого сумрака, чтобы опять раствориться в нем без следа? И обещание чуда и счастья, которое было в небе, в листьях, в солнце — все ложь? Нет, не может быть... Думать! О чем угодно... Кстати, выясняются интересные вещи. Главные вопросы современности вовсе не «что делать?» и «кто виноват?». Они совсем другие — «где я?» и «кто здесь?». И в любой жизни рано или поздно наступает момент, когда это больше невозможно от себя скрывать. Но когда это наконец доходит, общественности уже ничего не объяснишь...»

*  «Однако, какой-то слишком удобный и вежливый мужик, — думал Т., засыпая. — Словно он последние десять лет каждый день выезжает на дорогу в надежде подобрать барина, только что переправившегося через Стикс. Верно, толстовец... Впрочем, в русском человеке всегда есть тайна, так почему бы не найтись такому именно мужику? Следовало бы, конечно, поработать над образом. Задуматься, как он рос, как влияли на его душу великие события в жизни нашего Отечества... Или лучше просто дам ему золотой, и ну его к черту, в самом деле».

*  — Вы-то хоть правду про себя знаете. А другие совсем ничего не соображают. Ныряют с мостов, скачут на лошадях, раскрывают преступления, взламывают сейфы, отдаются прекрасным незнакомцам, свергают королей, борются с добром и злом — и все без малейшего проблеска сознания. Вот, говорят, у Достоевского характеры, глубина образов. Какие к черту характеры? Разве может быть психологическая глубина в персонаже, который даже не догадывается, что он герой полицейского романа? Если он такой простой вещи про себя не понимает, кому тогда нужны его мысли о морали, нравственности, суде божьем и человеческой истории?

*  — Мне отчего-то кажется, — отозвался Т., — что вы со мной лукавите, когда это говорите. Вы свободный человек, можете, если все надоест, сесть на пароход и уплыть в Константинополь. А меня даже нельзя назвать личностью в полном смысле. Так, бирка со словом «Т.», за которой прячется то один проходимец, то другой — в зависимости от требований ваших маркитантов. У вас есть свобода воли, а у меня нет.
    — Свобода воли? — хмыкнул Ариэль. — Да бросьте. Это такая же тупая церковная догма, как то, что Солнце — центр вселенной. Свободы воли нет ни у кого, наука это тихо и незаметно доказала.
    — Каким образом?
    — Да вот таким. Вы что думаете, у настоящего человека — у меня, или там у Митеньки — есть личность, которая принимает решения? Это в прошлом веке так считали. В действительности человеческие решения вырабатываются в таких темных углах мозга, куда никакая наука не может заглянуть, и принимаются они механически и бессознательно, как в промышленном роботе, который мерит расстояния и сверлит дырки. А то, что называется «человеческой личностью», просто ставит на этих решениях свою печать со словом «утверждаю». Причем ставит на всех без исключения.
    — Не вполне понимаю, — сказал Т.
    — Ну смотрите, — ответил Ариэль. — Вот, допустим, ожиревшая женщина решает никогда больше не есть сладкого, а через час проглатывает коробку шоколада — и все это она сама решила! Просто передумала. Осуществила свободу воли. На самом деле какие-то реле перещелкнулись, зашел в голову другой посетитель, и все. А эта ваша «личность», как японский император, все утвердила, потому что не утверди она происходящее хоть один раз, и выяснится, что она вообще ничего не решает. Поэтому у нас полстраны с утра бросает пить, а в обед уже стоит за пивом — и никто не мучится раздвоением личности, просто у всех такая богатая внутренняя жизнь. Вот и вся свобода воли.

*  — Куда мне с вами спорить, — тихо сказал Т. — Я ведь просто кукла. Собственно, вы и не возражаете. Вы просто говорите, что и вы тоже кукла.
    — Правильно, — согласился Ариэль. — Но здесь не должно быть повода для отчаяния. Мы марионетки, и все наши действия можно свести к голой механике. Но никто не способен просчитать эту механику до конца, настолько она сложна и запутана. Поэтому, хоть каждый из нас по большому счету есть механическая кукла, никому не известно, какое коленце она выкинет в следующую секунду.
    — Вот видите, — сказал Т. — Вы хотя бы можете выкидывать коленца.
    — Батенька, да разве эти коленца мои собственные?
    — А чьи же?
    — Ну подумайте. Вот если вам, к примеру, захотелось Аксинью — разве можно сказать, что это ваш собственный каприз? Просто Митенька заступил на вахту. Ну а если мне захотелось взять кредит под двенадцать процентов годовых и купить на него восьмую «Мазду», чтобы стоять потом в вонючей пробке и глядеть на щит с рекламой девятой «Мазды», это разве моя прихоть? — Ариэль выделил интонацией слово «моя». — Разница исключительно в том, что вас имеет один Митенька, а меня — сразу десять жуликов из трех контор по промыванию мозгов. И при этом они вовсе не злодеи, а такие же точно механические куклы, и любого из них окружающий мир наклоняет каждый день с тем же угнетающим равнодушием.

*  — Но зачем люди проделывают это друг с другом?
    — Только кажется, что это люди делают. В действительности ни в одном из этих людей нельзя отыскать реального деятеля даже с самой яркой лампой. Я ведь уже объяснил — вы там найдете только гормональные реле, щелкающие во тьме подсознания, и девайс с одной пружинкой, который шлепает свое «утверждаю» на все, что под него кладут.
    — Вы как-то упрощаете, — сказал Т. — В человеке есть и другое.
    Ариэль пожал плечами.
    — Еще есть лейка, которая поливает все это эмоциями. Ею вообще может управлять любой приблудный маркетолог... Я вот, например, много раз замечал — смотришь какой-нибудь голливудский блокбастер, унылое говно от первого до последнего кадра, плюешься, морщишься — а потом вдруг вступает патетическая музыка, суровый воин на экране отдает салют девочке с воздушным шариком, и на глаза сами собой выступают слезы, хотя продолжаешь при этом плеваться... Как будто все предписанные движения души записаны на диске вместе со звуковой дорожкой и титрами. Это ведь только Гамлет думал, что на его клапаны сложно нажимать. С тех пор в Датском королевстве многому научились.
{ Про голливудский блокбастер см. например у Другого. }
    — Но кто нажимает на клапаны?
    Ариэль подвигал в воздухе растопыренными пальцами.
    — А кто нажимает на клапаны в шарманке? Рычаги. Вот и здесь такая же шарманка. Неодушевленная и бессмысленная, как вулканический процесс на Луне. Открою вам страшную тайну, даже самые могучие банкиры и масоны из мирового правительства — такие же точно механические апельсины. Всех без исключения вождей человечества заводит полный песка ветер, дующий над нашей мертвой необитаемой планетой.



Комментариев нет:

Отправить комментарий