14 нояб. 2010 г.

Людмила Улицкая — Люди нашего царя (3/4)

Они жили долго…


Большая дама с маленькой собачкой

  “Про Татьяну Сергеевну ходили разнообразные слухи, от достоверных, можно сказать, документированных, до самых невероятных. ...
&  – Да не смогу я, Татьяна Сергеевна, не умею я шить,— все пыталась отразить безумный напор хрупкая Веточка.
    Татьяна Сергеевна с решительным лицом сдернула с вешалки красную шелковую блузку и приказала:
    – Пори!
    – Да я и пороть не умею!— пискнула Веточка.
    Татьяна Сергеевна достала ножницы, и стала вырезать блузку из ее швов, натягивая ткань под самые лезвия ножниц.
    – Умею, не умею! Когда надо, каждый сумеет!
  ... Красивого лица видно не было, ничего видно не было, кроме кусочка черного штапеля от той блузки…”



Менаж а труа

  “Овдовела Алиса очень рано, в двадцать семь лет, и с тех пор несла свою осыпающуюся красоту невостребованной. ...
&  Их общий муж,— сначала Фридин, а потом Алисин,— писатель Беньямин X., пишущий на языке идиш, был человек-энтузиаст. Восторженное состояние было присуще ему, как нос, рот, два уха. Многие по этой причине считали его идиотом, но таковым он не был — просто он так страстно, истово и яростно любил жить, что люди более умеренные раздражались.

&  Помимо радости жизни, у него еще было особое дарование: он любил литературу. Русскую, французскую, польскую, финскую — любую, которая попадалась в руки.

&  До войны было еще можно писать на идиш, хотя и немодно.

&  – Ой, у меня как раз есть банка тушенки,— взяла себя в руки бывшая жена. Она все-таки была человек из так и не наступившего будущего.
  ... И исчезла…”


Писательская дочь

  “Был дом, какого не было ни у кого. ...
&  Все пионерские лагеря были на первый взгляд одинаковы: линейки, подъем и спуск флага, белый верх, черный низ, штапельный треугольник красного галстука, пионерские костры и бодрая песня «Взвейтесь кострами, синие ночи, мы пионеры — дети рабочих...»
    Но дети рабочих и простых инженеров, в отличие от пионеров артековских, отборных и качественных, пользовались коммунистическими благами попроще и подешевле. Вместо моря им предлагалась маленькая речка Серебрянка, бывшая Поганка, хлеба по два куска к обеду и сахара — по два куска к завтраку, а не кто сколько захочет, как в Артеке. Спали поотрядно, по двадцать человек в палате. Зато погода в то лето в Подмосковье была прекрасная, свежие саморастущие сосны на территории заводского лагеря были ничуть не хуже бочковых пальм, понатыканных на аллеях Артека, и Женя Воробьева первые два дня лагерной жизни чувствовала себя отлично. Единственное, что омрачало ее девичью жизнь, была деревянная уборная, в которой на длинной доске было вырезано восемь круглых дыр, но никаких перегородок между ними не было.

&  Маяковский вызывал у Воробьевой стойкое отвращение, все коммунистическое и революционное связано было иррациональным образом с дощатой доской о восьми очках, о чем она Маше, стесняясь, не сообщала. Маша и так давно уже высказалась, что ее, воробьевское, мещанство непереносимо...
  ... Прощайте, все прощайте…”

Комментариев нет:

Отправить комментарий