“— На минуточку, уважаемый, это я куда попал? ...
* Как говорят французы, не всегда можно иметь все сразу и со всех сторон.
* Во тьме ночной пропал пирог мясной, пропал бесследно, безвозвратно, куда девался — непонятно.
* Любому дураку было очевидно, что присоединяться всегда следует к той позиции, которую занимает наиболее влиятельное лицо.
* Он очень, знаете, энергичный. Чуть что — сразу: «Расстрелять!» Некоторым интеллигентам это весьма импонирует.
* Он вообще не любил похорон, и мысли о смерти были ему противны. Сам он вечно утешался русской пословицей «Пока я есть — смерти нет, а смерть придет — меня не будет». Тут была истинно народная мудрость и то горькое веселье, за которое он так уважал свой народ. Торжественная же скорбь была настолько чужда его натуре, что собственные похороны он представлял скорее праздником. Надо будет завещать, думал он, чтобы выпили как следует и вспомнили добрым словом. А вообще-то я помирать не собираюсь. «Ленин жил, Ленин жив, Ленин будет жить» — такая у него была поговорка на все случаи жизни.
* — ...Это Кольцов... — терпеливо перечислял Кржижановский. — То есть Гинзбург...
— Послушайте, почтеннейший! У вас здесь какой-то кагал.
— Вы великорусский шовинист? — спросил неприятно удивленный Кржижановский.
— Ни в коем разе. Я интернационалист. Если хотите, я сам в душе еврей. Я даже считаю, что в наше время всякий порядочный человек должен быть немножечко евреем. Просто любопытно.
* — Тогда, конечно, я за первую.
— Однако Феликс придерживается второй.
— Вот как! — сказал Ленин. Он возвел глаза к потолку и поскреб подбородок. Любому дураку было очевидно, что присоединяться всегда следует к той позиции, которую занимает наиболее влиятельное лицо. — Пожалуй, я ошибся. Вторая формулировка, без сомнения, четче.
— Вы очень быстро все схватываете! — восхищенно сказал Кржижановский. — Некоторым для этого требуются годы.
— Просто я люблю учиться новому... — рассеянно пробормотал Ленин.
* Логика подсказывала ему, что [кольцо] должно существовать, а что должное — то и сущее; разве не так рассуждает настоящий заговорщик, чья мечта рисует планы, а воля претворяет их в жизнь?
* Конечно, ванной революционеру-подпольщику, недавно бежавшему с царской каторги, не полагалось, как, впрочем, и комфортабельной квартиры; но правила существуют для всех, кроме того, кто эти правила устанавливает.
* «... Эх, жаль, что не укокошили в свое время бородатого урода дядю Сашу! Чорт возьми, разве я не должен отомстить за свое потерянное детство? Только мы пойдем другим путем...» Владимир, разумеется, имел в виду громкий, скандальный судебный процесс, либо — еще умнее — хорошенький шантаж.
Но, поразмыслив трезво, никаким путем он тогда так и не пошел. Во-первых, отсутствовала доказательная база. Во-вторых, чтоб затевать скандал, равно как и шантаж на столь высоком уровне, нужен был начальный капиталец. В-третьих, он бы все равно ничего не добился. В-четвертых, ему было лень.
* Владимир Ильич отнюдь не был профессиональным игроком; для этого он чересчур разбрасывался. Передергивал он нечисто и несколько раз бывал бит. Жадная душа его разрывалась между биржей, рулеткой, ломберным столом и прелестями честного предпринимательства; удачу он ловил за хвост где придется...
* — И что же, у него нет совсем никаких слабостей? — поинтересовался Ленин. Ему плохо верилось в аскетизм Железного Феликса. {...}
— Да как вам сказать, — смешался Кржижановский, — как-то так сразу и не... Он очень, знаете, энергичный. Чуть что — сразу: «Расстрелять!» Некоторым интеллигентам это весьма импонирует.
* — Товарищ Ленин, я вас хотел бы предупредить... Вас уже дважды видели пьющим пиво в обществе товарища Зиновьева. Мне не кажется, что товарищ Зиновьев — подходящая компания для такого приличного человека, как вы.
— А я считаю, что за это мы должны относиться к товарищу Зиновьеву с еще большим уважением.
Дзержинский взглянул на него изумленно и заговорил о другом. (Пару дней спустя из товарищеской болтовни Ленин узнал, что вождь подразумевал совсем иное: оказывается, неразлучные Зиновьев и Каменев были содомитами. Впрочем, это не произвело на Ленина впечатления: его собственная половая жизнь была так здорова, обильна и богата, что на чужую ему было решительно начхать.)
* — М-да, батенька, — сказал он в смущении. — Во тьме ночной пропал пирог мясной, пропал бесследно, безвозвратно, куда девался — непонятно. (Это была его любимая присказка.)
* Горький смущенно покашливал и рассказывал о своих странствиях. Скитался он главным образом по югу России, и встречались ему в этих скитаниях благороднейшие люди — Ленин отроду не встречал таких среди босяков, хотя поездил достаточно и хлебнул всякого.
— Что-то они у вас все на разорившихся баронов похожи, — сказал он однажды.
— Разорившиеся бароны... Это мысль! — задумчиво сказал Горький.
— Так запишите, дарю! Пригодится!
— Я ничего не записываю, — смущенно сказал Горький. — Все запоминаю. Память, слава богу, лошадиная. Иное и рад бы забыть, да никак. Словно некто начертал на голове моей: «Здесь — свалка мусора». А многое, многое хотел бы забыть...
Ленин посмотрел на него сочувственно. У него была отличная память на цифры, а вот о неприятностях он забывал мгновенно.
* — Батенька, вы любите народ?
— До безумия, страстно. Не мыслю без народа своей жизни, — ответил Горький. На глазах его выступили слезы.
— А вам бы не хотелось сделать для народа что-нибудь полезное?
— Но я пишу о нем, — сказал Горький. Он был так удивлен, что слезы его сразу высохли. — Разве этого мало?
* — Нич-чего не понимаю, — сказал Ленин, который и в самом деле ничего не понимал.
— Когда вы занимаете в обществе определенное положение, — пояснил Морозов, — про вас непременно распускают идиотские сплетни, не имеющие ничего общего с действительностью. Вот ежели вы в будущем займете высокое положение — а я убежден, что займете, — сами убедитесь.
— Вы полагаете?
— Про вас начнут говорить и писать чорт знает что; все поступки выворотят наизнанку; черное назовут белым... Припишут вам мысли и дела, коих за вами сроду не водилось... Ваше рожденье, смерть вашу — все, все оболгут и исказят до неузнаваемости; правды о вас не будет знать никто и никогда.
«Не может быть, — подумал Ленин. — Наверное, он все-таки преувеличивает». Ему была неприятна мысль о том, что какие-то сплетники и писаки начнут выдумывать о его жизни небылицы, когда он станет императором. «Нет, нет, не верю...»
* — Сядем, — предложил Феликс Эдмундович.
— Позвольте, почему сядем? За что сядем? Что мы такого сделали?
— Ах, бросьте! — разозлился гость. — Я говорю, присаживайтесь... («Как все-таки тяжело иметь дело с полууголовным элементом! Но кто, кроме него, так умеет все организовать?»)
* — Как же вы думаете его сорвать? Цареубийство? Но до семнадцатого всего две недели...
— Глупости, — бросил Феликс Эдмундович. — Нас спасет только одно. Надо ответить на манифест серьезной народной демонстрацией, более масштабной, чем все предыдущие.
— Сколько надо? — деловито спросил Ленин.
— Тысяч десять, не менее.
— Ну, батенька! — развел руками Ленин. Он уважал масштаб, но не терпел праздной мечтательности.
* Видимо, Феликс придумал более тонкую комбинацию, чем он. Круглые глаза Ленина приняли задумчивое выражение, как всегда, когда он сталкивался с чужой непонятной логикой. Надо было выгадать время. Он налил гостю чаю, потом и себе — гостю покрепче, себе послаще, — и с хрустом разломил баранку.
* — Дело прочно, когда под ним струится кровь, — раздельно проговорил Феликс Эдмундович. — Это-то вы знаете?
— Надсон? — спросил Ленин.
— Некрасов, — раздраженно ответил Дзержинский.
— Этого я уважаю, — быстро сказал Ленин. — Это был человек серьезный.
(Он никогда толком не читал Некрасова, но в Петербурге до сих пор поговаривали о его сенсационных выигрышах. Никто лучше него не умел поставить новичку паровоз на мизере, — он, собственно, и ввел термин «паровоз», ибо любил железную дорогу.)
* Кроме того, Ильич узнал много интересного об учении Фрейда.
— Современная наутшная мысль, — объяснял Бауман, — пришла к новому пониманию тайны пола. В основе наших стремлений к чему бы то ни было лежит именно стремление туда. — Он изобразил большим и указательным пальцем левой руки кольцо, а средним пальцем правой решительно устремился туда. Именно с помощью подобных жестов семилетнему Ленину объяснили во дворе тайну пола, но Ленин посмеялся и забыл до лучших времен, а доктор Фрейд, как видим, оказался внимательнее и сделал капиталец.
— И вы хотите сказать, — не поверил Ленин, — что в основе всего...
— Именно, — важно кивнул Бауман. — Все в мире проникает и шевелится, проникает и шевелится... Взгляните в окно, — он откинул тяжелую портьеру. — Господин садится в экипаж — это ОН проникает в НЕЕ...
— А если дама садится в экипаж? — срезал его Ленин.
— Это все равно, — невозмутимо отвечал Бауман, которого не так-то легко было сбить с новейшего венского учения. — Дама тоже стремится туда, ибо все мы хотим вернуться в утробу, где можно было питаться, не работая. Но у дамы нечем туда проникнуть, поэтому всякая женщина мучительно завидует мужчине. Ведь у мужчины есть ОН!
— Это очень точно, — задумчиво произнес Ленин. — Я, знаете, и сам наблюдал, что они с тайной завистью поглядывают на... Они как-то хотят его присвоить.
— Даже откусить, — со значением произнес Бауман.
— А-а! — догадался Ленин.
— Ну конетшно, — пожал плечами психоаналитик, словно весь мир давно уже должен был об этом догадаться.
* — Что до вас, вы должны уезжать немедленно. На сборы у вас есть три дня.
— Это совершенно невозможно, — пролепетал Бауман.
— Это не только возможно, но и необходимо. У вас нет другого выхода, иначе случится странное и чудовищное. Вещей много не берите — лучше меньше, да лучше.
* «И чего им всем надо? — подумал Ленин. — Ладно Феликс, он маньяк, ладно я — я наследник престола, — но этим чего не живется?»
Комментариев нет:
Отправить комментарий