* — Так, глядишь, и премия маем гаркнет.
* — Май его знает.
* — По-моему, одномайственно.
* — Давай, трудячь, в партком твою Коллонтай! Всем котам первомай сделаем в три цэка со свистом!
* — Ты даешь, мир твоему миру.
* — А ты ничего маюги травишь, только расслабляться нужно. И не испытывать ненависти.
* — В общем, жужло баба, трудяга... Я ей кричу: какого же ты мая, мать твою, забор разбираешь...
* — Валерка! — тихо позвал кто-то из химиков. — Валерка!
— Чего? — перестав булькать, спросил Валерка.
— Как там у вас, на Самоварно-Матрешечном? Выполнит план ваш коллектив?
— Выполняем помаленьку. А у вас как трудовая вахта? Какие новые почины к майским праздникам?
— Думаем пока, — ответил химик. — Хотим у вас в трудовом коллективе побывать, с передовиками посоветоваться. Главное ведь — мирное небо над головой, верно?
— Верно, — ответил Валерка. — Приходите, посоветуйтесь. Хотя ведь у вас и своих ветеранов немало, вон доска почета-то какая — в пять Стахановых твоего обмена опытом в отдельно взятой стране...
Кто-то тихо крякнул.
— Точно, есть у нас ветераны, — не сдавался химик, — да ведь у вас традиция соревнования глубже укоренилась, вон вымпелов-то сколько насобирали, ударники майские, в Рот-Фронт вам слабое звено и надстройку в базис!
— Лучше бы о материальных стимулах думали, пять признаков твоей матери, чем чужие вымпела считать, в горн вам десять галстуков и количеством в качество, — дробной скороговоркой ответил Валерка, — тогда и хвалились бы встречным планом, чтоб вам каждому по труду через совет дружины и гипсового Павлика!
Химик несколько секунд молчал, собираясь с мыслями, а потом уже как-то примирительно сказал:
— Хоть бы ты заткнулся, мать твою в город-сад под телегу.
— Ну так и отмирись от меня на три мая через Людвига Фейербаха и Клару Цеткин, — равнодушно ответил Валерка. Победа, как чувствовал Иван, не принесла ему особой радости. Это был не его уровень.
* Первое, что бросалось в глаза внутри совкома, — это огромное количество детей. Они были всюду: ползали по широкой мраморной лестнице, покрытой красной ковровой дорожкой, висели на бархатных шторах, паясничали перед широким, в полстены, зеркалом, жгли в дальнем углу холла что-то вонючее, убивали под лестницей кошку — и непереносимо, отвратительно галдели. {...} Пахло внутри совкома мочой и гречневой кашей.
— Вот так, — обернувшись, сказал Копченов. — Отдали детям. Дети — наиважнейший участок, а бывает порой и самым узким.
* — Чего сказать-то вам. Вижу! Все ведь вижу, что думаете, газет почитавши! Верно, долго нам врали. Долго. Но только прошло это время. Все теперь знаем — и как шашель порошная нам супорос закунявила, и как лубяная сутемень нам уд кондыбила. Почему знаем? Да потому что правду нам сказали. Теперь так спрошу — должны мы о детях и внуках думать? Вот ты, Валерий, соловей наш, скажи.
— Вроде должны. — сказал Валерка. — Конечно.
— Понятно. Так вот прикинь: они подрастут, дети наши, а к тому времени и новая правда поспеет. Так как мы, хотим, чтобы им эту новую правду сказали, как нам нынче?
— Хотим, чего спрашивать-то, — зашумели за столом. — Ты дело говори!
— А дело самое простое. Руководство-то сейчас приглядывается: как народ работает? Будем плохо работать, так кто ж нам правду скажет? Да уж и из благодарности простой надо бы. А не икру чужую считать и дачи. Вот это и есть настоящий хозрасчет.
Копченов о чем-то на секунду задумался и подобрел лицом.
— А вообще, — сказал он, — если сказать, черт возьми, по-человечески — до чего же хочется жить!
* — Куда пойдем-то теперь?
— Куда, куда. К Петру. Посидим с нашими.
— Это ж через центр мирюжить...
* — Ну и гремит, — заходя в коридор, сказал Валерка, — кто это так трудячит?
— "Ласковый май".
* — Какого молота ты там высерпить хочешь?
Комментариев нет:
Отправить комментарий