Василий Аксенов — Новый сладостный стиль (2/3)

Начало

&  У искусства есть еще одна важная цель. Оно направлено против главной вражды, которая исходит не от природы, а от времени. Полное уничтожение приходит от бега мигов, а искусство пытается открутить назад, поймать неуловимое. До искусства все проваливалось в бездну, сейчас иной раз кажется, что хоть что-то да остается.

&  Скука – самый алчный пожиратель минут. Любовь – сильнейший борец за их процветание.

&  Люди, в общем-то, добродушны. Они могут и ошибиться, выбирая мишень для своего гнева.

&  Юмор и ирония – это разврат ума. Ум должен быть серьезным.

&  Каждый акт чтения творит новую версию книги; это как в джазе.

---

&  Читатель мог заметить, что мы не очень-то отклоняемся от хронологической последовательности основных событий. Мы, конечно, позволяем себе иной раз перепрыгнуть через пару-тройку лет, однако прыгаем только вперед, как и подобает реалистическому писателю. Ну, впрочем... давайте уж не только похваляться, но и признаваться кое в чем. Лучше самому это сделать, чем быть пойманным за руку. Прыгаем, прыгаем мы и в прошлое внутри наших главок; модернизм заразная штучка, милостивые государи! Даже и могущественный соцреализм мог бы подцепить ее (штучку) на конец, проживи он в добром здравии хоть еще один десяток лет. Как-то раз профессор соцреализма из первого в истории человечества государства рабочих и крестьян обнародовал свою теорию выявления скрытых и потенциальных модернистов. Хронология выдает их с головой, дорогие товарищи! Сделайте диаграмму его хронологий, и модернист пойман! Наложите на одну ось события в последовательности рассказа, а на другую время действия, вот и обернется модернистский пресловутый «хронотоп» такой кривой, перед которой ахнут даже зубцы какого-нибудь лунного хребта!

&  – У него есть мысли об искусстве, они мне чужды. Началом искусства Федоров считает молитву, что для меня бесспорно, если и танец считать молитвой. Но потом в его рассуждения почему-то входит идеология и даже что-то вроде текущей политики. Он разделяет искусство на «теоантропоургическое» и «антропоургическое». Первое заключается в открытии Бога через вертикальное, молитвенное положение, оно состоит в создании памятника умершему. Второе – это светское искусство, с одной стороны устрашающее, с другой чувственно-привлекающее. Молитву здесь заменяет выставка.
    Она крепко провела ладонью по лбу и промолвила:
    – Это верно.
    Александр пожал плечами:
    – Слишком верно на мой вкус. У искусства есть еще одна важная цель. Оно направлено против главной вражды, которая исходит не от природы, а от времени. Полное уничтожение приходит от бега мигов, а искусство пытается открутить назад, поймать неуловимое. До искусства все проваливалось в бездну, сейчас иной раз кажется, что хоть что-то да остается. В этом, быть может, и проявляется Святой Дух.

&  Сейчас видно, что они не хотели убить меня той ночью, думал АЯ. Они просто хотели проучить проклятую Россию, вот и все. Сделать больно, но не убивать, конечно. Сломать челюсть, пару ребер, вот и все. Люди, в общем-то, добродушны. Они могут и ошибиться, выбирая мишень для своего гнева.

&  Похоже, что человек не может выбраться из говна без какой-нибудь маленькой мошеннической альтернативы.

&  О, эти американские си-ви, до сих пор непонятные русскому разуму и сердцу! Русский ведь человек привык прибедняться, скромничать, опускать глаза долу. Он все надеется, что кто-то за его спиной, так, чтобы не смущать, распространит о нем похвальную информацию. Трудно ему понять, что здесь, в Америке, ты должен сам показать свой товар лицом: да, гениален, да, эффективен, да, совсем не стар, да, не лишен юмора, да-да, будет хорошим коллегой.

&  – Довольно юмора! Хватит иронии! – сердито вскричал Стенли. – Юмор и ирония – это разврат ума. Ум должен быть серьезным, как мне недавно объяснили. Итак, поговорим о деле.

&  Персонажи, персонажи, о, эти персонажи, скажем мы в стиле господина Гоголя лирических отступлений. Не чума ли это для новеллиста – все время держать их в уме, заставлять их взаимодействовать, проявлять хоть некоторую логику в поступках, искать в них новые черты, то есть описывать их в развитии, подтаскивать их временами к зеркалу, чтобы посмотрели на себя, или внезапно открывать перед ними окно в мир свободы, воздуха и птиц, то есть не забывать их в темных затянутых паутиной кладовках, как заброшенных марионеток, вовремя их оттуда вытаскивать, давать им хороший фонетический душ, крепкий здоровый завтрак, пиво к ланчу, шампанское к ужину, вообще относиться к ним хорошо, как к равным, иначе вы можете однажды обнаружить, что они сбежали из заплесневелых углов и подняли против вас восстание в дальних провинциях, чтобы потребовать большую роль в книге и даже настаивать на отречении автора и установлении какой-то своей хиппи-яппи-пеппер-паппит-дап-пертутто республики.
    А вот если вы выказываете вашим персонажам полное уважение и внимание к их выношенным в кладовках идеям ограниченной автономии, вы можете в конечном счете превратить свою авторскую муку в славный карнавал, где персонажи будут вести себя в соответствии с запросами книги, вовремя входить и выходить, а когда нужно, танцевать вокруг наших с вами словесных фонтанов, дорогой творческий читатель. {...} Серьезно говоря, каждый акт чтения творит новую версию книги; это как в джазе.

&  Секс, думал Стенли, любопытный феномен, не правда ли? Почему люди так сильно преувеличивают все эти совокупления? Почему они думают, что трахтовка автоматически приносит чувство близости и теплоты? Не счесть сколько раз я совокуплялся с моей женой Марджори, но ни разу не испытал чувство близости и теплоты. Пройди под гулкие своды классики, туда, где бродил наш Саша, увидишь юношу Данте, взирающего на юницу Беатриче. К моменту их встречи он был уже мужем Джеммы и главой семейства, но даже мысль о совокуплении с новой просиявшей красотой не посетила его. Это была иная, непостижимая страсть, из иных пределов, и ни единый половой импульс не посетил его и его кавернозное тело; так, во всяком случае, звучат стихи. А мы, не-поэты, но и не-скоты, любую свою похотливость, любой пистон облекаем в какие-то туманные ностальгические одежды. То, что мы называем романтизмом, это, очевидно, космически отдаленный отблеск настоящей любви. Не в силах достичь и романтизма, мы жаждем теплоты и близости.

&  Что ж, большинство людей делают чье-то чужое дело, занимаются чьим-то чужим времяпрепровождением и в то же время смутно томятся по какому-то другому делу, по другой жизни, ну и, конечно, по другим женщинам. Все они скованы безволием, и это безволие имеет что-то общее с религиозным тупиком внутри темы свободной воли и предназначения. Стоит ли мне пытаться чего-то достичь, если все уже предназначено?
    Иные люди слегка или сильно демонического типа, те, что в литературе называются байронитами, бросают вызов судьбе, но потом и они опускают руки, думая, что и эти вызовы были предопределены. Ты как раз относишься к этому типу, господин президент.

Окончание