Илья Ильф & Евгений Петров — Двенадцать стульев (9/10)

Ранее

&  — Только что на этом месте стояла моя ладья! — закричал одноглазый, осмотревшись. — А теперь ее уже нет.
    — Нет, значит, и не было! — грубовато сказал Остап.
    — Как же не было? Я ясно помню!
    — Конечно, не было.
    — Куда же она девалась? Вы ее выиграли?
    — Выиграл.
    — Когда? На каком ходу?
    — Что вы мне морочите голову с вашей ладьей? Если сдаетесь, то так и говорите!
    — Позвольте, товарищ, у меня все ходы записаны.
    — Контора пишет! — сказал Остап.
    — Это возмутительно! — заорал одноглазый. — Отдайте мою ладью!
    — Сдавайтесь, сдавайтесь, что это за кошки-мышки такие!
    — Отдайте ладью!
    — Дать вам ладью? Может быть, вам дать еще ключ от квартиры, где деньги лежат?
    С этими словами гроссмейстер, поняв, что промедление смерти подобно, зачерпнул в горсть несколько фигур и швырнул их в голову одноглазого противника.
    — Товарищи! — заверещал одноглазый. — Смотрите все! Любителя бьют.

&  — Держи гроссмейстера! — вопили в перегруженной барке.
    — Ходу, Киса! — сказал Остап. — Если они нас догонят, я не смогу поручиться за целость вашего пенсне.

&  — Берегите пенсне, Киса, — в отчаянии крикнул Остап, бросая весла, — сейчас начнется!
    — Господа! — воскликнул вдруг Ипполит Матвеевич петушиным голосом. — Неужели вы будете нас бить?!
    — Еще как! — загремели васюкинские любители, собираясь прыгать в лодку.

&  — Пижоны! — в восторге кричал Остап. — Что же вы не бьете вашего гроссмейстера? Вы, если не ошибаюсь, хотели меня бить?
    Остап описал вокруг потерпевших крушение круг.
    — Вы же понимаете, васюкинские индивидуумы, что я мог бы вас поодиночке утопить, но я дарую вам жизнь. Живите, граждане! Только, ради создателя, не играйте в шахматы! Вы же просто не умеете играть! Эх вы, пижоны, пижоны!.. Едем, Ипполит Матвеевич, дальше! Прощайте, одноглазые любители! Боюсь, что Васюки центром мироздания не станут! Я не думаю, чтобы мастера шахмат приехали бы к таким дуракам, как вы, даже если бы я их об этом просил! Прощайте, любители сильных шахматных ощущений! Да здравствует клуб четырех лошадей!

---

&  — Вы умеете ездить зайцем? — спросил Остап Воробьянинова.
    — Я попробую, — робко сказал Ипполит Матвеевич.
    — Черт с вами! Лучше уж не пробуйте! Прощаю вам еще раз. Так и быть — зайцем поеду я.

&  — Где вы были? — простонал предводитель. — Я так измучился.
    — Это вы-то измучились, разъезжая с билетом в кармане? А я, значит, не измучился? Это не меня, следовательно, согнали с буферов вашего поезда в Тихорецкой? Это, значит, не я сидел там три часа, как дурак, ожидая товарного поезда с пустыми нарзанными бутылками? Вы — свинья, гражданин предводитель!

&  В "Цветнике" было много музыки, много веселых людей и очень мало цветов. В белой раковине симфонический оркестр исполнял "Пляску комаров". В Лермонтовской галерее продавали нарзан. Нарзаном торговали в киосках и в разнос.
    Никому не было дела до двух грязных искателей бриллиантов.
    — Эх, Киса, — сказал Остап, — мы чужие на этом празднике жизни.

&  — Можно, — говорил он, — это всегда можно, дуся. С нашим удовольствием, дуся.
    Остап сразу же понял, что монтер великий дока.
    Договорные стороны заглядывали друг другу в глаза, обнимались, хлопали друг друга по спине и вежливо смеялись.
    — Ну! — сказал Остап. — За все дело десятку!
    — Дуся? — удивился монтер. — Вы меня озлобляете. Я человек, измученный нарзаном.
    — Сколько же вы хотели?
    — Положите полста. Ведь имущество-то казенное. Я человек измученный.
    — Хорошо! Берите двадцать! Согласны? Ну, по глазам вижу, что согласны.
    — Согласие есть продукт при полном непротивлении сторон.
    — Хорошо излагает, собака, — шепнул Остап на ухо Ипполиту Матвеевичу. — Учитесь.
    — Когда же вы стулья принесете?
    — Стулья против денег.
    — Это можно, — сказал Остап, не думая.
    — Деньги вперед, — заявил монтер, — утром деньги вечером стулья, или вечером деньги, а на другой день утром — стулья.
    — А может быть, сегодня стулья, а завтра деньги? — пытал Остап.
    — Я же, дуся, человек измученный. Такие условия душа не принимает!
    — Но ведь я, — сказал Остап, — только завтра получу деньги по телеграфу.
    — Тогда и разговаривать будем, — заключил упрямый монтер, — а пока, дуся, счастливо оставаться у источника. А я пошел. У меня с прессом работы много. Симбиевич за глотку берет. Сил не хватает. А одним нарзаном разве проживешь?

&  — Время, — сказал он, — которое мы имеем, — это деньги, которых мы не имеем. Киса, мы должны делать карьеру. Сто пятьдесят тысяч рублей и ноль ноль копеек лежат перед нами. Нужно только двадцать рублей, чтобы сокровище стало нашим. Тут не надо брезговать никакими средствами. Пан или пропал. Я выбираю пана, хотя он и явный поляк.

&  Остап задумчиво обошел кругом Ипполита Матвеевича.
    — Снимите пиджак, предводитель, поживее, — сказал он неожиданно.
    Остап принял из рук удивленного Ипполита Матвеевича пиджак, бросил его наземь и принялся топтать пыльными штиблетами.
    — Что вы делаете? — завопил Воробьянинов. — Этот пиджак я ношу уже пятнадцать лет, и он все как новый!
    — Не волнуйтесь! Он скоро не будет как новый! Дайте шляпу! Теперь посыпьте брюки пылью и оросите их нарзаном. Живо!
    Ипполит Матвеевич через несколько минут стал грязным до отвращения.
    — Теперь вы дозрели и приобрели полную возможность зарабатывать деньги честным трудом.

&  — Что же я должен делать? — слезливо спросил Воробьянинов.
    — Французский язык знаете, надеюсь?
    — Очень плохо. В пределах гимназического курса.
    — Гм... Придется орудовать в этих пределах. Сможете ли вы сказать по-французски следующую фразу: "Господа, я не ел шесть дней"?
    — Мосье, — начал Ипполит Матвеевич, запинаясь, — мосье, гм, гм... же не, что ли, же не манж па... шесть, как оно, ен, де, труа, катр, сенк, сис... сис... жур. Значит — же не манж па сис жур!
    — Ну и произношение у вас. Киса! Впрочем, что от нищего требовать. Конечно, нищий в европейской России говорит по-французски хуже, чем Мильеран. Ну, Кисуля, а в каких пределах вы знаете немецкий язык?
    — Зачем мне это все? — воскликнул Ипполит Матвеевич.
    — Затем, — сказал Остап веско, — что вы сейчас пойдете к "Цветнику", станете в тени и будете на французском, немецком и русском языках просить подаяние, упирая на то, что вы бывший член Государственной думы от кадетской фракции. Весь чистый сбор поступит монтеру Мечникову. Поняли?

&  — Никогда, — принялся вдруг чревовещать Ипполит Матвеевич, — никогда Воробьянинов не протягивал руку...
    — Так протянете ноги, старый дуралей! — закричал Остап. — Вы не протягивали руки?
    — Не протягивал.
    — Как вам понравится этот альфонсизм? Три месяца живет на мой счет! Три месяца я кормлю его, пою и воспитываю, и этот альфонс становится теперь в третью позицию и заявляет, что он... Ну! Довольно, товарищ! Одно из двух: или вы сейчас же отправитесь к "Цветнику" и приносите к вечеру десять рублей, или я вас автоматически исключаю из числа пайщиков-концессионеров. Считаю до пяти. Да или нет? Раз...
    — Да, — пробормотал предводитель.
    — В таком случае повторите заклинание.
    — Месье, же не манж па сис жур. Гебен мир зи битте этвас копек ауф дем штюк брод. Подайте что-нибудь бывшему депутату Государственной думы.

&  — Ну, хорошо. У вас талант к нищенству заложен с детства. Идите. Свидание у источника в полночь. Это, имейте в виду, не для романтики, а просто вечером больше подают.

&  Остап сбегал в писчебумажную лавчонку, купил там на последний гривенник квитанционную книжку и около часу сидел на каменной тумбе, перенумеровывая квитанции и расписываясь на каждой из них.
    — Прежде всего — система, — бормотал он, — каждая общественная копейка должна быть учтена.

&  Он остановился у входа в Провал и, трепля в руках квитанционную книжку, время от времени вскрикивал:
    — Приобретайте билеты, граждане. Десять копеек! Дети и красноармейцы бесплатно! Студентам — пять копеек! Не членам профсоюза — тридцать копеек.

&  ...один румяный турист, завидя Остапа, сказал жене торжествующе:
    — Видишь, Танюша, что я тебе вчера говорил? А ты говорила, что за вход в Провал платить не нужно. Не может этого быть! Правда, товарищ?
    — Совершеннейшая правда, — подтвердил Остап, — этого быть не может, чтоб не брать за вход. Членам союза — десять копеек. Дети и красноармейцы бесплатно. Студентам — пять копеек и не членам профсоюза — тридцать копеек.

Окончание