Илья Ильф & Евгений Петров — Двенадцать стульев (7/10)

Ранее

&  Обычный читатель газету читает. Журналист сначала рассматривает ее, как картину. Его интересует композиция.
    — Я бы все-таки так не верстал, — сказал Персицкий, — наш читатель не подготовлен к американской верстке...

&  Это был человек, созвучный эпохе. Он делал все то, что требовала эпоха.
    Эпоха требовала стихи, и Хунтов писал их во множестве.
    Менялись вкусы. Менялись требования. Эпоха и современники нуждались в героическом романе на темы гражданской войны. И Хунтов писал героические романы.
    Потом требовались бытовые повести. Созвучный эпохе Хунтов принимался за повести.
    Эпоха требовала многого, но у Хунтова почему-то не брала ничего.

&  ...эпоха требовала пьесу. Поэтому Хунтов сидел на подоконнике и перелистывал театральный справочник. От человека, собирающегося писать пьесу, можно ждать, что он начнет изучать нравы того социального слоя людей, которых он собирается вывести на сцену. Можно ждать, что автор предполагаемой к написанию пьесы примется обдумывать сюжет, мысленно очерчивать характеры действующих лиц, придумывать сценические квипрокво. Но Хунтов начал с другого конца — с арифметических выкладок. Он, руководствуясь планом зрительного зала, высчитывал средний валовой сбор со спектакля в каждом театре. ... — он умножал число мест на среднюю стоимость билета, причем производил вычисления по два раза: один раз, учитывая повышенные цены, а другой раз — обыкновенные.

&  — Из двух зайцев, — сказал он, — выбирают того, который пожирнее. Поедем вместе. Но расходы будут велики. Нужны будут деньги. У меня осталось шестьдесят рублей. У вас сколько? Ах, я и забыл! В ваши годы девичья любовь так дорого стоит!.. Постановляю: сегодня мы идем в театр на премьеру "Женитьбы". Не забудьте надеть фрак. Если стулья еще на месте и их не продали за долги соцстраху, завтра же мы выезжаем. Помните, Воробьянинов, наступает последний акт комедии "Сокровище моей тещи". Приближается финита-ла-комедия, Воробьянинов! Не дышите, мой старый друг! Равнение на рампу! О, моя молодость! О, запах кулис! Сколько воспоминаний! Сколько интриг! Сколько таланту я показал в свое время в роли Гамлета!.. Одним словом — заседание продолжается.

&  Остап врезался в очередь, растолкал фортинбрасовцев и, крича — "мне только справку, вы же видите, что я даже калош не снял", — пробился к окошечку и заглянул внутрь.

---

&  — Скорее, — крикнул администратор Остапу, — вашу бумажку.
    — Два места, — сказал Остап очень тихо, — в партере.
    — Кому?
    — Мне.
    — А кто вы такой, чтоб я вам давал места?
    — А я все-таки думаю, что вы меня знаете.
    — Не узнаю.
    Но взгляд незнакомца был так чист, так ясен, что рука администратора сама отвела Остапу два места в одиннадцатом ряду.

&  — Ай-яй-яй, — бормотал Ипполит Матвеевич, — ай-яй-яй. Ну что ж, значит, ты его и похоронил?
    — Я и похоронил. Кому ж другому? Разве "Нимфа", туды ее в качель, кисть дает?
    — Одолел, значит?
    — Одолел. Только били меня потом. Чуть сердце у меня не выбили. Милиция отняла. Два дня лежал. Спиртом лечился.
    — Растирался?
    — Нам растираться не к чему.

&  Вокруг стульев, как шакалы, расхаживали концессионеры. Остапа особенно возмущал виртуоз-балалаечник.
    — Что это за чижик? — шептал он Ипполиту Матвеевичу. — Всякий дурак сидит на ваших стульях. Все это плоды вашего пошлого кобелирования.
    — Что вы ко мне пристали? — захныкал Воробьянинов. — Я даже такого слова не знаю — кобелировать.
    — Напрасно. Кобелировать — это значит ухаживать за молодыми девушками с нечистыми намерениями. Отпирательства ваши безнадежны. Лиза мне все рассказала. Вся Москва покатывается со смеху. Все знают о вашем кобеляже.
    Компаньоны, тихо переругиваясь, кружили вокруг стульев.

&  — Придется ехать! Но как? В крайнем случае, можно было бы сесть на "Парижскую коммуну", доехать до Царицына и там ждать труппу, но деньги, деньги! Ах, Киса, Киса, что б вас черт забрал! Осознали ли вы уже свою пошлость?

&  Колумбовцы, обиженные тем, что их поместили во втором классе, экспансивно набросились на автора спектакля и режиссера Ник. Сестрина.
    — Ну стоит ли волноваться, — мычал Ник. Сестрин, — прекрасные каюты, товарищи. Я считаю, что все хорошо.
    — Это вы потому считаете, — запальчиво выкрикнул Галкин, — что сами устроились в первом классе.
    — Галкин! — зловеще сказал режиссер.
    — Что "Галкин"?
    — Вы уже начинаете разлагать!
    — Я? А Палкин? А Малкин? А Чалкин и Залкинд разве вам не скажут то же самое? Наконец, где мы будем репетировать?

&  — Идите к черту! — завопил Ник. Сестрин. — В такой момент они пристают со своими претензиями!
    Не объяснив, какой такой момент, автор спектакля перегнулся через борт и воззвал:
    — Симбие-эвич!

&  — Значит, товарищ, — говорил толстячок, — нам от вас потребуется следующее: исполнение художественных плакатов, надписей и окончание транспаранта. Наш художник начал его делать и заболел. Мы его оставили здесь в больнице. Ну и, конечно, общее наблюдение за художественной частью. Можете вы это взять на себя? Причем предупреждаю — работы много.
    — Да, я могу это взять на себя. Мне приходилось выполнять такую работу.
    — И вы можете сейчас же с нами ехать?
    — Это будет трудновато, но я постараюсь.

&  — Ваши условия? — спросил Остап дерзко. — Имейте в виду, я не похоронная контора.
    — Условия сдельные. По расценкам Рабиса.
    Остап поморщился, что стоило ему большого труда.
    — Но, кроме того, еще бесплатный стол, — поспешно добавил толстунчик, — и отдельная каюта.
    — В каком же классе?
    — Во втором. Впрочем, можно и в первом. Я вам это устрою.
    — А обратный проезд?
    — На ваши средства. Не имеем кредитов.
    — Ну, ладно, — сказал Остап со вздохом, — соглашаюсь. Но со мною еще мальчик-ассистент.
    — Насчет мальчика вот я не знаю. На мальчика кредита не отпущено. На свой счет — пожалуйста. Пусть живет в вашей каюте.
    — Ну, пускай по-вашему. Мальчишка у меня шустрый. Привык к спартанской обстановке. Кормить вы его будете?
    — Пусть приходит на кухню. Там посмотрим.

&  Остап получил пропуск на себя и на шустрого мальчика, положил в карман ключ от каюты и вышел на горячую палубу. Остап чувствовал немалое удовлетворение при прикосновении к ключу. Это было первый раз в его бурной жизни. Ключ и квартира были. Не было только денег.

&  Остап Бендер любил эффекты. Только перед третьим гудком, когда Ипполит Матвеевич уже не сомневался в том, что брошен на произвол судьбы, Остап заметил его.
    — Что же вы стоите, как засватанный. Я думал, что вы уже давно на пароходе! Сейчас сходни снимают! Бегите скорей! Пропустите этого гражданина! Вот пропуск!
    Ипполит Матвеевич, почти плача, взбежал на пароход.

&  — Вот это ваш мальчик? — спросил завхоз подозрительно.
    — Мальчик, — сказал Остап, — разве плох? Типичный мальчик. Кто скажет, что это девочка, пусть первый бросит в меня камень!

&  — Вы умеете рисовать? Очень жалко. Я, к сожалению, тоже не умею.
    Он подумал и продолжал:
    — А буквы вы умеете рисовать? Тоже не умеете? Совсем нехорошо! Ведь мы-то попали сюда как художники. Ну, дня два можно будет мотать, а потом выкинут. ...

&  Великий комбинатор, обжигая босые ступни о верхнюю палубу, ходил вокруг длинной узкой полосы кумача, малюя на ней лозунг, с текстом которого он поминутно сверялся по бумажке:
    "Все — на тираж. Каждый трудящийся должен иметь в кармане облигацию госзайма".

&  ...звуковое оформление, возбужденное процессом розыгрыша, обзавелось вскладчину одной облигацией и после каждого возглашения облегченно вздыхало.
    — Слава богу, не наш номер!
    — Чему же вы радуетесь? — удивился Ник. Сестрин. — Ведь вы же не выиграли!
    — Охота получать двадцать рублей! — кричала могучая пятерка. — На эту же облигацию можно выиграть пятьдесят тысяч. Прямой расчет.

&  Прибежал на минуту Остап, убедился в том, что все обитатели парохода сидят в тиражном зале и, сказав: "Электричество плюс детская невинность — полная гарантия добропорядочности фирмы", — снова убежал на палубу.

&  — А как будет со сверхурочными?
    — Вам хорошо известно, что без разрешения инспекции труда мы не можем допустить сверхурочных.
    — Простите, дорогой товарищ, наша работа протекает в условиях ударной кампании...
    — А почему же вы не запаслись разрешением в Москве?
    — Москва разрешит постфактум.
    — Пусть тогда постфактум и работают.
    — В таком случае я не отвечаю за работу комиссии.

Далее