Илья Ильф & Евгений Петров — Двенадцать стульев (4/10)

Ранее

&  Граждане! Уважайте пружинный матрац в голубых цветочках! Это — семейный очаг, альфа и омега меблировки, общее и целое домашнего уюта, любовная база, отец примуса! Как сладко спать под демократический звон его пружин! Какие сладкие сны видит человек, засыпающий на его голубой дерюге! Каким уважением пользуется каждый матрацевладелец!
    Человек, лишенный матраца, — жалок. Он не существует. Он не платит налогов, не имеет жены, знакомые не занимают ему денег до среды, шоферы такси посылаютему вдогонку оскорбительные слова, девушки смеются надним — они не любят идеалистов.
    Человек, лишенный матраца, большей частью пишет стихи:
       Под мягкий звон часов Буре приятно отдыхать в качалке.
       Снежинки вьются на дворе, и, как мечты, летают галки.
    Пишет он эти стихи за высокой конторкой телеграфа, задерживая деловых матрацевладельцев, пришедших отправлять телеграммы.
    Матрац ломает жизнь человеческую. В его обивке и пружинах таится какая-то сила, притягательная и до сих пор не исследованная. На призывный звон его пружинстекаются люди и вещи. Приходит финагент и девушки. Они хотят дружить с матрацевладельцами. Финагент делает это в целях фискальных, преследующих государственную пользу, а девушки — бескорыстно, повинуясь законам природы. Начинается цветение молодости. Финагент,собравши налог, как пчела собирает весеннюю взятку, с радостным гудом улетает в свой участковый улей. А отхлынувших девушек заменяет жена и примус "Ювель № 1".
    Матрац ненасытен. Он требует жертвоприношений. По ночам он издает звон падающего меча. Ему нужна этажерка. Ему нужен стол на глупых тумбах. Лязгая пружинами, он требует занавесей, портьер и кухонной посуды. Он толкает человека и говорит ему:
    — Пойди и купи рубель и качалку!
    — Мне стыдно за тебя, человек! У тебя до сих пор нет ковра!
    — Работай! Я скоро принесу тебе детей! Тебе нужны деньги на пеленки и колясочку! Матрац все помнит и все делает по-своему.
    Даже поэт не может избежать общей участи. Вот он везет с Сухаревского рынка матрац, с ужасом прижимаясь к его мягкому брюху.
    — Я сломлю твое упорство, поэт! — говорит матрац. — Тебе уже не надо будет бегать на телеграф писать стихи. Да и вообще, стоит ли их писать? Служи! И сальдо будет всегда в твою пользу. Подумай о жене и детях.
    — У меня нет жены, — кричит поэт, отшатываясь от пружинного учителя. — Она будет. И я не поручусь, что это будет самая красивая девушка на земле. Я не знаю даже, будет ли она добра. Приготовься ко всему. У тебя родятся дети.
    — Я не люблю детей!
    — Ты полюбишь их!
    — Вы пугаете меня, гражданин матрац!
    — Молчи, дурак! Ты не знаешь всего! Ты еще возьмешь в Мосдреве кредит на мебель.
    — Я убью тебя, матрац!
    — Щенок. Если ты осмелишься это сделать, соседи донесут на тебя в домоуправление.
    Так каждое воскресенье, под радостный звон матрацев, циркулируют по Москве счастливцы.

---

&  Воскресенье — музейный день.
    Есть в Москве особая категория людей. Она ничего непонимает в живописи, не интересуется архитектурой и безразлична к памятникам старины. Эта категория посещает музеи исключительно потому, что они расположены в прекрасных зданиях. Эти люди бродят по ослепительным залам, завистливо рассматривают расписные потолки, трогают руками то, что трогать воспрещено, и беспрерывно бормочут:
    — Эх! Люди жили!

&  — Вы научный работник? — спросила Лиза.
    — Да. Некоторым образом, — ответил Ипполит Матвеевич...
    — А сколько вам лет, простите за нескромность?
    — К науке, которую я в настоящий момент представляю,это не имеет отношения.
    Этим быстрым и метким ответом Лиза была покорена.
    — Но все-таки? Тридцать? Сорок?
    — Почти. Тридцать восемь.

&  — Если бы не я, — сказал Остап, когда они спускались по лестнице, — ни черта бы не вышло. Молитесь за меня. Молитесь, молитесь, не бойтесь, голова не отвалится.

&  Попечителем учебного округа наметился бывший директор дворянской гимназии, ныне букинист. Распопов. Его очень хвалили. Только Владя, выпивший три рюмки водки, вдруг запротестовал:
    — Его нельзя выбирать. Он мне на выпускном экзамене двойку по логике поставил.
    На Владю набросились.
    — В такой решительный час, — кричали ему, — нельзя помышлять о собственном благе. Подумайте об отечестве.

&  Кислярскому предложили пост председателя биржевого комитета. Он против этого не возражал, но при голосовании на всякий случай воздержался.

&  — Брандмейстером? Я хочу быть брандмейстером!
    — Ну вот и отлично! Поздравляю вас, вы — брандмейстер. Выпей, брандмейстер!
    — За процветание пожарной дружины! — иронически сказал председатель биржевого комитета.
    На Кислярского набросились все.
    — Вы всегда были левым! Знаем вас!
    — Господа! Какой же я левый?
    — Знаем, знаем!..
    — Левый!
    — Все евреи левые. ...
    — Кадет! Кадет!
    — Кадеты Финляндию продали, — замычал вдруг Чарушников, — у японцев деньги брали! Армяшек разводили!

&  — Прежде всего, господа, — демократия, — сказал Чарушников, — наше городское самоуправление должно быть демократичным. Но без кадетишек. Они нам довольно нагадили в семнадцатом году!

&  Стало мне обидно, и я этому развратнику всю правду в лицо выложил. — Какой, — говорю, — срам на старости лет. Какая, — говорю, — дикость в России теперь настала. Чтобы предводитель дворянства на священнослужителя, аки лев, бросался и за беспартийность упрекал.

&  Стыдно ему стало, и он ушел от меня прочь — в публичный дом, должно быть.

&  Любовь сушит человека. Бык мычит от страсти. Петух не находит себе места. Предводитель дворянства теряет аппетит.

&  — Похоже на то, — сказал Остап, — что завтра мы сможем уже при наличии доброй воли купить этот паровозик. Жалко, что цена не проставлена. Приятно все-таки иметь собственный паровоз.

&  — Бронзовый бюстик Александра Третьего. Может служить пресс-папье. Больше, кажется, ни на что не годен.

&  Зал оживился. Продавалась вещь, нужная в хозяйстве. Одна за другой выскакивали руки. Остап был спокоен.
    — Чего же вы не торгуетесь? — набросился на него Воробьянинов.
    — Пошел вон, — ответил Остап, стиснув зубы.

&  — Ну? Что же вы на меня смотрите, как солдат на вошь? Обалдели от счастья?

&  — Папрашу вас! — сказал аукционист.
    Эффект был велик. В публике злобно смеялись. Остап все-таки не вставал. Таких ударов он не испытывал давно.
    — Па-апра-ашу вас!
    Аукционист пел голосом, не допускающим возражения.
    Смех в зале усилился.
    И они ушли. Мало кто уходил из аукционного зала с таким горьким чувством. Первым шел Воробьянинов. Согнув прямые костистые плечи, в укоротившемся пиджачке и глупых баронских сапогах, он шел, как журавль, чувствуя за собой теплый дружественный взгляд великого комбинатора.
    Концессионеры остановились в комнате, соседней с аукционным залом. Теперь они могли смотреть на торжище только через стеклянную дверь. Путь туда был уже прегражден. Остап дружественно молчал.

Далее