Илья Ильф & Евгений Петров — Двенадцать стульев (2/10)

Начало

&  — Что вы на меня смотрите такими злыми глазами, как солдат на вошь? Вы на себя посмотрите.
    — Но ведь мне аптекарь говорил, что это будет радикально-черный цвет. Не смывается ни холодной, ни горячей водой, ни мыльной пеной, ни керосином... Контрабандный товар.
    — Контрабандный? Всю контрабанду делают в Одессе, на Малой Арнаутской улице. Покажите флакон... И потом посмотрите. Вы читали это?
    — Читал.
    — А вот это, маленькими буквами? Тут ясно сказано, что после мытья горячей и холодной водой или мыльной пеной и керосином волосы надо не вытирать, а сушить на солнце или у примуса... Почему вы не сушили? Куда вы теперь пойдете с этой зеленой липой?

&  Завхоз 2-го дома Старсобеса был застенчивый ворюга. Все существо его протестовало против краж, но не красть он не мог. Он крал, и ему было стыдно. Крал он постоянно, постоянно стыдился, и поэтому его хорошо бритые щечки всегда горели румянцем смущения, стыдливости, застенчивости и конфуза.

&  Он был не только завхозом, но и вообще заведующим. Прежнего зава за грубое обращение с воспитанницами семь месяцев назад сняли с работы и назначили капельмейстером симфонического оркестра.

&  — Один мой знакомый, — сказал Остап веско, — тоже продавал государственную мебель. Теперь он пошел в монахи — сидит в допре.
    — Мне ваши беспочвенные обвинения странны, — заметил Паша Эмильевич...
    — Ты кому продал стул? — спросил Остап позванивающим шепотом.
    Здесь Паша Эмильевич, обладавший сверхъестественным чутьем, понял, что сейчас его будут бить, может быть, даже ногами.

---

&  — Да говорю же вам, что это он, без усов, но он, — по обыкновению, кричал Виктор Михайлович, — ну вот, знаю я его отлично! Воробьянинов, как вылитый!
    — Тише вы, господи! Зачем он сюда приехал, как вы думаете?
    На черном лице Виктора Михайловича определилась ироническая улыбка.
    — Ну, а вы как думаете?
    Он усмехнулся с еще большей иронией.
    — Уж, во всяком случае, не договоры с большевиками подписывать.
    — Вы думаете, что он подвергается опасности?
    Запасы иронии, накопленные Виктором Михайловичем за десять лет революции, были неистощимы. На лице его заиграли серии улыбок различной силы и скепсиса.
    — Кто в Советской России не подвергается опасности, тем более человек в таком положении, как Воробьянинов? Усы, Елена Станиславовна, даром не сбривают.
    — Он послан из-за границы? — спросила Елена Станиславовна, чуть не задохнувшись.
    — Безусловно, — ответил гениальный слесарь.
    — С какой же целью он здесь?
    — Не будьте ребенком.

&  — Так вот, — сказал Остап.
    — Так вот, — сказал архивариус, — трудно, но можно...
    — Потребует расходов? — помог владелец мясохладобойни.
    — Небольшая сумма...
    — Ближе к телу, как говорил Мопассан. Сведения будут оплачены.

&  — Ну что ж, семьдесят рублей положите.
    — Это почему ж так много? Овес нынче дорог?
    Старик мелко задребезжал, виляя позвоночником.
    — Изволите шутить.
    — Согласен, папаша. Деньги против ордеров. Когда к вам зайти?
    — Деньги при вас?
    Остап с готовностью похлопал себя по карману.

&  — Можно расписочку писать? — осведомился архивариус, ловко выгибаясь.
    — Можно, — любезно сказал Бендер, — пишите, борец за идею.
    — Так я уж напишу.
    — Кройте!

&  — А деньги?
    — Какие деньги? — сказал Остап, открывая входную дверь. — Вы, кажется, спросили про какие-то деньги?
    — Да как же! За мебель! За ордера!
    — Голуба, — пропел Остап, — ей-богу, клянусь честью покойного батюшки. Рад душой, но нету, забыл взять с текущего счета...
    Старик задрожал и вытянул вперед хилую свою лапку, желая задержать ночного посетителя.
    — Тише, дурак, — сказал Остап грозно, — говорят тебе русским языком — завтра, значит, завтра. Ну, пока! Пишите письма!..
    Дверь с треском захлопнулась.

&  Через минуту оттуда вышел сын турецкого подданного — Остап Бендер в голубом жилете и, наступая на шнурки от своих ботинок, направился к Вострикову. Розы на щеках отца Федора увяли и обратились в пепел.
    — Покупаете старые вещи? — спросил Остап грозно. — Стулья? Потроха? Коробочки от ваксы?
    — Что вам угодно? — прошептал отец Федор.
    — Мне угодно продать вам старые брюки.
    Священник оледенел и отодвинулся.
    — Что ж вы молчите, как архиерей на приеме?
    Отец Федор медленно направился к своему номеру.
    — Старые вещи покупаем, новые крадем! — крикнул Остап вслед.
    Востриков вобрал голову и остановился у своей двери. Остап продолжал измываться.
    — Как же насчет штанов, многоуважаемый служитель культа? Берете? Есть еще от жилетки рукава, круг от бублика и от мертвого осла уши. Оптом всю партию — дешевле будет. И в стульях они не лежат, искать не надо!? А?!
    Дверь за служителем культа захлопнулась.

&  — Готовьте деньги, — сказал Остап, — возможно, в Москву придется ехать.
    — Но тут же тоже есть стул.
    — Один шанс против десяти. Чистая математика. Да и то, если гражданин Грицацуев не растапливал им буржуйку.
    — Не шутите так, не нужно.
    — Ничего, ничего, либер фатер Конрад Карлович Михельсон, найдем! Святое дело! Батистовые портянки будем носить, крем Марго кушать.

&  — Мне почему-то кажется, — заметил Ипполит Матвеевич, — что ценности должны быть именно в этом стуле.
    — Ах! Вам кажется? Что вам еще кажется? Ничего? Ну, ладно. Будем работать по-марксистски. Предоставим небо птицам, а сами обратимся к стульям.

&  — Хочется ведь скорее, — сказал он умоляюще.
    — Скоро только кошки родятся, — наставительно заметил Остап.

&  — Я женюсь на ней.
    — На ком?!
    — На мадам Грицацуевой.
    — Зачем же?
    — Чтобы спокойно, без шума, покопаться в стуле.
    — Но ведь вы себя связываете на всю жизнь!
    — Чего не сделаешь для блага концессии!
    — На всю жизнь... На всю жизнь! — прошептал Ипполит Матвеевич. — Это большая жертва.
    — Жизнь! — сказал Остап. — Жертва! Что вы знаете о жизни и о жертвах? Или вы думаете, что если вас выселили из вашего особняка, вы знаете жизнь?! И если у вас реквизировали поддельную китайскую вазу, то это жертва? Жизнь, господа присяжные заседатели, это сложная штука, но, господа присяжные заседатели, эта сложная штука открывается просто, как ящик. Надо только уметь его открыть. Кто не может открыть, тот пропадает.

&  — Где вы были? — спросил Ипполит Матвеевич спросонья.
    — У вдовы, — глухо ответил Остап.
    — Ну? И вы женитесь на ней?
    Глаза Остапа заискрились.
    — Теперь я должен жениться, как честный человек.

&  — Знойная женщина, — сказал Остап, — мечта поэта. Провинциальная непосредственность. В центре таких субтропиков давно уже нет, но на периферии, на местах — еще встречаются.

&  — Когда же свадьба?
    — Послезавтра. Завтра нельзя, 1-е мая — все закрыто.

&  — Как же будет с нашим делом? Вы женитесь... Может быть, придется ехать в Москву...
    — Ну, чего вы беспокоитесь? Заседание продолжается.
    — А жена?
    — Жена? Бриллиантовая вдовушка? Последний вопрос. Внезапный отъезд по вызову из центра. Небольшой доклад в Малом Совнаркоме. Прощальная слеза и цыпленок на дорогу. Поедем с комфортом. Спите. Завтра у нас свободный день.

&  — И я так думаю, товарищи, что этот трамвай, который сейчас выйдет из депа, благодаря кого он выпущен? Конечно, товарищи, благодаря вот вас, благодаря всех рабочих, которые действительно поработали не за страх, а, товарищи, за совесть. А еще, товарищи, благодаря честного советского специалиста, главного инженера Треухова. Ему тоже спасибо!..

Далее