& — А свет теперь даже в больницах отключают то и дело, денег нет на свет. Я так думаю, у нас сейчас эти вот лампы горят только потому, что вы тут, преждерожденный-ага, маячите, извиняюсь. Вот вы высокопоставленный чиновник этического надзора. Так надзирайте, шайтан вас... извиняюсь. Вот уже где сидит этот бардак! — Разгорячившийся врач провел ребром ладони по горлу. — Почему вы не наведете у нас порядок?
Богдан свирепо прищурился.
— А почему вы сами не можете навести у себя порядок? — жестко спросил он.
Врач крякнул. Богдан скользнул взглядом по его лицу — и уставился во тьму теплой и душистой ночи.
— Да нет же, — мотнул головой врач. — Это, извиняюсь, понятно. Но ведь вы — центр, вы должны... — Он мотнул головой и беспомощно осекся; и только рукой махнул.
— Ну, конечно, — сказал Богдан саркастически. — Кто-то запустил и раскрутил маховик дележа. Все хотят потеснить всех. И тут появляемся мы и отнимаем такую возможность. У всех. И поэтому все сразу становятся недовольны центром, на чем свет клянут князя и поют песни про оскорбленную незалежность. И не только поют, но и, как вы говорите — постреливают. Только теперь уже все вместе постреливают в присланных из центра вэйбинов, которые приехали в уверенности, что едут защищать добрый и честный народ от горстки бандитов и выродков. Вэйбины изумляются, потом звереют и начинают стрелять в ответ. Гробы, гробы... Так?
— Но ведь на то и империя! — воскликнул врач. — Иногда она должна взять на себя ответственность! Иногда она должна не бояться вести себя, как империя, шайтан ее возь... извиняюсь!
Богдан покачал головой.
— Империя — на то, чтобы кормить и защищать. На то, чтобы строить и учить. Чтобы и мальчишка с Нева-хэ, и мальчишка с гор имели одинаковые возможности летать на Луну и читать Пу Си-цзина и Тарсуна Шефчи-заде. И, например, Кумгана или Коперника. И вообще все, что душеньке угодно. А вот порядок каждый в своем дворе должен поддерживать сам. В своем доме — сам. Это как в большом городе. Ток во все дома идет по проводам, вода во все дома идет по трубам, а вот уж пылесосить ковры, менять перегоревшие лампы или кровососа-комара прихлопнуть — с этим в каждых апартаментах хозяевам надлежит справляться самостоятельно.
& — Конечно, — проговорил он уже совсем иначе, потерянно и негромко, — иногда бывает... что выхода нет. Или мы его просто не можем найти? Или не затрудняемся искать?
& "Стало быть, хватит размышлять, что равнодушие, а что насилие, — велел он себе. — Что уважение, а что любовь... Помочь кому-то, занимаясь переклейкой ярлыков на своем бездействии — не получится. Помочь можно только делом".
& Ведь не зря Учитель говорил: благородный муж наставляет к доброму словами, но удерживает от дурного поступками.
& "Детьми пусть займутся родители, а мы займемся Абдуллой и Зозулей. Детей хоть воспитать еще можно", — оптимистически подумал Баг…
& Богдан поднял на Бага отчаянные глаза. Очки его сидели криво и всполошенно.
— У меня не было выхода, — тихо проговорил бледный как смерть минфа. — Этот изверг... он уже...
— Ты все сделал правильно, драг еч, — положил ему руку на плечо Баг. — Я горжусь тобой.
— В аяте пятьдесят девятом суры "Добыча", — молвил незаметно подошедший Кормибарсов, — сказано: "Где ни застигнешь их во время войны — рассей их. Те, которые будут после них, может быть, будут рассудительнее". Таковы законы Аллаха для мужчин, — сочувственно добавил он. — Если пошел на войну — обязан стать воином.
& Всего были пленены пятьдесят четыре дервиша. Убитых считать не стали, полагая это недостойным занятием: какой смысл считать шакалов, сказал бек; считать поверженных врагов — значит, оказывать им уважение и признавать их воинами, а шакалов и гиен мы истребляем без счета. Баг почесал в затылке: насчет "без счета" было явным восточным преувеличением, к тому же и шакалы, и гиены — равноправные временные вместилища бессмертных душ; в этих формулировках, как Багу показалось, бек немного погорячился. Но вслух сдержанный человекоохранитель ничего не сказал. Трех и впрямь безвозвратно убиенных уложили пока в тени ближайших кустов, а пленных сообразными пинками загнали в пещеру.
& "...как неизбежно избранный неверно путь даже сильного и прямого человека делает слабым и искривленным!"
& — Сколько корешок не вейся, — с издевкой проговорил Баг, красноречиво держа ладонь на рукояти меча, — а сорнячок из грядки вон!
& Едва не теряя сознания от избытка чувств, он, под общие аплодисменты, троекратно поклонился посланцу в ноги, принял полагающийся ему теперь золотой парадный шлем-наголовник, исполненный в виде оскалившейся тигриной головы с выпученными рубиновыми глазами, и, облобызав его, тут же надел. Шлем был тяжелый и довольно неудобный, но что с того — чем весомее награда, тем слаще ее носить.
& — Империя — это как в большом городе. Ток во все дома идет по одним и тем же проводам, вода во все дома идет по одним и тем трубам. И весь вопрос только в одном. Только в одном. Если тот, кто сидит на станции, которая дает ток или воду, начинает по каким-то причинам злобствовать... Возьмет и выключит, никому не сказав. Как будто это его собственная вода или его собственный ток. На пять минут. Или на пять дней.
— ...санк жур...
— Мне, скажет, нужнее. Или, например, решит сэкономить, а разницу — себе в карман... Так вот. Если жители всех отдельных квартир и домов имеют законную и доступную возможность, чуть что не по ним, так отделать самодура прутняками, чтобы тот седмицу потом не мог сесть в свое начальственное кресло — это страна для жизни людей, и, как ее ни назови, надо ее лелеять и беречь... Как зеницу ока!
— ...Комм ля прюнелль де сез ё!
— А если им до супостата не добраться, если не предусмотрены в обществе такие рычаги — обязательно развалится этот город... все плюнут на водопровод, размолотят его в сердцах и начнут сами, кто во что горазд, таскать к себе домой воду из ближайших луж. И пусть вода эта будет грязная, мутная, и ходить далеко и натужно — все равно все и каждый предпочтут это. Потому что нет для человека гаже, как зависеть от подонка, которому ты не можешь ничем ответить, когда он над тобой экс... экс... — Богдан с силой мотнул головой, словно пытаясь вытряхнуть застрявшее во рту сложное заморское слово, и вытряхнул-таки: — экспериментирует. Вот такая страна обязательно развалится раньше или позже. Маленькая она, или большая, много живет в ней народностей, или одна— единственная... Все равно.
& — Ну хорошо, хорошо! — дослушав, почти вскричал Богдан. — Ясно, права! Права людей, права для людей... А люди для чего?
— Богдан, — озадаченно сказала Жанна, переведя и выслушав ответ. — Он говорит, что не понял.
Богдан упрямо боднул головой.
— Люди — все, вообще — для чего?
— Он говорит, что для себя, — сказала Жанна, выслушав профессора сызнова. — Каждый для чего сам захочет. Это и есть их права.
— А есть мерило, по которому можно сказать: этот правильно хочет, а этот — нет? Вот один хочет пытать, а другой хочет спасать. Они оба в равной мере перед собою правы?
Профессор дослушал, весь всколыхнулся — и опять закружилась пышная карусель, побежала бесконечная гирлянда: жюстис... друа... друа... жюстис...
— Нет, я понял, — сказал Богдан, дослушав Жанну. — Каждый — для себя. Я даже могу это осмыслить. Свобода. Каждый сам выбирает, что с ней делать. Но вот все, вообще все мы. Человечество. Для чего-то более высокого и главного, чем оно само — или просто так, для себя? Наружу — или внутрь? Ежели все мы для чего-то... значит, кто хочет прямо противуположного тому, для чего мы, тот хочет неправильно. Безо всякого жюстис ясно, что — неправильно. Ведь правда?
& "До чего все-таки укоренилось в них тоталитарное сознание", — сочувственно думал Кова-Леви, глядя на Богдана.
"До чего все-таки они бездуховные", — сочувственно думал Богдан, глядя на Кова-Леви.
"До чего все-таки они оба зануды", — мрачно думал Баг...
"Хорошо, что я догадалась надеть это платье — облегающее и с вырезом, — удовлетворенно думала Стася, то и дело искоса взглядывая на Бага. — Словно знала, что здесь будут такие милые западные варвары. А в шароварах и коротком ханбалыкском халате Багатур меня еще увидит, уж я постараюсь..."
Жанна ничего не думала. Она просто радовалась...
& — Не бездомные же они собаки, в конце концов, что готовы лизать любую руку, которая кинет огрызок. Они — люди. А значит, главное для них — человеколюбие, справедливость и долг.
— Ты очень хорошо думаешь о людях, еч Богдан, — мрачно проговорил Баг.
... – Теперь понимаю, – ответил Баг.”
Дело жадного варвара (Плохих людей нет—1)
Дело о полку Игореве (Плохих людей нет—3)
Комментариев нет:
Отправить комментарий