Джозеф Хеллер — Уловка-22 (7/7)

Ранее

&  Убежать от трудности — еще не значит преодолеть ее. Вы уж мне поверьте. Ведь я вам все-таки пытаюсь помочь.
    — То же самое говорил один добряк шпик, собираясь ткнуть мне пальцем в рану, — саркастически возразил Йоссариан.
    — Но я не шпик, — негодующе сказал майор Дэнби. — Я преподаватель университета, я прекрасно чувствую, что такое добро и что такое зло! Зачем я стал бы вас обманывать? Я никому не лгу.
    — А что вы скажете нашим летчикам, если они спросят об этом разговоре?
    — Придется солгать.

&  — Дэнби, как вы можете работать с такими людьми, как Кэткарт и Корн? Неужели вас не тошнит от них?
    — Я стараюсь об этом не думать, — откровенно признался майор Дэнби. — Я пытаюсь думать только о великой цели и не думать, что они с моей помощью греют руки. Я стараюсь делать вид, что сами по себе эти люди большой роли не играют.

&  — Я мог бы остаться здесь, на госпитальной койке, и вести растительный образ жизни. Я мог бы блаженствовать здесь, и пускай другие принимают за меня решения.
    — Нет, решение должны принимать вы, — возразил майор Дэнби. — Человек не может жить, как растение.
    — Почему же?
    Глаза майора Дэнби потеплели.
    — А ведь, должно быть, очень приятно жить растительной жизнью, — задумчиво проговорил он.
    — Да нет, паршивое это дело, — ответил Йоссариан.
    — Ну почему же? Наверное, хорошо жить без забот и сомнений, — не соглашался майор Дэнби. — Я бы, пожалуй, с удовольствием согласился жить растительной жизнью и никогда не принимать никаких важных решений.
    — А каким бы растением вы хотели быть?
    — Ну, скажем, огурчиком или морковкой.
    — Каким огурчиком — свежим, зеленым или с гнильцой?
    — Свежим, конечно.
    — Едва вы поспеете, вас сорвут, порежут на кусочки и сделают из вас салат. Майор Дэнби сник.
    — Ну тогда — самым никудышным огурчиком.
    — Тогда вас оставят гнить на грядке, вы удобрите собой почву, и на этом месте потом вырастут полноценные огурцы.
    — Нет, пожалуй, я не хочу вести растительный образ жизни, — печально сказал майор Дэнби.

---

&  — ...подумайте, какая жизнь вас ожидает. Вы всегда будете одиноки, в вечном страхе, что вас кто-нибудь выдаст. Ведь никто же не станет на вашу сторону.
    — Я и сейчас так живу.

&  — Но вы не можете наплевать на ваши обязанности по отношению к людям, — упорствовал майор Дэнби. — Это будет негативным шагом. Это значит — уклониться от морального долга.
    Йоссариан разразился жизнерадостным хохотом.
    — Я не убегаю от своих обязанностей. Я бегу навстречу своим обязанностям. Если человек бегством спасает свою жизнь, то в этом нет ничего негативного.

&  — Ну, как настроение, Йоссариан?
    — Превосходное. А впрочем, нет, я здорово побаиваюсь.
    — Это хорошо, — сказал майор Дэнби. — Это значит, что вы живы. Вам предстоит нешуточное дело.

&  — Да уж веселого мало, — согласился Йоссариан.
    — Именно это я и хочу сказать, Йоссариан. Вам придется держать ухо востро. С утра до вечера и с вечера до утра.
    — Я буду держать ухо востро.
    — Вам придется петлять и прыгать, как зайцу.
    — Что ж, буду петлять и прыгать, как заяц.
    — Прыгайте! — закричал майор Дэнби. ...

  ... Йоссариан прыгнул. Рванулся — и был таков.”

Джозеф Хеллер — Уловка-22 (6/7)

Ранее

&  — Почему же у вас тогда такой виноватый вид, если вы не крали?
    — Виноватый? Я ни в чем не виновен.
    — Но если вы не виновны, зачем бы мы вас стали допрашивать?

&  — Капеллан, — возобновил допрос офицер без знаков различия и достал из открытой папки желтый лист бумаги с машинописным текстом. — Вот письменное заявление полковника Каткарта. Он утверждает, что вы украли у него помидор. — Офицер еще ленивее, чем прежде, цедил слова.
    Он положил листок на стол текстом вниз и достал из папки еще одну страничку. ...

&  — Капеллан, мы официально заявляем вам, что вы, будучи Вашингтоном Ирвингом, произвольно и незаконно присвоили себе право цензуровать письма офицерского и сержантско-рядового состава. Признаете ли вы себя виновным?
    — Не виновен, сэр. — Капеллан облизнул языком сухие спекшиеся губы. Он сидел на краешке стула, в напряженном ожидании подавшись вперед.
    — Виновен, — сказал полковник.
    — Виновен, — сказал майор.
    — Стало быть, виновен, — резюмировал офицер без знаков различия и что-то записал на клочке бумаги. — Капеллан, мы обвиняем вас в преступлениях и нарушениях, о которых мы и сами пока что ничего не знаем. Вы признаете себя виновным?
    — Не знаю, сэр. Что я могу вам ответить, если вы даже не говорите, что это за преступления.
    — Как мы можем вам сказать, если мы сами не знаем!
    — Виновен, — решил полковник.
    — Конечно, виновен, — согласился майор. — Если это его нарушения и преступления, значит, он их и совершил.
    — Стало быть, виновен, — монотонно протянул офицер без знаков различия и отошел от стола. — Теперь он в вашем распоряжении, полковник.
    — Благодарю вас, — поклонился полковник, — Вы проделали большую работу. — Он повернулся к капеллану:
    — Прекрасно, капеллан, ваша песенка спета. Идите, гуляйте.

---

&  Йоссариан поставил под угрозу свое традиционное право на свободу и независимость тем, что осмелился применить это право на практике.

&  — Неужели он начисто лишен патриотизма?
    — Неужели вы не хотите сражаться за родину? — спросил подполковник Корн, пародируя резкий и самодовольный тон полковника Кэткарта. — Неужели вам жаль отдать свою молодую жизнь за полковника Кэткарта и за меня?
    Удивленный и встревоженный словами подполковника Корна, Йоссариан весь так и напрягся.
    — Что-что? — воскликнул он. — А какое отношение вы и полковник Кэткарт имеете к родине? Родина — это одно, а вы — это совсем другое.
    — Но как можно разделять нас? — спокойно, без тени возмущения спросил подполковник Корн: он продолжал паясничать, издеваясь над полковником Кэткартом.
    — Верно! — с пафосом закричал полковник Каткарт. — Или вы для нас или вы против нас. Вопрос стоит только так.
    — Думаю, что до него дошло, — сказал подполковник Корн и добавил: — Или вы для нас, или вы против родины. Все очень просто.

&  Знаете, как говорится, одна хорошая овца может испортить паршивое стадо...

&  — Вы были бы последним дураком, если б отказались от всего этого ради каких-то моральных принципов. А ведь вы не дурак. Ну, по рукам?
    — Не знаю.
    — Или по рукам, или под суд.

&  — Ну-с, где вы впервые увидели свет, дружище?
    — В окне, — ответил Йоссариан.
    — Да нет, я не о том. Где вы родились?
    — В постели.

&  — Давайте, Йоссариан, смело взглянем в лицо фактам. Несмотря ни на что, на боевом счету полка немало заслуг. Если вас отдадут под суд и оправдают, другие летчики тоже откажутся выполнять задания. Полковник Кэткарт опозорится, и боеспособность части будет подорвана. Вот почему я говорю, что, если вас признают виновным и посадят в тюрьму, это пойдет на пользу родине. Даже если вы на самом деле ни в чем не повинны.

&  — Прошу вас, не обижайтесь на меня, — взмолился он. Чувствовалось, что он говорит совершенно чистосердечно. — Вы же знаете, что я здесь ни при чем. Я лишь пытаюсь смотреть на вещи объективно и найти какой-то выход из этой трудной ситуации.
    — Эта ситуация возникла не по моей вине.
    — Но вы обязаны найти из нее выход. И потом — что еще остается делать? Вы ведь не желаете летать на задания.

Окончание

Джозеф Хеллер — Уловка-22 (5/7)

Ранее

&  — Вам и на этот раз солгали.
    — Но они не имели права врать мне! — запротестовал полковник Шейскопф, и от негодования на глаза его навернулись слезы.
    — Разумеется, они имели право, — отрезал генерал Пеккем с холодной и рассчитанной жесткостью. ... — Не будьте таким ослом, Шейскопф. Люди имеют право делать все, что не возбраняется законом, а закона против лжи не существует.

&  Генерал Пеккем обожал слушать самого себя, особенно когда говорил о себе.

&  — Я в пьесах не разбираюсь, — оборвал его полковник Шейскопф.
    — А в чем вы разбираетесь? — ядовито спросил генерал.
    — В парадах, — с воодушевлением ответил полковник Шейскопф. — Я могу разослать оповещение о парадах?
    — Оповещение разослать можно, парады назначать нельзя.

&  — Висконсинского лишая не существует в природе. Неужто вам не ясно? Я наврал. Я вступил в сделку с докторами. Я им пообещал, что сообщу, когда пройдет мой висконсинский лишай, если они мне пообещают не пытаться его лечить, А ведь прежде я никогда не лгал. Ну разве это все не чудесно?
    Капеллан согрешил, но из этого вышло не зло, а добро. Общепринятая мораль подсказывала ему, что — врать и увиливать от своих обязанностей — это грех, а грех, как всем известно, есть зло. А зло не может породить никакого добра. И тем не менее капеллан чувствовал себя превосходно, точно он сотворил добро. Следовательно, из этого логически вытекало, что лгать и увиливать от исполнения своих обязанностей — вовсе не грешно. В минуту божественного просветления капеллан изобрел спасительную карманную философскую систему. Он был в восторге от своего открытия. Это была воистину чудесная система!

&  — Что справедливо, то справедливо, сэр.
    — Разумеется, что справедливо, то справедливо.

&  — Вы совершили очень тяжкое преступление, святой отец — сказал майор.
    — Какое преступление?
    — Этого мы пока не знаем, — сказал полковник. — Но намерены выяснить. Одно лишь мы знаем наверняка: преступление ваше весьма серьезно.

&  — Пожалуйста, располагайтесь поудобней, капеллан, — сердечно предложил полковник, включая ослепительно яркую лампу и направляя ее свет в лицо капеллану. Он положил на стол медный кастет и коробок спичек. — Будьте как дома.

---

&  — Ну что ж, все прекрасно, капеллан, — приободрил его майор. — Если вы не виновны, вам бояться нечего. Чего вы так испугались? Ведь вы же не виновны?
    — Еще как виновен, — сказал полковник. — Виновен с головы до пят.
    — Но в чем я виновен? — взмолился капеллан, все более теряясь. Он не знал, у кого из этих людей просить пощады. Офицер без знаков различия притаился в дальнем углу. — Что я такого сделал?
    — Именно это мы и собираемся выяснить, — ответил полковник и придвинул капеллану клочок бумаги и карандаш.

&  — Будьте любезны, напишите-ка вашу фамилию. Только своим собственным почерком.
    — Своим почерком?
    — Вот именно. Где-нибудь на этой бумажке.
    Когда капеллан расписался, полковник отобрал у него бумажку и положил рядом с листом бумаги, который он вынул из папки.
    — Видите, — сказал полковник майору, который из-за его плеча с чрезвычайной серьезностью рассматривал оба документа.
    — Почерк как будто разный, а? — высказал предположение майор.
    — Я говорил вам, что это — его работа.
    — Какая работа? — спросил капеллан.
    — Капеллан, для меня это тяжкий удар, — с глубокой, печальной укоризной в голосе проговорил майор.
    — О каком ударе вы говорите?
    — Слов не нахожу, как вы меня разочаровали!
    — Чем? — все более исступленно допытывался капеллан. — Что я такого сделал?
    — А вот что, — ответил майор и с видом человека, обманутого в своих лучших надеждах, швырнул на стол клочок бумаги, на котором только что расписался капеллан. — Это не ваш почерк.
    От удивления капеллан быстро-быстро заморгал.
    — Как это — не мой? Мой!
    — Нет, не ваш, капеллан. Вы снова лжете.
    — Но ведь я только что расписался у вас на глазах, — в отчаянии закричал капеллан.
    — Вот именно, — сокрушенно возразил майор. — Именно у нас на глазах. Поэтому вы и не можете отрицать, что это написано вами. Человек, который пишет чужим почерком, способен на любую ложь.

&  — Вас просили расписаться, как вы обычно расписываетесь, а вы этого не сделали.
    — Как это не сделал? Чей же это еще почерк, если не мой?
    — Чей-то еще,
    — Чей?
    — Именно это мы и пытаемся выяснить, — угрожающе проговорил полковник. — Признавайтесь, капеллан.

&  — Ну, капеллан, не знаете ли вы, кто это написал?
    Капеллан помедлил с ответом: он узнал почерк Йоссариана.
    — Нет.
    — Ну, а читать-то вы хоть умеете? — саркастически спросил полковник. — Автор ведь расписался?
    — Да, под письмом моя фамилия.
    — Стало быть, вы и автор. Что и требовалось доказать.
    — Но я этого не писал! И почерк не мой!
    — Значит, вы и тогда изменили свой почерк, пожав плечами, возразил полковник. — Только и всего.

&  — Капеллан, какую религию вы исповедуете?
    — Я анабаптист, сэр.
    — Довольно подозрительная религия, а?
    — Подозрительная? — переспросил капеллан, искренне удивившись. — Почему же, сэр?
    — Хотя бы потому, что я ничего о ней не слышал. Надеюсь, вы мне верите, а? Вот потому-то я и говорю, что ваша религия какая-то подозрительная.

&  — Капеллан, в свое время я изучал латынь. Я хочу честно предупредить вас об этом, прежде чем задать следующий вопрос. Означает ли слово "анабаптист" только то, что вы не баптист?
    — О нет, сэр, разница более серьезная.
    — В таком случае вы — баптист?
    — Нет, сэр.
    — Следовательно, вы не баптист, не так ли?
    — Как, сэр?..
    — Не понимаю, зачем вы еще пререкаетесь со мной? Вы ведь уже признались, что вы не баптист. Но, сказав,что вы не баптист, капеллан, вы еще отнюдь не сообщили нам, кто вы есть на самом деле. Кем-то вы ведь должны быть, в конце концов.

Далее

Джозеф Хеллер — Уловка-22 (4/7)

Ранее

&  — Я не верю ни единому вашему слову. Я твердо верю только в одно: эту войну Америка выиграет.
    — Что вы все твердите выиграет да выиграет , — усмехнулся шальной, замызганный старикашка. — Надо знать, какие войны можно проигрывать, и уметь это делать — в этом вся штука. Италия столетиями проигрывала войны, а тем не менее посмотрите, как отлично у нас идут дела. Франция выигрывает войны и никогда не вылезает из кризиса. Германия проигрывает и процветает. Возьмем, к примеру, недавнее прошлое нашей страны, Италия победила Эфиопию и тут же влипла в неприятнейшую историю. В результате победы мы стали страдать такой безумной манией величия, что помогли развязать мировую войну, выиграть которую у нас не было ни малейшего шанса. Зато теперь мы снова проигрываем войну, и все оборачивается к лучшему. И мы наверняка снова пойдем в гору, если ухитримся, чтобы нас хорошенько расколошматили.

&  — Взгляни на них, — воскликнул он, задыхаясь от волнения, — это мои друзья, мои соотечественники, мои товарищи по оружию. Лучших друзей у меня не было. Неужели ты думаешь, я способен сделать хоть что-нибудь им во зло, если, конечно, меня не принудят к этому обстоятельства?

&  — А почему бы тебе не продать хлопок правительству? — небрежно предложил Йоссариан.
    Милоу сразу же забраковал эту идею.
    — Это дело принципа, — убежденно заявил он. — Суть правительственного бизнеса — не лезть в частный бизнес, и я был бы последним негодяем, попытайся я впутать правительство в свой бизнес. Но основной бизнес правительства — забота о частном бизнесе, — тут же припомнил он и продолжал с подъемом: — Это сказал Кальвин Кулидж. а Кальвин Кулидж был президентом, так что, должно быть, это верно. И если правительство несет ответственность за процветание частного бизнеса, оно обязано скупить мой хлопок, раз никто другой не желает его покупать. Должен же я получить прибыль, а?

&  — Да, но как я добьюсь этого от правительства?
    — Дай взятку, — сказал Йоссариан.
    — Взятку? — Милоу рассвирепел... — Стыдись! — сурово отчитывал он Йоссариана. ... — Взятка — дело противозаконное, и ты об этом прекрасно-знаешь. Хотя... Хм... Ведь получить прибыль — это не противозаконно, а? Нет,конечно, нет? Следовательно, я не сделаю ничего противозаконного, если дам взятку с целью получения основательной прибыли.

&  С некоторых пор капеллан стал задумываться над тем, что творится вокруг. Имеет ли бог ко всему этому отношение? А если имеет, то где тому доказательства?

---

&  Сомнения неотвязно грызли душу капеллана, мечущуюся в бренной хрупкой телесной оболочке. Существуют ли единая, истинная вера и загробная жизнь? Сколько ангелов или чертей могут усесться на острие булавки? Чем занимался господь бог в безбрежном океане вечности, до того как сотворил мир? Производили Адам и Ева на свет дочерей или нет? Словом, множество вопросов мучило капеллана. И все же ни один из них не был для него столь тяжким крестом, как вопрос доброты и умения держаться с людьми. До седьмого пота он бился в тисках труднейшей дилеммы: с одной стороны, он был не в состоянии разрешить свои проблемы; с другой — он не желал отбросить их как неразрешимые. Он страдал постоянно, он надеялся всегда. Возможно, что ничего из того, о чем он размышлял, в действительности не имело места, что это — всего лишь аберрация памяти, а не реальное ощущение, что на самом деле он никогда и не думал о том, что раньше видел то, о чем думал сейчас, что просто однажды он думал, что видел это, и его нынешнее впечатление, будто он когда-то о чем-то думал, — всего лишь иллюзия иллюзии и что теперь он просто вообразил, будто когда-то видел голого человека на дереве, неподалеку от кладбища.

&  — ...Так вот, знаете, кто вы на самом деле? Вы — неудачливый, несчастный, разочарованный, недисциплинированный, не приспособленный к жизни молодой человек.
    — Так точно, сэр, — охотно согласился Йоссариан, — По-моему, вы правы.
    — Конечно, я прав. Вы еще незрелы. Вы не в состоянии свыкнуться с самой идеей войны.
    — Так точно, сэр.
    — У вас патологическое отвращение к смерти. Вас, вероятно, раздражает сам факт, что вы на войне и можете в любую минуту сложить голову.
    — "Раздражает" — это не то слово, сэр... Я просто вне себя от бешенства.
    — Вас постоянно мучит забота о собственной безопасности. Вы не выносите хвастунов, фанатиков, снобов и лицемеров. У вас подсознательная ненависть ко многим людям.
    — Почему подсознательная? Вполне сознательная, сэр! — поправил Йоссариан, горя желанием помочь психиатру. — Я ненавижу их совершенно сознательно.

&  — Вы настроены антагонистически к грабежам, эксплуатации, неравенству, унижениям и обману. Вас морально угнетает нищета, вас угнетает невежество. Вас угнетают преследования. Вас угнетает насилие. Вас угнетают трущобы. Вас угнетает жадность. Вас угнетает преступность. Вас угнетает коррупция. Знаете, я совсем не удивлюсь, если у вас окажется маниакально-депрессивный психоз.
    — Так точно, сэр. Может быть, у меня как раз этот самый психоз.
    — И не пытайтесь это отрицать.
    — А я и не отрицаю, сэр, — сказал Йоссариан, весьма довольный чудесным контактом, установившимся наконец между ними. — Я согласен со всем, что вы сказали.
    — Следовательно, вы должны согласиться, что вы сумасшедший.
    — Сумасшедший? — Йоссариан был поражен. — О чем вы говорите? Почему это я сумасшедший? Это вы сумасшедший!
    Майор Сэндерсон снова покраснел от негодования и хлопнул себя кулаками по бедрам.
    — Назвав меня сумасшедшим, — заорал он, брызжа слюной, — вы тем самым изобличили в себе типичного, мстительного параноика с садистскими наклонностями! Вы действительно сумасшедший!

&  — Да как ты смеешь говорить со мной таким тоном? Я дипломированный врач!
    — Тогда заткни свою дурацкую дипломированную пасть и послушай, что мне сказали в госпитале. Я — сумасшедший. Тебе это известно?
    — Ну и что?
    — Я действительно сумасшедший.
    — Ну и что?
    — Я псих. Я того... с приветом. Понимаешь? У меня шариков не хватает. ... В госпитале меня исследовал дипломированный психиатр, и вот его приговор: я действительно не в своем уме.
    — Ну и что?
    — Как "ну и что"? — Йоссариана озадачила неспособность доктора Дейники понять суть дела. — Ты соображаешь, что это значит? Теперь ты можешь освободить меня от строевой службы и отправить домой. Не будут же они посылать сумасшедших на верную смерь?
    — А кто же тогда пойдет на верную смерть?

&  Ко всем важным вопросам генерал Пеккем подходил с реалистических позиций. Во всяком случае, так он обычно заявлял перед тем, как публично учинить разнос своим ближайшим подчиненным.

&  Это был внимательный, приятный, утонченный, человек, чутко реагирующий на любые, даже самые ничтожные ошибки окружающих, только не на свои собственные. Все, что делали другие, он считал абсурдным. Будучи натурой тонкой и привередливой, генерал Пеккем придавал грандиозное значение всяким мелочам в области литературного стиля и вкуса. Он не преувеличивал, а "гипертрофировал" значение каких-то вещей. Он ходил не на концерт, а "в концерт". Неверно, что он сочинял меморандумы, в которых, набивая себе цену, требовал предоставить ему широкие полномочия и передать руководство боевыми операциями, — нет, он требовал "расширения своих прерогатив с тем, чтобы курировать военные операции". Язык меморандумов, написанных другими офицерами, всегда был "выспренним, ходульным или сомнительным". Чужие ошибки неизменно были "прискорбными". Его указания были "обязательны к исполнению". Он располагал не просто верными сведениями, а "информацией", полученной обычно из "хорошо осведомленных источников". Генерал Пеккем часто действовал с величайшей неохотой, но "подчиняясь диктату сложившихся обстоятельств".

&  ...я отчаянно нуждаюсь в твердом, опытном, компетентном офицере, как вы, который помог бы мне выпускать меморандумы. Меморандумы — один из важнейших видов нашей работы. Читая их, люди узнают, что мы не покладая рук делаем большое, полезное дело. Я надеюсь, что вы хорошо владеете пером.
    — Я в писанине не разбираюсь, — возразил полковник Шейскопф и надулся.
    — Хорошо, пусть вас это не беспокоит, — продолжал генерал Пеккем, небрежно махнув рукой. — Вы будете попросту передавать порученную вам мною работу кому-нибудь другому и полагаться на удачу. Мы называем это "передоверять ответственность". Где-то на самом низком уровне высокоцентрализованной организации, которой я руковожу, сидят люди, которые делают всю работу, и дело идет вполне гладко без особых усилий с моей стороны. Я полагаю, это происходит оттого, что я — хороший работник. Фактически в своем огромном учреждении мы не делаем никакой особо важной работы, спешить нам некуда. С другой стороны, необходимо поддерживать у людей впечатление, что мы заняты по горло, и вот это — очень важная работа. Если вам потребуются дополнительные сотрудники, дайте мне знать. Я уже послал заявку на двух майоров, четырех капитанов и шестнадцать лейтенантов, чтобы у вас был свой аппарат. Поскольку мы не занимаемся никакой важной работой, очень важно, чтобы мы делали как можно больше этой не важной работы.

Далее

Джозеф Хеллер — Уловка-22 (3/7)

Ранее

&  — Какого черта ты так разволновалась? — спросил он недоуменно и, как бы извиняясь, добавил: — Я думал, ты не веришь в бога.
    — Да, не верю. Но бог, в которого я не верю, — он хороший, справедливый, милостивый. Он не такой низкий и глупый, как ты о нем говорил.
    Йоссариан рассмеялся и выпустил ее руки.
    — Давай не будем навязывать друг другу своих религиозных взглядов. Ты не верь в своего бога, я не буду верить в своего. По рукам?..

&  — О чем вы говорите? — подозрительно спросил Йоссариан. — Я пока что еще не умираю.
    — То есть, как это не умираешь? Мы все умираем. А куда же еще ты держишь путь с утра и до вечера, если не к могиле?

&  Было и что-то смешное в капеллане, и вдруг полковник понял, что именно: капеллан стоял по стойке "смирно", поскольку полковник забыл сказать ему "вольно".
    "Пусть постоит", — злорадно подумал полковник. Ему хотелось дать капеллану почувствовать, кто здесь на самом деле хозяин, и оградить свой авторитет, который мог бы быть поколеблен, признай полковник еще одну свою промашку.

&  Полковник не без сожаления расстался со своим проектом, поскольку он выдумал его без посторонней помощи и надеялся тем самым ярко продемонстрировать всем и каждому, что он прекрасно может обойтись и без подполковника Корна. Ну а раз уж с этим проектом ничего не вышло, он был рад от него избавиться: с самого начала у него было неспокойно на душе, так как эта затея казалась ему чреватой опасностями, тем более что он предварительно не проконсультировался с подполковником Корном. Теперь полковник вздохнул с облегчением. Отказавшись от своего замысла, он более возвысился в собственных глазах: ведь он принял мудрое решение, и, что самое важное, это мудрое решение он принял самостоятельно, не посоветовавшись с подполковником Корном.

---

&  Полковник Кэткарт не был человеком суеверным, но он верил в приметы. Он решительно сел за письменный стол и сделал в своем служебном блокноте несколько закодированных пометок, чтобы тут же, не откладывая в долгий ящик, детально обдумать всю эту подозрительную историю с Йоссарианом. Энергичным почерком с нажимом он составил для себя памятку, украсив ее серией глубокомысленных пунктуационных знаков и дважды подчеркнув все написанное. Памятка стала выглядеть так:
    Йоссариан !!!(?)!
    Закончив работу, полковник откинулся в кресле, чрезвычайно довольный экстренными мерами, которые он предпринял, чтобы приблизиться к разгадке зловещей тайны.

&  Подполковник Корн был юристом по образованию, и, коль скоро он твердо заверил полковника, что мошенничество, вымогательство, валютные махинации, присвоение чужого, уклонение от уплаты налогов и спекуляция на черном рынке — самое что ни на есть законное дело, у полковника Кэткарта не возникало пылкого желания вступать в спор.

&  Он сел за письменный стол, решив дать сложившейся военной обстановке зрелую и тщательную оценку. С видом делового человека, который знает, как взяться за работу, он достал большой блокнот и провел посредине листа вертикальную линию, разделив таким образом лист на две равные колонки, а наверху — горизонтальную линию. С минуту он критически разглядывал дело рук своих. Затем навалился грудью на стол и вверху, над левой колонкой, неразборчивым, кудреватым почерком написал: "Синяки и шишки!!!", а над колонкой справа — "Пироги и пышки!!!!!". Затем откинулся на спинку кресла, чтобы взглянуть на свою схему взглядом стороннего наблюдателя. Схема радовала взор. ...

&  — Ты думаешь, нам удастся выйти сухими из воды?
    — Я все хорошенько продумал! Я... — Я все тщательно обмозговал. В четверг утром, когда он обычно возвращается с этой проклятой фермы в горах, я проберусь через лес, к повороту на шоссе, и спрячусь в кустах. Здесь ему придется сбавить скорость. С этого места дорога просматривается в оба конца, и мне легко будет убедиться, что поблизости никого нет. Когда я увижу, что он приближается, я выкачу на дорогу большое бревно и заставлю его затормозить. Потом я выйду из кустов с "люгером" в руках и выстрелю ему в голову. Я закопаю "люгер", вернусь лесом в эскадрилью и как ни в чем небывало займусь своими делами. Как видишь, просчет исключен.
    Йоссариан мысленно проследил ход предстоящей операции.
    — Ну, а в каком месте вхожу в игру я? — спросил он, недоумевая.
    — Без тебя я не возьмусь, — объяснил Доббс. — Мне нужно, чтобы ты сказал: "Давай, Доббс, действуй!" Йоссариан не верил своим ушам.
    — Это все, что тебе от меня нужно? Только сказать: — "Давай, Доббс,действуй"?
    — Это все, что мне от тебя нужно, — подтвердил Доббс. — Скажи мне: "Давай, действуй!" и послезавтра я вышибу ему мозги. ...
    — Послушай, возможно, я и примкну к тебе, но только если ты перестанешь орать на весь остров и ограничишься убийством одного полковника Кэткарта. Но если ты собираешься устроить кровавую баню, обо мне забудь.
    — Ну ладно, ладно. — Доббс готов был идти на попятную. — Только полковника Кэткарта. Скажи мне: "Давай, Доббс, действуй!"
    Йоссариан покачал головой:
    — Кажется, я не смогу сказать тебе: "Действуй!"
    Доббс вышел из себя. — Ладно, я предлагаю компромисс. Можешь не говорить мне: "Действуй!" Скажи только, что это хорошая идея. Ведь это хорошая идея?
    Йоссариан снова покачал головой:
    — Это была бы просто великолепная идея, если бы ты осуществил ее, не говоря мне ни слова. А теперь уж поздно. Наверное, я тебе так. ничего и не скажу. Повремени, может, я и передумаю.

Далее

Джозеф Хеллер — Уловка-22 (2/7)

Начало

&  Экс-рядовой первого класса Уинтергрин был подленькой, лживой тварью и любил создавать всяческую путаницу. Каждый раз, когда он уходил в самоволку, его ловили и в наказание заставляли за определенный срок вырыть яму глубиной, шириной и длиной в шесть футов, а затем закопать ее. Едва отбыв наказание, он снова отправлялся в самоволку. Уинтергрин рыл и закапывал ямы с энтузиазмом подлинного патриота, которому не пристало жаловаться на трудности.
    — В сущности, это не так уж плохо, — философски изрекал он. — Ведь кто-то должен копать ямы.

&  Он был достаточно сообразителен и понимал, что рытье ям в Колорадо — не самое плохое занятие в военное время. Поскольку спрос на ямы был невелик, он мог копать и засыпать их с ленцой, не торопясь. Он редко перенапрягался. И это было хорошо. Зато каждый раз после военного суда его понижали в рядовые, и это было плохо. Это он переносил болезненно.
    — Я был рядовым первого класса, — вспоминал он с тоской. — У меня было положение. Ты понимаешь, что я хочу сказать? Я привык вращаться в высших сферах. Но все это уже позади, — смиренно говорил он, и ухмылка сбегала с его лица. — В следующий раз придется идти в самоволку в чине рядового, а это уже будет совсем не то, я знаю...

&  — Главное — заставить присягать их без передышки. Вникают они в смысл присяги или нет, не имеет значения. Ведь заставляют же ребятишек присягать на верность, когда они даже не знают, что такое присяга и верность.

&  — Вождь. Гони домой. Ну так почему вы так уверены? Вы не ответили на мой вопрос.
    — Какой вопрос?
    — Ну о чем мы тогда говорили.
    — Что-нибудь важное?
    — Не помню, важное или не важное. Сам не знаю, ей-богу.
    — Бога нет.
    — Во! Вот об этом мы и говорили! — закричал Йоссариан. — Ну так почему вы так уверены, что бога нет?

---

&  Когда он размышлял над тем, какое множество болезней и трагических происшествий подстерегает его на каждом шагу, он просто поражался, как это он ухитрился до сих пор сохранить отличное здоровье. Это было какое-то чудо. Каждый день его жизни был рискованной и опаснейшей схваткой со смертью. И целых двадцать восемь лет ему удавалось ежедневно выходить победителем из этих схваток.

&  — Пусть я такая же атеистка, как и ты, — заявила она тоном превосходства, — но все-таки я чувствую, что нам есть за что благодарить бога. Так зачем же стыдиться своих чувств и прятать их?
    — За что же, например, я должен благодарить бога? Ну назови, — нехотя вызвал ее на спор Йоссариан.
    — Ну... — жена лейтенанта Шейскопфа запнулась на секунду, подумала и не совсем уверенно проговорила: — За меня.
    — Еще чего!
    — А разве ты не благодарен богу за то, что встретил меня?
    — Ну конечно, я благодарен, милая.
    — А еще будь благодарен за то, что ты здоров.
    — Но ведь здоровым всю жизнь не будешь. Вот что огорчает.
    — Радуйся тому, что ты просто жив.
    — Но я могу в любой момент умереть. И это бесит.
    — И вообще все могло быть гораздо хуже! — закричала она.
    — Но все могло быть, черт возьми, и неизмеримо лучше! И не уверяй меня, будто пути господни неисповедимы. Ничего неисповедимого тут нет. Бог вообще ничего не делает. Он забавляется. А скорее всего, он попросту о нас забыл. Ваш бог, о котором вы все твердите с утра до ночи, — это темная деревенщина, недотепа, неуклюжий, безрукий, бестолковый, капризный, неповоротливый простофиля!.. Сколько, черт побери, почтения к тому, кто счел необходимым включить харкотину и гниющие зубы в свою "божественную" систему мироздания. Ну вот скажи на милость, зачем взбрело ему на ум, на его извращенный, злобный, мерзкий ум, заставлять немощных стариков испражняться под себя? И вообще, зачем, скажи на милость, он создал боль?
    — Боль? — подхватила жена лейтенанта Шейскопфа. — Боль — это сигнал. Боль предупреждает нас об опасностях, грозящих нашему телу.
    — А кто придумал опасности? — спросил Йоссариан и злорадно рассмеялся. — О, действительно, как это милостиво с его стороны награждать нас болью! А почему бы ему вместо этого не использовать дверной звонок, чтобы уведомлять нас об опасностях, а? Или не звонок, а какие-нибудь ангельские голоса? Или систему голубых или красных неоновых лампочек, вмонтированных в наши лбы? Любой мало-мальски стоящий слесарь мог бы это сделать. А почему он не смог? ... — А что, по-твоему, это не грустное зрелище, когда люди корчатся в агонии и обалдевают от морфия? О, бесподобный и бессмертный бракодел! Когда взвешиваешь его возможности и его власть, а потом посмотришь на ту бессмысленную и гнусную карусель, которая у него получилась, становишься в тупик при виде его явной беспомощности. Видно, ему сроду не приходилось расписываться в платежной ведомости. Ни один уважающий себя бизнесмен не взял бы этого халтурщика даже мальчиком на побегушках.
    — Милый, не надо говорить о нем в таком тоне. Он может покарать тебя.
    — А разве он и так мало меня наказывает? — горько усмехнулся Йоссариан.

Далее

Джозеф Хеллер — Уловка-22 (1/7)

  “Йоссариан лежал в госпитале с болями в печени. ...

&  — Вы — американские офицеры. Ни в одной другой армии мира офицеры не могут сказать о себе ничего подобного. Поразмыслите над этим.
    Сержант Найт поразмыслил и вежливо сообщил полковнику Карджиллу, что ведь он обращается-то к рядовому и сержантскому составу, а офицеры дожидаются его на другом конце лагеря. Полковник Карджилл горячо поблагодарил Найта и зашагал через весь лагерь, излучая самодовольство.
    — Господа! — начал он, обращаясь к офицерам. — Вы — американские офицеры. Ни в одной другой армии мира офицеры не могут сказать о себе ничего подобного. Поразмыслите над этим.
    Он сделал маленькую паузу, чтобы дать им время поразмыслить.

&  — Эти люди — ваши гости! — вдруг закричал он. — Они проехали более трех тысяч миль для того, чтобы развлечь вас. Каково же им, если никто не желает идти на их концерт? Какое у них должно быть после этого настроение? Господа, я же не о своей шкуре пекусь. Но ведь вот эта девушка, которая собирается сегодня играть для вас на аккордеоне, она же вам в матери годится. А как бы вам понравилось, если бы ваша мама проехала больше трех тысяч миль, чтобы поиграть на аккордеоне каким-то военным, а те даже взглянуть на нее не пожелали? ...

&  — ...господа, я хочу, чтобы вы правильно меня поняли. Все это, разумеется, на добровольных началах. Я был бы последним полковником на земле, если бы велел вам в обязательном порядке отправиться на концерт и развлекаться. Но я хочу, чтобы каждый из вас, кто не настолько болен, чтобы валяться в госпитале, отправился сейчас же на концерт и веселился от души, и это уже приказ.

&  Он решил или жить вечно, или умереть, а если умереть, то только во время попытки выжить. И единственное боевое задание, которое он давал себе каждый раз, — это вернуться на землю живым.

&  На самом деле тепла у доктора было хоть отбавляй, во всяком случае, сам к себе он относился с большой теплотой. — Ну почему именно я? — не уставал он жалостливо вопрошать, и, надо сказать, вопрос этот был интересный.

---

&  Капитан Блэк ни минуты не сомневался, что капрал — подрывной элемент: не случайно он носил очки и употреблял такие словечки, как "панацея" и "утопия".

&  Когда Клевинджер и капрал имели неосторожность спросить, есть ли вопросы, вопросы так и посыпались — один интереснее другого.
    — Испания-это кто?
    — Для чего Гитлер?
    — А правильно — это когда?
    — Где был тот сутулый старик с белой как мел физиономией, которого я, бывало, называл Папашка, когда рухнула карусель?
    — Какие козыри объявили в Мюнхене?
    — Хо-хо, бери-бери!
    — Мошонка!

&  Если людям разрешить задавать любые вопросы, которые им взбредут на ум, трудно сказать, до чего они могут докопаться.

&  Полковник Кэткарт поручил подполковнику Корну прекратить это безобразие. Подполковник Корн издал приказ, определяющий порядок задавания вопросов. Как объяснил подполковник Корн в своем рапорте полковнику Кэткарту, этот приказ был отмечен печатью гениальности. Согласно приказу подполковника Корна, задавать вопросы разрешалось только тем, кто их никогда не задает. Скоро на занятия стали ходить только те, кто никогда не задавал вопросов, и занятия прекратились, поскольку Клевинджер, капрал и подполковник Корн пришли к общему соглашению, что нет никакой возможности, равно как и необходимости, просвещать людей, которые ни о чем не спрашивают.

&  "Уловка двадцать два" гласит: "Всякий, кто пытается уклониться от выполнения боевого долга, не является подлинно сумасшедшим".
    Да, это была настоящая ловушка. "Уловка двадцать два" разъясняла, что забота о себе самом перед лицом прямой и непосредственной опасности является проявлением здравого смысла. Орр был сумасшедшим, и его можно было освободить от полетов. Единственное, что он должен был для этого сделать, — попросить. Но как только он попросит, его тут же перестанут считать сумасшедшим и заставят снова летать на задания. Орр сумасшедший, раз он продолжает летать. Он был бы нормальным, если бы захотел перестать летать; но если он нормален, он обязан летать. Если он летает, значит, он сумасшедший и, следовательно, летать не должен; но если он не хочет летать, — значит, он здоров и летать обязан.

&  Полковник Кэткарт был человек мужественный и без малейших колебаний сам вызывался посылать своих людей на бомбардировку любых целей. Ни один объект не был слишком опасен для его полка.

&  — Вы назначены новым командиром эскадрильи! Только не воображайте, что это что-то значит. Это ничего не значит. Это значит лишь то, что вы — новый командир эскадрильи.

&  Полковник Кэткарт был преисполнен демократического духа: он верил, что все люди рождены равными, и потому с равным усердием помыкал всеми подчиненными.

&  Короче говоря, Клевинджер принадлежал к категории людей весьма интеллигентных, но безмозглых, и это почти все замечали с первого взгляда, а кто не видел сразу, понимал чуть позже.
    Говоря еще короче, Клевинджер был болваном.

&  Подобно олимпийским медалям и теннисным кубкам, эти вымпелы означали лишь то, что их обладатель совершил абсолютно бесполезный для человечества поступок с большим блеском и мастерством, чем его соперники.

&  Майор Майор родился слишком поздно и слишком посредственным. Некоторые люди страдают врожденной посредственностью, другие становятся посредственными, а третьих упорно считают посредственностями. С Майором Майором случилось и то, и другое, и третье. Среди самых бесцветных он был самым бесцветным, и на людей, которые с ним встречались, производило впечатление то, что этот человек совершенно не способен произвести никакого впеечатления.

&  Майор Майор солгал, но ложь пошла ему во спасение. Это его не удивило, потому что он давно заметил, что лгуны, как правило, люди сметливые и добиваются в жизни большего, чем честняги.

&  — Почему вы не желаете летать?
    — Боюсь.
    — Что ж, стыдиться тут нечего, — ласково объяснил майор Майор. Мы все боимся.
    — А я и не стыжусь, — сказал Йоссариан. — Я боюсь, а не стыжусь.

&  "Что же делать? — снова мысленно спросил себя майор Майор. — Ну что делать с человеком, который смотрит вам прямо в глаза и заявляет, что скорее готов умереть, чем быть убитым в бою, с человеком, столь же зрелым и умственно развитым, как вы сами, хотя вы должны делать вид, что вы мудрей и лучше, чем он? Ну что мне ему сказать?"

&  "Ну что ты ему на это скажешь? — горестно размышлял майор Майор. — Сказать, что я ничего не могу поделать, означает, что вообще-то я сделал бы кое-что, будь это в моих силах, но не делаю только из-за ошибочной и несправедливой политики подполковника Корна. Нет, нет, я категорически не имею права сказать ему, что ничего не могу поделать",— решил майор Майор и сказал:
    — Очень сожалею, но я ничего не могу поделать.

Далее

Харпер Ли — Убить пересмешника

  “Незадолго до того, как моему брату Джиму исполнилось тринадцать, у него была сломана рука. ...

&  — Иногда обо мне очень плохо говорят... Понимаешь, малышка, если кто-то называет тебя словом, которое ему кажется бранным, это вовсе не оскорбление. Это не обидно, а только показывает, какой этот человек жалкий.

&  — Я хотел, чтобы ты кое-что в ней понял, хотел, чтобы ты увидел подлинное мужество, а не воображал, будто мужество — это когда у человека в руках ружье. Мужество — это когда заранее знаешь, что ты проиграл, и все-таки берешься за дело и наперекор всему на свете идешь до конца. Побеждаешь очень редко, но иногда все-таки побеждаешь.

&  — Но ведь ты знаешь, как правильно!
    — А не обязательно выставлять напоказ все, что знаешь. ... И, во-вторых, людям вовсе не по вкусу, когда кто-то умней их. Они сердятся. Хоть и говори сам правильно, а их не переменишь, для этого им надо самим научиться, а уж если они не хотят, ничего не поделаешь: либо держи язык за зубами, либо говори как они.

---

&  Если ты человек вежливый, говори с другими не про то, что интересно тебе, а про то, что интересно им.

&  Ходить с оружием — значит только набиваться, чтоб в тебя стреляли.

&  Человека по-настоящему узнаешь только тогда, когда влезешь в его шкуру и походишь в ней.

&  Настоящее страшное бывает только в книгах.

&  — Почти все люди хорошие, Глазастик, когда их в конце концов поймешь.

  ... Он будет сидеть там всю ночь, и он будет там утром, когда Джим проснётся.”

Гарри Гаррисон — Рождение Стальной Крысы

Стальная Крыса — 1

  “Как только я подошел к парадной двери центрального банка Бит О'Хэвен, она почувствовала мое присутствие и приветливо распахнулась, приглашая войти. ...

&  Проблемы у меня бывают, так ведь на то и проблема, чтобы нашлось и решение.

&  Я допустил ошибку — дал им понять, что умнее их всех, вместе взятых. И немедленно получил по физиономии. Так и пошло.

&  ...проблема порождает решение, но не только — еще и удовольствие.

&  ...мне нравилось быть преступником. А что? Заработки приличные, работенка не особо пыльная, и, если честно, мне нравилось чувствовать свое превосходство, оставляя остальных в дураках. Нехорошо? Возможно, но это приятное ощущение.

&  Если что-то закрыто, то должен быть и замок.

&  Паника вещь хорошая, только мешает вспомнить, что головой не только едят.

---

&  Запомни — всегда прикрывайся с тыла и флангов. Продумывай абсолютно все и помни, что кретины на то и кретины, что просыпаются именно тогда, когда тебе это меньше всего нужно. Если хочешь, чтобы он спал крепко, — сделай так, чтобы он спал крепко.

&  Устройство было простым — хорошее качество для механизмов.

&  Украсть деньги — полдела, надо еще их унести в целости и сохранности.

&  — Если план принят, то исполнять его следует неукоснительно. План может быть изменен лишь в случае, когда имеются внешние обстоятельства. Человек есть животное разумное, и ему требуется приучить себя к порядку, чтобы стать мыслящим существом. А то, знаешь, причины для того, чтобы менять планы, всегда можно отыскать.

&  — Итак, хорошо спланированная операция всегда удается. Если вмешиваться в хорошо спланированное дело, то оно будет провалено.

&  — Убийство исключается.
    — Совершенно исключается. Но мы можем насладиться хотя бы мыслями о нем.

&  — Хвалить себя нехорошо, но должен отметить, что уровень был высочайшим.

&  — Два великих ума всегда могут работать как один.

&  Ну, я ему немного подыграл — представление должно быть правдоподобным.

&  Дела складывались неплохо. Если даже и не отлично, то, по крайней мере, хорошо.

&  Спешка — всегда убыток.

&  — ...Нет таких людей, которым неведом страх. А смелый человек отличается именно тем, что делает свое дело, даже когда ему страшно.

&  — Не надо помнить обид, Джим. Это затуманивает сознание...

&  Да, не скрою, я был горд собой. Очень горд, и признаваться в этом мне вовсе не стыдно. Художник ведь всегда знает, что создал шедевр, — зачем из ложной скромности ему принижать величие своего труда.

&  Дренг запустил пятерню в колтун на голове и принялся задумчиво чесать башку. В ней явно происходил напряженный умственный процесс, я уж было решил хорошенько встряхнуть парня, чтобы он соображал быстрее, но сдержался. Лучше уж не вмешиваться в естественный ход вещей, — возможно, почесывание головы сильно помогало распространению электромагнитных импульсов по коре его головного мозга.

&  Что-то мне мешало. Прямо на нервы действовало. Я ткнул в это что-то рукой, но оно не отставало.

&  — ...В общем, нам было проще дать им возможность убедиться в собственной глупости, чем запрещать.
    — И что же, они убедились?
    — Да уж. Одно дело создавать модели, а другое — проверять их на практике.

  ... И только благодаря тебе Крыса из нержавеющей стали появляется на свет!”

Стальная Крыса идет в армию (Стальная Крыса—2)

Джордж Мартин — Битва королей

Песнь льда и пламени — 2

  “Хвост кометы рассек утреннюю зарю. ...

&  Страх ранит глубже, чем меч.

&  — Власть помещается там, где человек верит, что она помещается. Ни больше ни меньше.
    — Значит, власть — всего лишь фиглярский трюк?
    — Тень на стене... но тени могут убивать. И порой очень маленький человек отбрасывает очень большую тень.

&  Кто спешит жить, спешит к могиле.

&  Тот, кто боится, все равно что побит.

&  — Вырвав человеку язык, вы не докажете, что он лжец, а лишь дадите понять, что боитесь его слов.

&  Всякая хорошая ложь должна содержать в себе крупицу правды, чтобы слушатель мог передохнуть.

&  — Только дурак принижает себя — ведь в мире полно людей, готовых сделать это за него.

&  Не столь уж важно, что мы делаем, — важно как.

&  — Вы когда-нибудь задумывались над тем, что слишком много ответов — все равно что никакого?

---

&  — Короны творят странные вещи с головами, на которые надеты...

&  — Я хочу знать, как ты намерен освободить Джейме.
    — Я скажу тебе, когда сам буду знать. Замысел, как всякий плод, должен созреть.

&  — Вы позволите загадать вам на прощание загадку, лорд Тирион? В одной комнате сидят три больших человека: король, священник и богач. Между ними стоит наемник, человек низкого происхождения и невеликого ума. И каждый из больших людей приказывает ему убить двух других. "Убей их, — говорит король, — ибо я твой законный правитель". "Убей их, — говорит священник, — ибо я приказываю тебе это от имени богов". "Убей их, — говорит богач, — и все это золото будет твоим". Скажите же — кто из них останется жив, а кто умрет?
    — Я задумывался [над загадкой] пару раз, — признался Тирион. — Король, священник и богач — кто умрет, а кто останется жив? Кому подчиняется наемник. У этой загадки нет ответа — вернее, их слишком много. Все зависит от человека с мечом.
    — Между тем он никто. У него нет ни короны, ни золота, ни благословения богов — только кусок заостренной стали.
    — Этот кусок стали имеет власть над жизнью и смертью.
    — Истинно так... но если нами правят люди с мечами, почему мы тогда притворяемся, будто власть принадлежит королям? Почему сильный мужчина с мечом подчиняется ребенку вроде Джоффри или пропитанному вином олуху вроде его отца?
    — Потому что короли, как мальчики, так и пьяные олухи, могут позвать других сильных мужчин с мечами
    — Значит, этим другим воинам и принадлежит власть. Или нет? Откуда они берут свои мечи? И опять-таки почему повинуются чьим-то приказам? — Варис улыбнулся. — Одни говорят, что власть заключается в знании. Другие — что ее посылают боги. Третьи — что она дается по закону. Однако в тот день на ступенях септы Бейелора наш святейший верховный септон, законная королева-регентша и ваш столь хорошо осведомленный слуга оказались так же беспомощны, как всякий разносчик или медник в толпе. Как по-вашему, кто убил Эддарда Старка? Джоффри, отдавший приказ? Сир Илин Пейн, нанесший удар мечом? Или... кто-то другой?
    Тирион склонил голову набок.
    — Чего ты хочешь? Чтоб я разгадал твою проклятую загадку или чтобы голова у меня разболелась еще пуще?
    — Тогда я сам скажу, — улыбнулся Варис. — Власть помещается там, где человек верит, что она помещается. Ни больше ни меньше.
    — Значит, власть — всего лишь фиглярский трюк?
    — Тень на стене... но тени могут убивать. И порой очень маленький человек отбрасывает очень большую тень.

&  — Вы, вестероссцы, всегда торопитесь. Какой в этом прок? Кто спешит жить, спешит к могиле.

&  Железные острова живут прошлым — настоящее слишком сурово и неприглядно, чтобы его выносить.

&  Далеко внизу волны выбрасывали высокие плюмажи пены, разбиваясь о скалы. Мальчиком он запросто бегал по этому мосту даже темной ночью. Мальчишки не верят, что с ними может случиться худое, но взрослым лучше знать.

&  — Мои служанки говорят, что здесь водятся призраки.
    — Призраки водятся везде. Мы носим их с собой, куда бы ни отправились.

&  — В наши печальные времена, когда повсюду голод, я стараюсь ограничиваться самыми скромными кушаньями.
    — Похвально. — Тирион облупил большое коричневое яйцо, некстати напомнившее ему лысую голову великого мейстера. — Но я иного мнения. Я съедаю все, что есть, — на случай если завтра этого не будет.

&  — Я не хотел бы говорить вам, как ее зовут. Ей страшно, и она просила о помощи.
    — Мир полон людей, которые нуждаются в помощи, Джон. Лучше всего, если они наберутся мужества и помогут себе сами.

&  — То, что мертво, умереть не может.

&  — Сладкие ароматы порой прикрывают смрад.

&  "Красивая баба, — подумал Тирион, проводив ее взглядом. — Такое достоинство и грацию у шлюхи редко встретишь. Хотя она себя, конечно, считает скорее жрицей. В этом-то, пожалуй, и весь секрет. Не столь уж важно, что мы делаем, — важно как".

&  — Учитесь больше полагаться на свои уши, чем на рот, иначе ваше царствование будет короче, чем мой рост. Похвальбой и жестокостью любовь своего народа не завоюешь...

&  — Колдовство — это соус, которым дураки поливают свое поражение, чтобы скрыть вкус собственной оплошности.

&  Доверься — и будешь убит.

&  Хороший поступок не может смыть дурного, как и дурной не может замарать хороший. И за тот, и за другой положена своя награда.

&  ...что толку завоевывать себе королевство, если ты не можешь его удержать?

&  — Позволь мне в этот особенный день поделиться с тобой женской мудростью. Любовь — это яд, Санса. Да, он сладок, но убивает не хуже всякого другого.

&  — ... Она осталась позади, пешая и безоружная...
    — И вряд ли сможет навредить нам. Если бы я хотел её смерти, то оставил бы её с Эббеном или сам выполнил эту работу.
    — Почему же вы тогда поручили это мне?
    — Я не поручал. Я сказал тебе, как следует поступить, а решать предоставил тебе. — Куорен встал и спрятал меч в ножны. — Когда мне нужно взобраться на гору, я зову Каменного Змея. Когда нужно попасть стрелой в глаз врагу против ветра, я обращаюсь к Далбриджу. А Эббен развяжет язык кому угодно. Чтобы командовать, людьми, ты должен их знать, Джон Сноу. Теперь я знаю о тебе больше, чем знал утром.
    — А если бы я убил ее?
    — Она была бы мертва, а я опять-таки знал бы о тебе больше, чем прежде. ...

&  ...на войне все решает миг, когда одна из армий обращается в бегство. Пусть это войско не менее многочисленно, чем миг назад, пусть оно по-прежнему вооружено и одето в доспехи — тот, кто побежал, уже не обернется, чтобы принять бой.

&  — Наша честь стоит не больше нашей жизни, когда речь идет о безопасности всех людей.

&  В темноте было безопасно. Когда ты даже руки своей не видишь, легко поверить, что враги тебя тоже не найдут.

  ... Он не умер, он просто сломан, как я, – я ведь тоже жив.”

Игра престолов (Песнь льда и пламени — 1)

Буря мечей (Песнь льда и пламени — 3)

{ o_O Post # 1000 O_o }

Борис Штерн — Записки динозавра

  “Мою фамилию еще можно прочитать на последней странице в любом номере научно-популярного журнала «Наука и мысль» во главе списка сотрудников и редакционной коллегии. ...

&  Впрочем, дело там было ... в принципах: не люблю шарлатанов, пусть даже чистосердечно заблуждающихся... Но о своих принципах я давно уже перестал распространяться.

&  "ОБСТРАКЦИЯ!"

&  ...обычное явление ... — дилетанты всерьез занимаются только чужими делами. Это удобно, а спросу никакого.

&  Деньги, дьявол, душа — эти слова не произносятся вслух! Табу!

&  Никогда не произноси ненужных слов — ни в жизни, ни в журнале.

&  ...зубоскальство и балаганный тон без точного адреса предмета сатиры всегда раздражают...

&  ...они в меру сил делают свое дело и не приносят вреда — это уже хорошо, и, значит, пусть живут.

&  Всем нравится, когда говорят, что "они умеют".

---

&  Ему самую малость не хватило чувства юмора, чтобы его душа смогла совершить качественный скачок, выйти из детства и эволюционировать в хомо сапиенса сапиенса — тогда у него в жизни все получилось бы, а детские мечты остались бы мечтами. Он не вышел из детства и продолжает галлюцинировать на ходу, потому что дети не умеют смеяться над собой. Самоирония, как зуб мудрости, проявляется к годам восемнадцати как защитная оболочка души от суровых условий существования. А если не появится — беда!
    Беда! В Бога они не верят, потому что в детстве им сказали, что Бога нет, но их сжигает такое желание "наукообъяснимых" чудес, что все они какие-то не в себе... Нет, нет, они талантливы, учены, работоспособны и вообще хорошие ребята, но, черт их знает, им вынь да положь снежного человека или внеземного пришельца. Если сказать таким людям, что над Тунгуской взорвался внеземной космический корабль, то они задумаются на всю жизнь и у них произойдет несварение мозгов.
    В них дьявол сидит и толкает на благоглупости. ...

&  Если бы я выступал перед мотоциклистами (а их надо воспитывать, иначе всем нам — кранты!), то сказал бы им так: "Ребята, следите за регламентом и оборвите меня двупалым свистом, в бабушку и в Бога душу мать, если я не уложусь в пять минут. Вообще, обрывайте говорунов. Пять минут им на выступление, а потом — в шею! Никому не давайте себя обманывать, не давайте вешать лапшу на уши и заговаривать себе зубы, потому что зубы потом болят еще больше. Теперь самое главное: знаете ли вы, что человек отличается от животного чувством юмора? Духовно эволюция работает именно в этом направлении. Вот все, что я хотел вам сказать. Это важно. Подумайте над этим. Сколько времени прошло? Ровно одна минута. Я уложился в регламент. Спасибо за внимание".
    Они мне аплодировали бы.

&  ...люди, излишне увлеченные чем бы то ни было — хоть женщинами, хоть наукой, хоть марками, — сродни наркоманам и не вполне хомо сапиенсы.

&  Ко всему можно привыкнуть, но только не к тому, что тебя нигде нет.

&  Значит, ты чистеньким хотел остаться? Всю жизнь руки мыл, а профессор за тебя отдувался? И брал, и давал, и врал, и вообще тебя уравновешивал. Зло равно добру. Добро равно злу. Понял? Если ты чистенький, то кто-то непременно должен быть настолько же грязненьким. Иначе без равновесия поезда сойдут с рельсов, планеты — с орбит, люди — с ума, а физические постоянные превратятся в постоянно-переменные, а это конец.

&  — Что ж... Я, пожалуй... Но с одним условием.
    — ЕМУ условий никто не ставит. Не произноси этого слова. Лучше скажи так: "с одним последним желанием". Он это любит — желания. Понял? Давай свое желание. Но чтоб без нарушения равновесия и мировой гармонии.

  ... – А где космонавт?”