Джозеф Хеллер — Уловка-22 (5/7)

Ранее

&  — Вам и на этот раз солгали.
    — Но они не имели права врать мне! — запротестовал полковник Шейскопф, и от негодования на глаза его навернулись слезы.
    — Разумеется, они имели право, — отрезал генерал Пеккем с холодной и рассчитанной жесткостью. ... — Не будьте таким ослом, Шейскопф. Люди имеют право делать все, что не возбраняется законом, а закона против лжи не существует.

&  Генерал Пеккем обожал слушать самого себя, особенно когда говорил о себе.

&  — Я в пьесах не разбираюсь, — оборвал его полковник Шейскопф.
    — А в чем вы разбираетесь? — ядовито спросил генерал.
    — В парадах, — с воодушевлением ответил полковник Шейскопф. — Я могу разослать оповещение о парадах?
    — Оповещение разослать можно, парады назначать нельзя.

&  — Висконсинского лишая не существует в природе. Неужто вам не ясно? Я наврал. Я вступил в сделку с докторами. Я им пообещал, что сообщу, когда пройдет мой висконсинский лишай, если они мне пообещают не пытаться его лечить, А ведь прежде я никогда не лгал. Ну разве это все не чудесно?
    Капеллан согрешил, но из этого вышло не зло, а добро. Общепринятая мораль подсказывала ему, что — врать и увиливать от своих обязанностей — это грех, а грех, как всем известно, есть зло. А зло не может породить никакого добра. И тем не менее капеллан чувствовал себя превосходно, точно он сотворил добро. Следовательно, из этого логически вытекало, что лгать и увиливать от исполнения своих обязанностей — вовсе не грешно. В минуту божественного просветления капеллан изобрел спасительную карманную философскую систему. Он был в восторге от своего открытия. Это была воистину чудесная система!

&  — Что справедливо, то справедливо, сэр.
    — Разумеется, что справедливо, то справедливо.

&  — Вы совершили очень тяжкое преступление, святой отец — сказал майор.
    — Какое преступление?
    — Этого мы пока не знаем, — сказал полковник. — Но намерены выяснить. Одно лишь мы знаем наверняка: преступление ваше весьма серьезно.

&  — Пожалуйста, располагайтесь поудобней, капеллан, — сердечно предложил полковник, включая ослепительно яркую лампу и направляя ее свет в лицо капеллану. Он положил на стол медный кастет и коробок спичек. — Будьте как дома.

---

&  — Ну что ж, все прекрасно, капеллан, — приободрил его майор. — Если вы не виновны, вам бояться нечего. Чего вы так испугались? Ведь вы же не виновны?
    — Еще как виновен, — сказал полковник. — Виновен с головы до пят.
    — Но в чем я виновен? — взмолился капеллан, все более теряясь. Он не знал, у кого из этих людей просить пощады. Офицер без знаков различия притаился в дальнем углу. — Что я такого сделал?
    — Именно это мы и собираемся выяснить, — ответил полковник и придвинул капеллану клочок бумаги и карандаш.

&  — Будьте любезны, напишите-ка вашу фамилию. Только своим собственным почерком.
    — Своим почерком?
    — Вот именно. Где-нибудь на этой бумажке.
    Когда капеллан расписался, полковник отобрал у него бумажку и положил рядом с листом бумаги, который он вынул из папки.
    — Видите, — сказал полковник майору, который из-за его плеча с чрезвычайной серьезностью рассматривал оба документа.
    — Почерк как будто разный, а? — высказал предположение майор.
    — Я говорил вам, что это — его работа.
    — Какая работа? — спросил капеллан.
    — Капеллан, для меня это тяжкий удар, — с глубокой, печальной укоризной в голосе проговорил майор.
    — О каком ударе вы говорите?
    — Слов не нахожу, как вы меня разочаровали!
    — Чем? — все более исступленно допытывался капеллан. — Что я такого сделал?
    — А вот что, — ответил майор и с видом человека, обманутого в своих лучших надеждах, швырнул на стол клочок бумаги, на котором только что расписался капеллан. — Это не ваш почерк.
    От удивления капеллан быстро-быстро заморгал.
    — Как это — не мой? Мой!
    — Нет, не ваш, капеллан. Вы снова лжете.
    — Но ведь я только что расписался у вас на глазах, — в отчаянии закричал капеллан.
    — Вот именно, — сокрушенно возразил майор. — Именно у нас на глазах. Поэтому вы и не можете отрицать, что это написано вами. Человек, который пишет чужим почерком, способен на любую ложь.

&  — Вас просили расписаться, как вы обычно расписываетесь, а вы этого не сделали.
    — Как это не сделал? Чей же это еще почерк, если не мой?
    — Чей-то еще,
    — Чей?
    — Именно это мы и пытаемся выяснить, — угрожающе проговорил полковник. — Признавайтесь, капеллан.

&  — Ну, капеллан, не знаете ли вы, кто это написал?
    Капеллан помедлил с ответом: он узнал почерк Йоссариана.
    — Нет.
    — Ну, а читать-то вы хоть умеете? — саркастически спросил полковник. — Автор ведь расписался?
    — Да, под письмом моя фамилия.
    — Стало быть, вы и автор. Что и требовалось доказать.
    — Но я этого не писал! И почерк не мой!
    — Значит, вы и тогда изменили свой почерк, пожав плечами, возразил полковник. — Только и всего.

&  — Капеллан, какую религию вы исповедуете?
    — Я анабаптист, сэр.
    — Довольно подозрительная религия, а?
    — Подозрительная? — переспросил капеллан, искренне удивившись. — Почему же, сэр?
    — Хотя бы потому, что я ничего о ней не слышал. Надеюсь, вы мне верите, а? Вот потому-то я и говорю, что ваша религия какая-то подозрительная.

&  — Капеллан, в свое время я изучал латынь. Я хочу честно предупредить вас об этом, прежде чем задать следующий вопрос. Означает ли слово "анабаптист" только то, что вы не баптист?
    — О нет, сэр, разница более серьезная.
    — В таком случае вы — баптист?
    — Нет, сэр.
    — Следовательно, вы не баптист, не так ли?
    — Как, сэр?..
    — Не понимаю, зачем вы еще пререкаетесь со мной? Вы ведь уже признались, что вы не баптист. Но, сказав,что вы не баптист, капеллан, вы еще отнюдь не сообщили нам, кто вы есть на самом деле. Кем-то вы ведь должны быть, в конце концов.

Далее