Пол Андерсон — Коридоры времени (Романы, повесть)

  “В замке лязгнул ключ. ...

&  — Зачем искать всему название и объяснение? Разве недостаточно самой реальности?

&  Ни одно государство не может долго продержаться, если не имеет хотя бы пассивной поддержки большинства.

&  Ощущение неотвратимости судьбы превращает человека в раба.

---

&  Все дурное — это хорошее, ставшее злокачественным.

&  Как и в любой войне, основные усилия должны быть направлены на не бросающуюся в глаза организацию всего.

&  Проблема безопасности. Нельзя, чтобы твои сторонники знали больше, чем необходимо, иначе это может стать известным врагу.

  ... — Всегда, — сказала она.”

Илья Ильф & Евгений Петров — Золотой теленок (10/10)

Ранее

&  Нет, от пожара придется отказаться. Жечь деньги-трусливо и не грациозно. Нужно придумать какой-нибудь эффектный жест. Основать разве стипендию имени Балаганова для учащихся заочного радиотехникума? Купить пятьдесят тысяч серебряных ложечек, отлить из них конную статую Паниковского и установить на могиле? Инкрустировать "Антилопу" перламутром? А может быть...

&  — Заседание продолжается, — сказал великий комбинатор, — на этот раз без участия депутата сумасшедших аграриев О.Бендера.

&  — Вчера чистили Скумбриевича, пробиться нельзя было. Сначала все шло очень культурно. Скумбриевич так рассказал свою биографию, что ему все аплодировали. "Я, говорит, родился между молотом и наковальней". Этим он хотел подчеркнуть, что его родители были кузнецы. А потом из публики кто-то спросил: "Скажите, вы не помните, был такой торговый дом "Скумбриевич и сын. Скобяные товары"? Вы не тот Скумбриевич?"
    И тут этот дурак возьми и скажи: "Я не Скумбриевич, я сын". Представляете, что теперь с ним будет? Первая категория обеспечена.

&  — Зося, я приехал, и отмахнуться от этого факта невозможно.

---

&  Он переменил интонацию, он говорил быстро и много, жаловался на обстоятельства, сказал о том, что молодость прошла совсем не так, как воображалось в младенческие годы, что жизнь оказалась грубой и низкой, словно басовый ключ.

&  — Вот навалился класс-гегемон, — сказал Остап печально, даже мою легкомысленную идею — и ту использовал для своих целей. А меня оттерли, Зося. Слышите, меня оттерли. Я несчастен.

&  — Не сердитесь, Зося, Примите во внимание атмосферный столб. Мне кажется даже, что он давит на меня значительно сильнее, чем на других граждан. Это от любви к вам. И, кроме того, я не член профсоюза. От этого тоже.

&  — Мне тридцать три года, — поспешно сказал Остап, — возраст Иисуса Христа. А что я сделал до сих пор? Учения я не создал, учеников разбазарил, мертвого Паниковского не воскресил, и только вы...
    — Ну, до свиданья, — сказала Зося, — мне в столовку.

&  — Перикл! — еще издали закричала Зося. — Я тебе купила носки с двойной пяткой. Познакомьтесь. Это Фемиди.
    — Фемиди, — сказал молодой человек, сердечно пожимая руку Остапа.
    — Бендер-Задунайский, — грубо ответил великий комбинатор, сразу сообразив, что опоздал на праздник любви и что носки с двойной пяткой — это не просто продукция какой-то кооперативной артели лжеинвалидов, а некий символ счастливого брака, узаконенного загсом.

&  — А вы собственно по какой линии работаете? — спросил молодого человека Остап.
    — А я собственно секретарь изоколлектива железнодорожных художников, — ответил Фемиди. Великий комбинатор стал медленно подниматься.
    — Ах, представитель коллектива! Этого можно было ожидать! Однако не буду отвлекать вас разговорами. Это помешает вам правильно выделять желудочный сок, столь необходимый для здоровья.

&  — Тоже, апостол Павел нашелся, — шептал он, перепрыгивая через клумбы городского сада. — Бессребреник, с-сукин сын! Менонит проклятый, адвентист седьмого дня! Дурак! Если они уже отправили посылку — повешусь! Убивать надо таких толстовцев!

&  — Мне только... — начал Остап. Но он не продолжал. Это было бесполезно. Очередь, серая, каменная, была несокрушима, как греческая фаланга. Каждый знал свое место и готов был умереть за свои маленькие права.

&  Только через сорок пять минут Остап вложил голову в почтовое окошко и азартно потребовал обратно свою посылку. Служащий равнодушно возвратил квитанцию Остапу.
    — Товарищ, мы посылок обратно не выдаем.
    — Как! Уже отправили? — спросил великий комбинатор колеблющимся голосом. — Я только час тому назад сдал!
    — Товарищ, мы посылок обратно не выдаем, — повторил почтовый работник.
    — Но ведь это моя посылка, — сказал Остап ласково, — понимаете, моя. Я ее отправил, я ее хочу взять назад. Понимаете, забыл вложить банку варенья. Из райских яблочек. Очень вас прошу. Дядя страшно обидится. Понимаете...
    — Товарищ, мы обратно посылок не выдаем.

&  Остап оглянулся, ища помощи. Сзади стояла очередь, молчаливая и суровая, знающая все правила, в том числе и то, что посылки обратно не выдаются.

&  — Вложить баночку, — пролепетал Остап, — райские яблочки.
    — Товарищ, баночку отправьте отдельной посылкой, сказал служащий, смягчаясь. — Ничего вашему дяде не сделается.
    — Вы не знаете моего дяди! — горячо сказал Остап. — И потом я бедный студент, у меня нет денег. Прошу вас как общественника.

&  — Больше никогда этого не делайте, — строго сказал почтовик, выкидывая Бендеру его чемоданчик.
    — Никогда не сделаю! — заявил командор. — Честное студенческое слово!

&  — Довольно психологических эксцессов, — радостно сказал Бендер, — довольно переживаний и самокопания. Пора начать трудовую буржуазную жизнь. В Рио-де-Жанейро! Куплю плантацию и выпишу в качестве обезьяны Балаганова. Пусть срывает для меня бананы!

&  — Все надо делать по форме. Форма номер пять — прощание с родиной. Ну что ж, адье, великая страна. Я не люблю быть первым учеником и получать отметки за внимание, прилежание и поведение. Я частное лицо и не обязан интересоваться силосными ямами, траншеями и башнями. Меня как-то мало интересует проблема социалистической переделки человека в ангела и вкладчика сберкассы. Наоборот. Интересуют меня наболевшие вопросы бережного отношения к личности одиноких миллионеров...

&  — Не надо оваций! Графа Монте-Кристо из меня не вышло. Придется переквалифицироваться в управдомы.

  ... — Не надо оваций! Графа Монте-Кристо из меня не вышло. Придется переквалифицироваться в управдомы.”

Илья Ильф & Евгений Петров — Золотой теленок (9/10)

Ранее

&  — Дали бы мне миллион рублей! — сказал второй пассажир, суча ногами. — Я бы им показал, что делать с миллионом!
    В пролете между верхними диванами появилась голова четвертого пассажира. Он внимательно поглядел на человека, точно знавшего, что можно сделать с миллионом, и, ничего не сказавши, снова закрылся журналом.

&  — Да, бывают различные факты в области денежного обращения. ...

&  — Между нами говоря, если хотите знать, — деньги — это все.

---

&  — Как же Бубешко, Иван Николаевич? — спросил самый молодой из пассажиров с азартом. — Наверное, землю носом роет?
    — Уж не роет. Оказался в дурацком положении. Но что было! Сначала он полез в драку... вы знаете, Иван Николаевич, — характер... Восемьсот двадцать пять тысяч тонн и ни на одну тонну больше. Тут началось серьезное дело. Преуменьшение возможностей... Факт! Равнение на узкие места — факт! Надо было человеку сразу же полностью сознаться в своей ошибке. Так нет! Амбиция! Подумаешь, — благородное дворянство. Сознаться — и все. А он начал по частям. Решил авторитет сохранить. И вот началась музыка, достоевщина: "С одной стороны, признаю, но, с другой стороны, подчеркиваю". А что там подчеркивать, что за бесхребетное виляние! Пришлось нашему Бубешко писать второе письмо. ... Но и там он о своем оппортунизме не сказал ни слова. И пошел писать. Каждый день письмо. Хотят для него специальный отдел завести: "Поправки и отмежевки". И ведь сам знает, что зашился, хочет выкарабкаться, но такое сам нагромоздил, что не может. И последний раз до того дошел, что даже написал: "Так, мол, и так... ошибку признаю, а настоящее письмо считаю недостаточным".

&  — Что же это вы, папаша, пассажиров не надо линчевать без особой необходимости. Зачем так точно придерживаться буквы закона? Надо быть гостеприимным. Знаете, как на Востоке!.. Пойдемте, я вам сейчас все растолкую.

&  — По восточному обычаю, — сказал Остап обществу, — согласно законов гостеприимства, как говорил некий работник кулинарного сектора.

&  — Меня давно интересовала проблема всеобщего, равного и тайного обучения, — болтал он радостно, — недавно я даже беседовал по этому поводу с индусским философом-любителем. Человек крайней учености. Поэтому, что бы он ни сказал, его слова сейчас же записываются на граммофонную пластинку. А так как старик любит поговорить, — есть за ним такой грешок, — то пластинок скопилось восемьсот вагонов, и теперь из них уже делают пуговицы.

&  В студентах чувствовалось превосходство зрителя перед конферансье. Зритель слушает гражданина во фраке, иногда смеется, лениво аплодирует ему, но в конце концов уходит домой, и нет ему больше никакого дела до конферансье. А конферансье после спектакля приходит в артистический клуб, грустно сидит над котлетой и жалуется собрату по Рабису-опереточному комику, что публика его не понимает, а правительство не ценит. Комик пьет водку и тоже жалуется, что его не понимают. А чего там не понимать? Остроты стары, и приемы стары, а переучиваться поздно. Все, кажется, ясно.

&  — Понимаете, светила луна, королева ландшафта. Мы сидели на ступеньках музея древностей, и вот я почувствовал, что я ее люблю. Но мне пришлось в этот же вечер уехать, так что дело расстроилось. Она, кажется, обиделась. Даже наверное обиделась.

&  — Вас послали в командировку? — спросила девушка.
    — М-да. Как бы командировка. То есть не совсем командировка, но срочное дело. Теперь я страдаю. Величественно и глупо страдаю.
    — Это не страшно, — сказала девушка, — переключите избыток своей энергии на выполнение какого-нибудь трудового процесса. Пилите дрова, например. Теперь есть такое течение.

&  В купе Остап по-прежнему выбивался из сил, чтобы понравиться компании. И он достиг того, что студенты стали считать его своим. А грубиян Паровицкий изо всей силы ударил Остапа по плечу и воскликнул:
    — Поступай к нам в политехникум. Ей-богу! Получишь стипендию семьдесят пять рублей. Будешь жить, как бог. У нас — столовая, каждый день мясо. Потом на Урал поедем на практику.
    — Я уже окончил один гуманитарный вуз, — торопливо молвил великий комбинатор.

&  — А что ты теперь делаешь? — спросил Паровицкий.
    — Да так, по финансовой линии.
    — Служишь в банке?
    Остап внезапно сатирически посмотрел на студента и внезапно сказал:
    — Нет, не служу. Я миллионер.

&  — Как видите, гуманитарные науки тоже приносят плоды, — сказал миллионер, приглашая студентов повеселиться вместе с ним.

&  — Живу, как бог, — продолжал Остап, — или как полубог, что в конце концов одно и то же.

&  Дружба гибла на глазах. Скоро в купе осталась только добрая и отзывчивая девушка в гимнастических туфлях.
    — Куда это все убежали? — спросил Бендер.
    — В самом деле, — прошептала девушка, — надо узнать.
    Она проворно бросилась к двери, но несчатный миллионер схватил ее за руку.
    — Я пошутил, — забормотал он, — я трудящийся. Я дирижер симфонического оркестра!.. Я сын лейтенанта Шмидта!.. Мой папа турецко-подданный. Верьте мне!..

&  — Вы знаете, Адам, новость — на каждого гражданина давит столб воздуха силою в двести четырнадцать кило!
    — Нет, — сказал Козлевич, — а что?
    — Как что! Это научно-медицинский факт. И мне это стало с недавнего времени тяжело. Вы только подумайте! Двести четырнадцать кило! Давят круглые сутки, в особенности по ночам. Я плохо сплю. Что?
    — Ничего, я слушаю, — ласково ответил Козлевич.
    — Мне очень плохо, Адам. У меня слишком большое сердце.

&  — Вчера на улице ко мне подошла старуха и предложила купить вечную иглу для примуса. Вы знаете, Адам, я не купил. Мне не нужна вечная игла, я не хочу жить вечно. Я хочу умереть. У меня налицо все пошлые признаки влюбленности: отсутствие аппетита, бессонница и маниакальное стремление сочинять стихи. Слушайте, что я накропал вчера ночью при колеблющемся свете электрической лампы: "Я помню чудное мгновенье, передо мной явилась ты, как мимолетное виденье, как гений чистой красоты". Правда, хорошо? Талантливо? И только на рассвете, когда дописаны были последние строки, я вспомнил, что этот стих уже написал А. Пушкин. Такой удар со стороны классика! А?
    — Нет, нет, продолжайте, — сказал Козлевич сочувственно.

&  — А вы у нее были? — спросил прямолинейный Козлевич. — У Зоси Викторовны?
    — Не пойду, — сказал Остап, — по причине гордой застенчивости. Во мне проснулись янычары. Я этой негодяйке послал из Москвы на триста пятьдесят рублей телеграмм и не получил ответа даже на полтинник. Это я-то, которого любили домашние хозяйки, домашние работницы, вдовы и даже одна женщина — зубной техник. Нет, Адам, я туда не пойду. До свидания!

&  — Ты куда?! — закричал Остап еще издали. — Я тебе покажу хватать чужие чемоданы! На секунду оставить нельзя! Безобразие!

&  Что ж теперь делать? Как распорядиться проклятым кушем, который обогащает меня только моральными муками? Сжечь его, что ли?

Окончание

Илья Ильф & Евгений Петров — Золотой теленок (8/10)

Ранее

&  — Варвары! Всю сервировку к свиньям собачьим!.. Антон Павловича кормил, принца Вюртембергского!.. Приеду домой и умру! Вспомнят тогда Ивана Осиповича. Сервируй, скажут, банкетный стол на восемьдесят четыре персоны, к свиньям собачьим. А ведь некому будет! Нет Ивана Осиповича Трикартова! Скончался! Отбыл в лучший мир, иде же несть ни болезни, ни печали, ни воздыхания, но жизнь бесконечная... Ве-е-ечная па-ммять!

&  — А по-моему, в этом нет ничего страшного. Раз Узун-Кулак существует, должен же кто-нибудь о нем писать?
    — Но ведь уже тысячу раз писали! — сказал Лавуазьян.
    — Узун-Кулак существует, — вздохнул писатель, — и с этим приходится считаться.

&  Могло бы показаться даже, что дело происходит в кооперативном магазине: покупатель спрашивает головной убор, а продавец лениво выбрасывает на прилавок лохматую кепку булыжного цвета. Ему все равно — возьмет покупатель кепку или не возьмет. Да и сам покупатель не очень-то горячится, спрашивая только для успокоения совести: "Может, другие есть?" — на что обычно следует ответ: "Берите, берите, а то и этого не будет". И оба смотрят друг на друга с полнейшим равнодушием.

&  — Эй, там, на шхуне! — устало крикнул Остап. — Какое счастье, что вы не курите! Просить папиросу у такого скряги, как вы, было бы просто мучительно. Вы никогда не протянули бы портсигара, боясь, что у вас вместо одной папиросы заберут несколько, а долго копались бы в кармане, с трудом приоткрывая коробку и вытаскивая оттуда жалкую, согнутую папироску. Вы нехороший человек. Ну, что вам стоит вытащить весь чемодан!
    — Еще чего! — буркнул Корейко, задыхаясь под кроватью.

---

&  — Вот я и миллионер! — воскликнул Остап с веселым удивлением. — Сбылись мечты идиота!

&  — Будете вот сидеть на своем чемодане, а в один погожий денек явится к вам костлявая — и косой по шее. А? Представляете себе аттракцион? Спешите, Александр Иванович, котлеты еще на столе. Не будьте твердолобым.

&  После потери миллиона Корейко стал мягче и восприимчивей.
    — Может, в самом деле проветриться? — сказал он неуверенно. — Прокатиться в центр? Но, конечно, без шика, без этого гусарства.
    — Какое уж тут гусарство! Просто два врача-общественника едут в Москву, чтобы посетить Художественный театр и собственными глазами взглянуть на мумию в Музее изящных искусств. Берите чемодан.

&  — Пассажиров не принимаем, — сказал пилот, берясь за лестничный поручень. — Это — специальный рейс.
    — Я покупаю самолет! — поспешно сказал великий комбинатор. — Заверните в бумажку.
    — С дороги! — крикнул механик, подымаясь вслед за пилотом.

&  — Транспорт отбился от рук. С железной дорогой мы поссорились. Воздушные пути сообщения для нас закрыты. Пешком? Четыреста километров. Это не воодушевляет. Остается одно — принять ислам и передвигаться на верблюдах.

&  Если через два дня мы не получим приличной пищи, я взбунтую какие-либо племена. Честное слово! Назначу себя уполномоченным пророка и объявлю священную войну, джихад. Например, Дании. Зачем датчане замучили своего принца Гамлета? При современной политической обстановке даже Лига наций удовлетворится таким поводом к войне. Ей-богу, куплю у англичан на миллион винтовок, — они любят продавать огнестрельное оружие племенам, — и маршмарш в Данию. Германия пропустит — в счет репараций. Представляете себе вторжение племен в Копенгаген?

&  — Ваши впечатления, товарищи?
    — Ничего себе, — сказал Остап.

&  — Скажите, Шура, честно, сколько вам нужно денег для счастья? — спросил Остап. — Только подсчитайте все.
    — Сто рублей, — ответил Балаганов, с сожалением отрываясь от хлеба с колбасой.
    — Да нет, вы меня не поняли. Не на сегодняшний день, а вообще. Для счастья. Ясно? Чтобы вам было хорошо на свете.

&  — А как Рио-де-Жанейро, — возбужденно спросил Балаганов. — Поедем?
    — Ну его к черту! — с неожиданной злостью сказал Остап. — Все это выдумка, нет никакого Рио-деЖанейро, и Америки нет, и Европы нет, ничего нет. И вообще последний город — это Шепетовка, о которую разбиваются волны Атлантического океана.
    — Ну и дела! — вздохнул Балаганов.
    — Мне один доктор все объяснил, — продолжал Остап, — заграница — это миф о загробной жизни. Кто туда попадает, тот не возвращается.

&  — Учитель желает узнать, не содержатся ли в чемодане пришельца песни и саги и не собирается ли пришелец прочесть их вслух, так как учителю прочли уже много песен и саг и он больше не может их слушать.
    — Скажите учителю, что саг нету, — почтительно ответил Остап.

&  — Прежде чем ответить на ваш вопрос о смысле жизни, — сказал переводчик, — учитель желает сказать несколько слов о народном образовании в Индии.
    — Передайте учителю, — сообщил Остап, — что проблема народного образования волнует меня с детства.

&  — А как все-таки будет со смыслом жизни? — спросил миллионер, улучив минуту.
    — Учитель желает прежде, — объяснил переводчик, — познакомить пришельца с обширными материалами, которые он собрал при ознакомлении с постановкой дела народного образования в СССР.
    — Передайте его благородию, — ответил Остап, — что пришелец не возражает.

&  — Знаете, — сказал он, — переводить больше не нужно. Я стал как-то понимать по-бенгальски. Вот когда будет насчет смысла жизни, тогда и переведите.

&  — Как же я забыл! — сказал он сердито. Потом он засмеялся, зажег свет и быстро написал телеграмму: "Черноморск. Зосе Синицкой. Связи ошибкой жизни готов лететь Черноморск крыльях любви, молнируйте ответ Москва Грандотель Бендер".

&  — ...Это был обыкновенный землемер — жена, одна комната, сто двадцать рублей жалованья. Фамилия Бигусов. Обыкновенный, ну, совершенно незамечательный человек, даже, если хотите знать, между нами говоря, хам.

&  ...Воронеж, если хотите знать, не особенно большой центр. Между нами говоря, какое там может быть отношение к самураям? Самое отрицательное.

Далее

Илья Ильф & Евгений Петров — Золотой теленок (7/10)

Ранее

&  — Почему вы меня полюбили? — спросила Зося, трогая Остапа за руку.
    — Вы нежная и удивительная, — ответил командор, — вы лучше всех на свете.

&  — Куда, куда приехать? — закричал Остап. — Где он?
    — Нет, я вам не скажу. Вы ревнивец. Вы его еще убьете.
    — Ну что вы, Зося! — осторожно сказал командор. — Просто любопытно узнать, где это люди устраиваются.

&  — Карнавал окончился! — крикнул командор, когда "Антилопа" со стуком проезжала под железнодорожным мостом. — Начинаются суровые будни.

&  — Адам, — говорил командор, — вы наш отец, мы ваши дети. Курс на восток! У вас есть прекрасный навигационный прибор — компас-брелок. Не сбейтесь с пути!

&  Паниковский тоскливо смотрел на лохматые кукурузные поля и несмело шепелявил:
    — Зачем мы опять едем? К чему это все? Так хорошо было в Черноморске.

---

&  — Бендер! Он гуляет по дороге. Гусь! Эта дивная птица гуляет, а я стою и делаю вид, что это меня не касается. Он подходит. Сейчас он будет на меня шипеть. Эти птицы думают, что они сильнее всех, и в этом их слабая сторона. Бендер! В этом их слабая сторона!.. Он идет на меня и шипит, как граммофон. Но я не из робкого десятка, Бендер. Другой бы на моем месте убежал, а я стою и жду. Вот он подходит и протягивает шею, белую гусиную шею с желтым клювом. Он хочет меня укусить. Заметьте, Бендер, моральное преимущество на моей стороне. Не я на него нападаю, он на меня нападает. И тут, в порядке самозащиты, я его хвата...

&  — Идем, нам нужно торопиться. Нужно где-нибудь переночевать, поесть, раздобыть денег на билеты. Ехать придется далеко. Идем, идем, Козлевич! Жизнь прекрасна, невзирая на недочеты.

&  Голод гнал их вперед. Никогда еще им не было так тесно и неудобно на свете.

&  Козлевич вспомнил о погибшей "Антилопе", с ужасом посмотрел на Паниковского и запел латинскую молитву.
    — Бросьте, Адам! — сказал великий комбинатор. — Я знаю все, что вы намерены сделать. После псалма вы скажете: "Бог дал, бог и взял", потом: "Все под богом ходим", а потом еще что-нибудь лишенное смысла, вроде: "Ему теперь все-таки лучше, чем нам". Всего этого не нужно, Адам Казимирович. Перед нами простая задача: тело должно быть предано земле.

&  При спичечных вспышках великий комбинатор вывел на плите куском кирпича эпитафию:
    Здесь лежит МИХАИЛ САМУЭЛЕВИЧ ПАНИКОВСКИЙ
                               человек без паспорта
    Остап снял свою капитанскую фуражку и сказал:
    — Я часто был несправедлив к покойному. Но был ли покойный нравственным человеком? Нет, он не был нравственным человеком. Это был бывший слепой, самозванец и гусекрад. Все свои силы он положил на то, чтобы жить за счет общества. Но общество не хотело, чтобы он жил за его счет. А вынести этого противоречия во взглядах Михаил Самуэлевич не мог, потому что имел вспыльчивый характер. И поэтому он умер. Все!

&  — Уезжаете? Ну, ну!
    — Остаетесь? Ну, ну!
    — Работаете? Ну, ну!
    — Разговариваете? Ну, ну!
    — Спорите? Ну, ну!

&  Для разгона заговорили о Художественном театре. Гейнрих театр похвалил, а мистер Бурман уклончиво заметил, что в СССР его, как сиониста, больше всего интересует еврейский вопрос.
    — У нас такого вопроса уже нет, — сказал Паламидов.
    — Как же может не быть еврейского вопроса?
    — Нету, Не существует.
    — Но ведь в России есть евреи?
    — Есть, — ответил Паламидов.
    — Значит, есть и вопрос?
    — Нет. Евреи есть, а вопроса нету.

&  В таких случаях Магомет обычно шел к горе, прекрасно понимая, что гора к нему не пойдет.

&  Для полноты счастья не хватало денег.

&  ... Буфетчик заявил, что сделано будет все, что возможно.
    — Согласно законов гостеприимства, — добавил он почему-то.

&  Они приобрели разительное сходство со старинными советскими служащими, и их мучительно хотелось чистить, выпытывать, что они делали до 1917 года, не бюрократы ли они, не головотяпы ли и благополучны ли по родственникам.

&  — Товарищи, что сделано, то сделано, и говорить тут много не надо. А от всего нашего укладочного коллектива просьба правительству — немедленно отправить нас на новую стройку. Мы хорошо сработались вместе и последние месяцы укладывали по пяти километров рельсов в день. Обязуемся эту норму удержать и повысить. И да здравствует наша мировая революция! Я еще хотел сказать. товарищи, что шпалы поступали с большим браком, приходилось отбрасывать. Это дело надо поставить на высоту.

&  — Ну, девочка, — весело сказал начальник строительства, — скажи нам, что ты думаешь о Восточной Магистрали?
    ...пионерка Гремящего Ключа своими слабыми ручонками сразу ухватила быка за рога и тонким смешным голосом закричала:
    — Да здравствует пятилетка!

&  — Да! Мы герои! — восклицал Талмудовский, протягивая вперед стакан с нарзаном. — Привет нам, строителям Магистрали! Но каковы условия нашей работы, граждане! Скажу, например, про оклад жалованья. Не спорю, на Магистрали оклад лучше, чем в других местах, но вот культурные удобства! Театра нет! Пустыня! Канализации никакой!.. Нет, я так работать не могу!
    Плевал я на договор! Что? Подъемные назад? Только судом, только судом!

Далее

Илья Ильф & Евгений Петров — Золотой теленок (6/10)

Ранее

&  — Заседание продолжается! — молвил Остап как ни в чем не бывало. — И, как видите, господа присяжные заседатели, лед тронулся. Подзащитный пытался меня убить. Конечно, из детского любопытства. Он просто хотел узнать, что находится у меня внутри. Спешу это любопытство удовлетворить. Там внутри — благородное и очень здоровое сердце, отличные легкие и печень без признака камней. Прошу занести этот факт в протокол. А теперь — продолжим наши игры, как говорил редактор юмористического журнала, открывая очередное заседание и строго глядя на своих сотрудников.

&  — Да, вы ошиблись. И на старуху бывает проруха, как сказала польская красавица Инга Зайонц через месяц после свадьбы с другом моего детства Колей Остен-Бакеном.

&  — ... Прикажете получить деньги?
    — Да, деньги! — сказал Корейко. — С деньгами заминка. Папка хорошая, слов нет, купить можно, но, подсчитывая мои доходы, вы совершенно упустили из виду расходы и прямые убытки. Миллион — это несуразная цифра.

&  — До свиданья, — холодно молвил Остап, — и, пожалуйста, побудьте дома полчаса. За вами приедут в чудной решетчатой карете.

&  — Так дела не делают, — сказал Корейко с купеческой улыбкой.
    — Может быть, — вздохнул Остап, — но я, знаете, не финансист. Я — свободный художник и холодный философ.

&  — Значит, пойдем в закрома? — спросил Остап. — Кстати, где вы держите свою наличность? Надо полагать, не в сберкассе?

---

&  — А вы лучше, чем я думал, — дружелюбно сказал Бендер. — И правильно. С деньгами нужно расставаться легко, без стонов.
    — Для хорошего человека и миллиона не жалко, — ответил конторщик, к чему-то прислушиваясь.

&  — Вы что, на именинах у архиерея были? — хмуро спросил Остап.

&  — Ну, гуси-лебеди, что поделывали?
    — Ей-богу, — сказал Балаганов, прикладывая руку к груди. — Это все Паниковский затеял.
    — Паниковский! — строго сказал командор.
    — Честное, благородное слово! — воскликнул нарушитель конвенции. — Вы же знаете, Бендер, как я вас уважаю! Это балагановские штуки.
    — Шура! — еще более строго молвил Остап.
    — И вы ему поверили! — с упреком сказал уполномоченный по копытам. — Ну, как вы думаете, разве я без вашего разрешения взял бы эти гири?

&  — Какая фемина! — ревниво сказал Паниковский, выходя с Балагановым на улицу. — Ах, если бы гири были золотые! Честное, благородное слово, я бы на ней женился!

&  ...из банка Остап вышел, держа в руке тридцать четыре рубля.
    — Это все, что осталось от десяти тысяч, — сказал он с неизъяснимой печалью, — а я думал, что на текущем счету есть еще тысяч шесть-семь... Как же это вышло? Все было так весело, мы заготовляли рога и копыта, жизнь была упоительна, земной шар вертелся специально для нас — и вдруг... Понимаю! Накладные расходы! Аппарат съел все деньги.

&  — Вы пойдете под суд! — загремели басы и баритоны. — Где начальник отделения? Где уполномоченный по копытам?
    Балаганов задрожал.
    — Контора умерла, — шепнул Остап, — и мы здесь больше не нужны. Мы пойдем по дороге, залитой солнцем, а Фунта поведут в дом из красного кирпича, к окнам которого по странному капризу архитектора привинчены толстые решетки.

&  — Вот, — вымолвил, наконец, Остап, — судьба играет человеком, а человек играет на трубе.

&  — Что вы делаете? — сказал Балаганов, взмахнув букетом. — Зачем этот шик?
    — Нужно, Шура, нужно, — ответил Остап. — Ничего не поделаешь! У меня большое сердце. Как у теленка. И потом это все равно не деньги. Нужна идея.

&  — Иди, иди, лошадь, — заметил великий комбинатор, — не твоего это ума дело!

&  — Вот, например, я! — сказал вдруг швейцар, развивая, видимо, давно мучившую его мысль. — Сказал мне помреж Терентьев бороду отпустить. Будешь, говорит, Навуходоносора играть или Валтасара в фильме, вот названия не помню. Я и отрастил, смотри, какая бородища — патриаршая! А теперь что с ней делать, с бородой! Помреж говорит: не будет больше немого фильма, а в звуковом, говорит, тебе играть невозможно, голос у тебя неприятный. Вот и сижу с бородой, тьфу, как козел! Брить жалко, а носить стыдно. Так и живу.

&  — В самом ли деле прекрасна жизнь, Паниковский, или мне это только кажется?
    — Где это вы безумствуете? — ревниво спрашивал нарушитель конвенции.
    — Старик! Эта девушка не про вас, — отвечал Остап.

&  Погода благоприятствовала любви.

&  — Какая фемина! — шептал он. — Я люблю ее, как дочь!

Далее

Илья Ильф & Евгений Петров — Золотой теленок (5/10)

Ранее

&  — Вы знаете, Шура, — зашептал Паниковский, — я очень уважаю Бендера, но я вам должен сказать: Бендер — осел! Ей-богу, жалкая, ничтожная личность!
    — Но, но! — предостерегающе сказал Балаганов.
    — При чем тут — но-но? Вы только подумайте, на что он тратит наши деньги? Вы только вспомните! Зачем нам эта дурацкая контора? Сколько расходов! Одному Фунту мы платим сто двадцать. А конторщица. Теперь еще каких-то двух прислали, я видел — они сегодня жалованье по ведомости получали. Бронеподростки! Зачем это все? Он говорит — для легальности. Плевал я на легальность, если она стоит таких денег.

&  — Да, Шура. Мы с вами получаем мизерный оклад, а он купается в роскоши. И зачем, спрашиваю я, он ездил на Кавказ? Он говорит — в командировку. Не верю! Паниковский не обязан всему верить! И я бегал для него на пристань за билетом. Заметьте себе, за билетом первого класса. Этот невский франт не может ездить во втором! Вот куда уходят наши десять тысяч! Он разговаривает по междугородному телефону, рассылает по всему свету телеграммы-молнии. Вы знаете, сколько стоит молния! Сорок копеек слово. А я принужден отказывать себе в кефире, который нужен мне для здоровья. Я старый, больной человек. Скажу вам прямо: Бендер — это не голова.

&  — Вы все-таки не очень-то, — заметил Балаганов, колеблясь. — Ведь Бендер сделал из вас человека. Вспомните, как в Арбатове вы бежали с гусем. А теперь вы служите, получаете ставку, вы член общества.
    — Я не хочу быть членом общества! — заявил вдруг Паниковский и, понизив голос, добавил: — Ваш Бендер — идиот.

---

&  — Вам, Шура, я скажу как родному. Я раскрыл секрет этих гирь.
    — Какой же может быть секрет? — разочарованно молвил уполномоченный по копытам. — Обыкновенные гири для гимнастики.
    — Вы знаете, Шура, как я вас уважаю, — загорячился Паниковский, — но вы осел. Это золотые гири! Понимаете? Гири из чистого золота! Каждая гиря по полтора пуда. Три пуда чистого золота. Это я сразу понял, меня прямо как ударило. Я стал перед этими гирями и бешено хохотал. Какой подлец этот Корейко! Отлил себе золотые гири, покрасил их в черный цвет и думает, что никто не узнает. Вам, Шура, я скажу как родному, — разве я рассказал бы вам этот секрет, если бы мог унести гири один? Но я старый, больной человек, а гири тяжелые. И я вас приглашаю как родного. Я не Бендер. Я честный!

&  — А вдруг они не золотые? — спросил любимый сын лейтенанта, которому очень хотелось, чтобы Паниковский возможно скорее развеял его сомнения.
    — А какие ж они, по-вашему? — иронически спросил нарушитель конвенции.
    — Да, — сказал Балаганов, моргая рыжими ресницами, — теперь мне ясно.

&  Ценные гири решено было изъять без промедления.
    — Заплатите за кефир, Шура, — сказал Паниковский, — потом сочтемся.

&  — Кто же там может быть в такой час? — удивился Балаганов, нагибаясь к замочной скважине.
    За письменным столом, освещенный боковым светом сильной штепсельной лампы, сидел Остап Бендер и что-то быстро писал.
    — Писатель! — сказал Балаганов, заливаясь смехом и уступая скважину Паниковскому.
    — Конечно, — заметил Паниковский, вдоволь насмотревшись, — опять пишет. Ей-богу, этот жалкий человек меня смешит. Но где же мы будем пилить?

&  — Сейчас мы отпилим по кусочку, — озабоченно сказал Паниковский, — а завтра утром продадим. У меня есть один знакомый часовщик, господин Биберхам. Он даст настоящую цену. Не то что в Черноторге, где никогда настоящей цены не дадут.

&  — И некому даже оценить мой титанический труд, — грустно сказал Остап, поднимаясь и зашнуровывая толстую папку — Балаганов очень мил, но глуп. Паниковский — просто вздорный старик. А Козлевич — ангел без крыльев. Он до сих пор не сомневается в том, что мы заготовляем рога для нужд мундштучной промышленности. Где же мои друзья, мои жены, мои дети? Одна надежда, что уважаемый Александр Иванович оценит мой великий труд и выдаст мне на бедность тысяч пятьсот. Хотя нет! Теперь я меньше миллиона не возьму, иначе добрые мулаты просто не станут меня уважать.

&  — Что такое! — сказал вдруг Балаганов, переставая работать. — Три часа уже пилю, а оно все еще не золотое.
    Паниковский не ответил. Он уже все понял и последние полчаса водил ножовкой только для виду.
    — Ну-с, попилим еще! — бодро сказал рыжеволосый Шура.
    — Конечно, надо пилить, — заметил Паниковский, стараясь оттянуть страшный час расплаты.

&  — Не подходите ко мне с этим железом! — завизжал Паниковский, отбегая в сторону. — Я вас презираю!

&  Но тут Шура размахнулся и, застонав от натуги, метнул в интригана обломок гири. Услышав над своей головой свист снаряда, интриган лег на землю.
    Схватка уполномоченного с курьером была непродолжительна.

&  — Вы мне ответите за манишку! — злобно кричал Паниковский, закрываясь локтями. — Имейте в виду, манишки я вам никогда не прощу! Теперь таких манишек нет в продаже!

&  — Я к вам пришел навеки поселиться, надеюсь я найти у вас приют.

&  — Они нас сожгут, эти негодяи. Вы как хотите, граждане, а я сейчас же иду страховаться. Гореть все равно будем, хоть страховку получу. Я из-за них по миру идти не желаю.

&  — Чего вы, черт возьми, хотите от меня добиться?
    — Того, чего хотел добиться друг моего детства Коля Остен-Бакен от подруги моего же детства, польской красавицы Инги Зайонц. Он добился любви. И я добиваюсь любви. Я хочу, чтобы вы, гражданин Корейко, меня полюбили и в знак своего расположения выдали мне один миллион рублей.

&  — Почему же это я буду вас умолять?
    — Будете. Так надо, как любил выражаться мой друг Васисуалий Лоханкин, именно в этом сермяжная правда. Вот она!
    Великий комбинатор положил на стол папку и, медленно развязывая ее ботиночные тесемки, продолжал:
    — Только давайте условимся. Никаких эксцессов! Вы не должны меня душить, не должны выбрасываться из окна и, самое главное, не умирайте от удара. Если вы вздумаете тут же скоропостижно скончаться, то поставите меня этим в глупое положение. Погибнет плод длительного добросовестного труда. В общем, давайте потолкуем. Уже не секрет, что вы меня не любите. Никогда я не добьюсь того, чего Коля Остен-Бакен добился от Инги Зайонц, подруги моего детства. Поэтому я не стану вздыхать напрасно, не стану хватать вас за талию. Считайте серенаду законченной. Утихли балалайки, гусли и позолоченные арфы. Я пришел к вам как юридическое лицо к юридическому лицу. Вот пачка весом в три-четыре кило. Она продается и стоит миллион рублей, тот самый миллион, который вы из жадности не хотите мне подарить. Купите!

&  — Нет, — решительно сказал великий комбинатор, — вы произошли не от обезьяны, как все граждане, а от коровы. Вы соображаете очень туго, совсем как парнокопытное млекопитающее. Это я говорю вам как специалист по рогам и копытам.

&  — Покажите дело, — сказал Корейко задумчиво.
    — Не суетитесь, — заметил Остап, раскрывая папку, — командовать парадом буду я. В свое время вы были извещены об этом по телеграфу. Так вот, парад наступил, и я, как вы можете заметить, им командую.

&  — Не давите на мою психику! — сказал Остап, оторвав от себя Корейко и переводя дыхание. — Невозможно заниматься.

Далее

Илья Ильф & Евгений Петров — Золотой теленок (4/10)

Ранее

&  — Я — Фунт, — повторил он с чувством. — Мне девяносто лет. Я всю жизнь сидел за других. Такая моя профессия — страдать за других.
    — Ах, вы подставное лицо?
    — Да, — сказал старик, с достоинством тряся головой. — Я — зицпредседатель Фунт. Я всегда сидел. Я сидел при Александре Втором "Освободителе", при Александре Третьем "Миротворце", при Николае Втором "Кровавом".
    И старик медленно загибал пальцы, считая царей.
    — При Керенском я сидел тоже. При военном коммунизме я, правда, совсем не сидел, исчезла чистая коммерция, не было работы. Но зато как я сидел при нэпе... Как я сидел при нэпе! Это были лучшие дни моей жизни. За четыре года я провел на свободе не больше трех месяцев. Я выдал замуж внучку, Голконду Евсеевну, и дал за ней концертное фортепьяно, серебряную птичку и восемьдесят рублей золотыми десятками. А теперь я хожу и не узнаю нашего Черноморска. Где это все? Где частный капитал? Где первое общество взаимного кредита? Где, спрашиваю я вас, второе общество взаимного кредита? Где товарищество на вере? Где акционерные компании со смешанным капиталом? Где это все? Безобразие!

&  — Кому же? — допытывался Остап, расхаживая вокруг старика. — Кто фактически руководил?
    Старик молча сосал чай из кружки и с трудом приподымал тяжелые веки.
    — Кто его знает? — сказал он горестно. — От Фунта все скрывали. Я должен только сидеть, в этом моя профессия. Я сидел при Александре Втором, и при Третьем, и при Николае Александровиче Романове, и при Александре Федоровиче Керенском. И при нэпе, до угара нэпа и во время угара, и после угара. А сейчас я без работы и должен носить пасхальные брюки.

---

&  — Во всяком случае, — добавил ветхий зицпредседатель, — во всяком случае этот неизвестный человек — голова. Вы знаете Валиадиса? Валиадис этому человеку пальца в рот не положил бы.
    — А Бриану? — спросил Остап с улыбкой, вспомнив собрание пикейных жилетов у бывшего кафе "Флорида". — Положил бы Валиадис палец в рот Бриану? Как вы думаете?
    — Ни за что! — ответил Фунт. — Бриан — это голова.
    Три минуты он беззвучно двигал губами, а потом добавил:
    — Гувер — это голова. И Гинденбург — голова. Гувер и Гинденбург — это две головы.
    Остапом овладел испуг. Старейший из пикейных жилетов погружался в трясину высокой политики.

&  — Ну что, будете брать председателя? — спросил старик, надевая свою заштопанную панаму. — Я вижу, что вашей конторе нужен председатель. Я беру недорого: сто двадцать рублей в месяц на свободе и двести сорок — в тюрьме. Сто процентов прибавки на вредность.
    — Пожалуй, возьмем, — сказал Остап. — Подайте заявление уполномоченному по копытам.

&  — В Советской России сумасшедший дом — это единственное место, где может жить нормальный человек. Все остальное — это сверхбедлам. Нет, с большевиками я жить не могу. Уж лучше поживу здесь, рядом с обыкновенными сумасшедшими. Эти по крайней мере не строят социализма. Потом здесь кормят. А там, в ихнем бедламе, надо работать. Но я на ихний социализм работать не буду. Здесь у меня, наконец, есть личная свобода. Свобода совести. Свобода слова.
    Увидев проходившего мимо санитара, Кай Юлий Старохамский визгливо закричал:
    — Да здравствует Учредительное собрание! Все на форум! И ты, Брут, продался ответственным работникам! — И, обернувшись к Берлаге, добавил: — Видели? Что хочу, то и кричу. А попробуйте на улице!

&  Великий комбинатор не любил ксендзов. В равной степени он отрицательно относился к раввинам, далайламам, попам, муэдзинам, шаманам и прочим служителям культа.
    — Я сам склонен к обману и шантажу, — говорил он, — ... Но я не сопровождаю своих сомнительных действий ни песнопениями, ни ревом органа, ни глупыми заклинаниями на латинском или церковнославянском языке. И вообще я предпочитаю работать без ладана и астральных колокольчиков.

&  Он изредка оборачивал голову назад и бормотал: "Не уберегли нежного Козлевича, меланхолики! Всех дезавуирую! Ох, уж мне это черное и белое духовенство!"

&  — Алло, Козлевич! — крикнул Остап снизу. — Вам еще не надоело?

&  — Вот спасибо, братцы, — говорил Козлевич, держа в руке тяжелую кружку. — Совсем было погиб. Охмурили меня ксендзы. В особенности Кушаковский. Ох, и хитрый же, черт! Верите ли, поститься заставлял! Иначе, говорит, на небо не попаду.
    — Небо! — сказал Остап. — Небо теперь в запустении. Не та эпоха. Не тот отрезок времени. Ангелам теперь хочется на землю. На земле хорошо, там коммунальные услуги, там есть планетарий, можно посмотреть звезды в сопровождении антирелигиозной лекции.

&  — Нет бога?
    — Нет, — ответил Остап.
    — Значит, нету? Ну, будем здоровы.

&  — Где нет любви, — со вздохом комментировал Остап, — там о деньгах говорить не принято. Отложим девушку в сторону.

&  — Я это сделал не в интересах истины, а в интересах правды.

&  — Факт, не имеющий прецедента, — глубокомысленно сказала секретарша.

&  Штамп был построен так удобно, что достаточно было лишь заполнить оставленный в нем промежуток, чтобы получилась злободневная резолюция:
    В ответ на................
    мы, геркулесовцы, как один человек, ответим:
    а) повышением качества служебной переписки,
    б) увеличением производительности труда,
    в) усилением борьбы с бюрократизмом, волокитой, кумовством и подхалимством,
    г) уничтожением прогулов и именин,
    д) уменьшением накладных расходов на календари и портреты,
    е) общим ростом профсоюзной активности,
    ж) отказом от празднования рождества, пасхи, троицы, благовещения, крещения, курбан-байрама, йом-кипура, рамазана, пурима и других религиозных праздников,
    з) беспощадной борьбой с головотяпством, хулиганством, пьянством, обезличкой, бесхребетностью и переверзевщиной,
    и) поголовным вступлением в ряды общества "Долой рутину с оперных подмостков",
    к) поголовным переходом на сою,
    л) поголовным переводом делопроизводства на латинский алфавит, а также всем, что понадобится впредь.

&  — Я ничего не утаил. Честное слово! Я могу быть спокоен? Правда?
    — Полное спокойствие может дать человеку только страховой полис, — ответил Остап, не замедляя хода. — Так вам скажет любой агент по страхованию жизни. Лично мне вы больше не нужны. Вот государство, оно, вероятно, скоро вами заинтересуется.

Далее

Илья Ильф & Евгений Петров — Золотой теленок (3/10)

Ранее

&  — Паниковского бьют! — закричал Балаганов, картинно появляясь в дверях.
    — Уже? — деловито спросил Бендер. — Что-то очень быстро.
    — Паниковского бьют! — с отчаянием повторил рыжий Шура. — Возле "Геркулеса".
    — Чего вы орете, как белый медведь в теплую погоду? — строго сказал Остап. — Давно бьют?
    — Минут пять.
    — Так бы сразу и сказали. Вот вздорный старик! Ну, пойдем полюбуемся. По дороге расскажете.

&  — Вот увидите, — хорохорился Балаганов. — Нападение на улице. Под покровом ночной темноты. Верно, Михаил Самуэлевич?
    — Честное, благородное слово, — поддержал Паниковский. — Мы с Шурой... не беспокойтесь! Вы имеете дело с Паниковским.
    — Это меня и печалит, — сказал Бендер, — хотя, пожалуйста... Как вы говорите? Под покровом ночной темноты? Устраивайтесь под покровом. Мысль, конечно, жиденькая. Да и оформление тоже, вероятно, будет убогое.

&  — Да вы поймите, — кипятилась Варвара, поднося к носу камергера газетный лист. — Вот статья. Видите? "Среди торосов и айсбергов".
    — Айсберги! — говорил Митрич насмешливо. — Это мы понять можем. Десять лет как жизни нет. Все Айсберги, Вайсберги, Айзенберги, всякие там Рабиновичи. Верно Пряхин говорит. Отобрать — и все.

&  — Что? Общее собрание будет? — спросил Васисуалий Андреевич тоненьким голосом.
    — Будет, будет, — сказал Никита Пряхин, приближаясь к Лоханкину, — все тебе будет. Кофе тебе будет, какава! Ложись! — закричал он вдруг, дохнув на Васисуалия не то водкой, не то скипидаром.

---

&  — А задаток? — спросил бывший гимназист.
    — Вы не в церкви, вас не обманут, — веско сказал великий комбинатор. — Будет и задаток. С течением времени.

&  — Ну, довольно? — молвил Остап. — Не стучите лысиной по паркету. Картина битвы мне ясна.

&  — Сколько там? Ого! Десять тысяч! Жалованье господина Корейко за двадцать лет беспорочной службы. Зрелище для богов, как пишут наиболее умные передовики. Но не помешал ли я вам? Вы что-то делали тут на полу? Вы делили деньги? Продолжайте, продолжайте, я посмотрю.

&  — А Козлевичу? — спросил Балаганов, в гневе закрывая глаза.
    — За что же Козлевичу? — завизжал Паниковский, — Это грабеж! Кто такой Козлевич, чтобы с ним делиться? Я не знаю никакого Козлевича.
    — Все? — спросил великий комбинатор.
    — Все, — ответил Паниковский, не отводя глаз от пачки с чистыми бумажками. — Какой может быть в этот момент Козлевич?

&  — Зачем же вы послали нас? — спросил Балаганов остывая. — Мы старались.
    — Иными словами, вы хотите спросить, известно ли достопочтенному командору, с какой целью он предпринял последнюю операцию? На это отвечу — да, известно. Дело в том...

&  — Отдайте мне мои деньги, я совсем бедный! Я год не был в бане. Я старый. Меня девушки не любят.
    — Обратитесь во Всемирную лигу сексуальных реформ, — сказал Бендер. — Может быть, там помогут.

&  — Меня никто не любит, — продолжал Паниковский, содрогаясь.
    — А за что вас любить? Таких, как вы, девушки не любят. Они любят молодых, длинноногих, политически грамотных. А вы скоро умрете. И никто не напишет про вас в газете: "Еще один сгорел на работе". И на могиле не будет сидеть прекрасная вдова с персидскими глазами. И заплаканные дети не будут спрашивать: "Папа, папа, слышишь ли ты нас?"
    — Не говорите так! — закричал перепугавшийся Паниковский. — Я всех вас переживу. Вы не знаете Паниковского. Паниковский вас всех еще продаст и купит. Отдайте мои деньги.

&  Происшедшее нарастание улыбок и чувств напоминало рукопись композитора Франца Листа, где на первой странице указано играть "быстро", на второй — "очень быстро", на третьей — "гораздо быстрее", на четвертой — "быстро как только возможно" и все-таки на пятой — "еще быстрее".

&  — Не ешьте на ночь сырых помидоров, — советовал Остап, — чтоб не причинить вреда желудку.
    — Всего хорошего, — говорил Корейко, радостно откланиваясь и шаркая ножкой.
    — До свидания, до свидания, — ответствовал Остап, — интересный вы человек! Все у вас в порядке. Удивительно, с таким счастьем — и на свободе.

&  — Ну, о чем говорить... Сноуден — это голова! Слушайте, Валиадис, — обращался он к третьему старику в панаме. — Что вы скажете насчет Сноудена?
    — Я скажу вам откровенно, — отвечала панама, — Сноудену пальца в рот не клади. Я лично свой палец не положил бы.

&  "Итак, в виду недоговоренности сторон, заседание продолжается".

&  — Что там внутри? — спросил любопытный Паниковский.
    — О! — сказал Остап. — Там внутри есть все: пальмы, девушки, голубые экспрессы, синее море, белый пароход, мало поношенный смокинг, лакей-японец, собственный бильярд, платиновые зубы, целые носки, обеды на чистом животном масле и, главное, мои маленькие друзья, слава и власть, которую дают деньги.
    И он раскрыл перед изумленными антилоповцами пустую папку.

&  — Следствие по делу Корейко, — говорил Остап, — может поглотить много времени. Сколько — знает один бог. А так как бога нет, то никто не знает. Ужасное положение. Может быть — год, а может быть — и месяц.

&  — Вот послал бог дурака уполномоченного по копытам! — сердился Остап. — Ничего поручить нельзя. Купил машинку с турецким акцентом. Значит, я начальник отдэлэния? Свинья вы, Шура, после этого!

&  — Моя фамилия — Фунт. Фунт.
    — И этого, по-вашему, достаточно, чтобы врываться в учреждения, закрытые на обед? — весело сказал Бендер.
    — Вот вы смеетесь, — ответил старик, а моя фамилия — Фунт. Мне девяносто лет.
    — Что же вам угодно? — спросил Остап, начиная терять терпение.
    Но тут гражданин Фунт снова замолк и молчал довольно продолжительное время.
    — У вас контора, — сказал он, наконец.
    — Да, да, контора, — подбадривал Остап. — Дальше, дальше.

&  — Вам не нужен председатель? — спросил Фунт.
    — Какой председатель? — воскликнул Бендер.
    — Официальный. Одним словом, глава учреждения.
    — Я сам глава.
    — Значит, вы собираетесь отсиживать сами? Так бы сразу сказали. Зачем же вы морочите мне голову уже два часа?

Далее

Илья Ильф & Евгений Петров — Золотой теленок (2/10)

Начало

&  — Людей, которые не читают газет, надо морально убивать на месте. Вам я оставляю жизнь только потому, что надеюсь вас перевоспитать.

&  — Гражданин Балаганов утверждается бортмехаником с возложением на такового обязанностей прислуги за все.

&  — Только вот что, Козлевич: надпись "Эх, прокачу!" надо немедленно закрасить. Нам не нужны особые приметы.

&  — Спасите! — закричал Паниковский, когда "Антилопа" с ним поровнялась.
    — Бог подаст, — ответил Балаганов.

&  — И вообще, — продолжал Остап, — у вас нечистая хватка. Только что мы были свидетелями отвратительной сцены. За вами гнались арбатовцы, у которых вы увели гуся.
    — Жалкие, ничтожные люди! — сердито забормотал Паниковский.

---

&  — Они за нами не погонятся? — озабоченно спросил Паниковский. — Почему толпа? Что случилось?
    — Просто люди никогда не видели автомобиля, — сказал Балаганов.
    — Обмен впечатлениями продолжается, — отметил Бендер. — Слово за водителем машины. Ваше мнение, Адам Казимирович?

&  — Ну, хватит эмоций, — сказал Остап, — Ввиду наступления темноты объявляю вечер открытым.

&  — Идите к чертовой матери со своим "студебеккером"! — заорал Остап. — Кто такой Студебеккер? Это ваш родственник Студебеккер? Папа ваш Студебеккер? Чего вы прилипли к человеку? Русским языком ему говорят, что "студебеккер" в последний момент заменен "лорен-дитрихом", а он морочит голову! "Студебеккер"!

&  ...будь на месте Остапа какой-нибудь крестьянский писатель-середнячок из группы "Стальное вымя", не удержался бы он, вышел бы из машины, сел бы в траву и тут же на месте начал бы писать на листах походного блокнота новую повесть, начинающуюся словами: "Инда взопрели озимые. Рассупонилось солнышко, расталдыкнуло свои лучи по белу светушку. Понюхал старик Ромуальдыч свою портянку и аж заколдобился..."

&  — Хорошо жить на свете! — сказал Балаганов. — Вот мы едем, мы сыты. Может быть, нас ожидает счастье...
    — Вы в этом твердо уверены? — спросил Остап. — Счастье ожидает нас на дороге? Может быть, еще машет крылышками от нетерпения? "Где, — говорит оно, — адмирал Балаганов? Почему его так долго нет?" Вы псих, Балаганов! Счастье никого не поджидает. Оно бродит по стране в длинных белых одеждах, распевая детскую песенку: "Ах, Америка — это страна, там гуляют и пьют без закуски". Но эту наивную детку надо ловить, ей нужно поправиться, за ней нужно ухаживать. А у вас, Балаганов, с этой деткой романа не выйдет. Вы оборванец. Посмотрите, на кого вы похожи! Человек в вашем костюме никогда не добьется счастья.

&  — Шляпа Паниковского меня решительно смущает. Вообще он одет с вызывающей роскошью. Этот драгоценный зуб, эти кальсонные тесемочки, эта волосатая грудь под галстуком... Проще надо одеваться, Паниковский! Вы — почтенный старик. Вам нужны черный сюртук и касторовая шляпа.

&  — Вам не стыдно?
    — Чего? — спросил Остап.
    — Того, что вы собираетесь платить за краску живыми деньгами?
    — Ах, вы об этом, — сказал Остап. — Признаюсь, немного стыдно. Глупое положение, конечно. Но что ж делать? Не бежать же в исполком и просить там красок на проведение "Дня жаворонка". Они-то дадут, но ведь мы потеряем целый день.

&  — Черный цвет-слишком траурно, — говорил Остап. — Зеленый тоже не подходит: это цвет рухнувшей надежды. Лиловый — нет. Пусть в лиловой машине разъезжает начальник угрозыска. Розовый — пошло, голубой — банально, красный — слишком верноподданно. Придется выкрасить "Антилопу" в желтый цвет. Будет ярковато, но красиво.

&  — Овсом оно, конечно, способнее! — воскликнул Остап. — А Рубенc-то с Рафаэлем дураки — маслом старались. Мы тоже дураки, вроде Леонардо да Винчи. Дайте нам желтой эмалевой краски.

&  Чем только не занимаются люди! Параллельно большому миру, в котором живут большие люди и большие вещи, существует маленький мир с маленькими людьми и маленькими вещами. В большом мире изобретен дизель-мотор, написаны "Мертвые души", построена Днепровская гидростанция и совершен перелет вокруг света. В маленьком мире изобретен кричащий пузырь "уйди-уйди", написана песенка "Кирпичики" и построены брюки фасона "полпред". В большом мире людьми двигает стремление облагодетельствовать человечество. Маленький мир далек от таких высоких материй. У его обитателей стремление одно — как-нибудь прожить, не испытывая чувства голода.

&  ...нет на свете такой девушки, которая не знала бы по крайней мере за неделю о готовящемся изъявлении чувств.

&  В три часа ночи Александра Ивановича разбудили. Пришла телеграмма. Стуча зубами от утреннего холодка, миллионер разорвал бандероль и прочел: "Графиня изменившимся лицом бежит пруду".
    — Какая графиня? — ошалело прошептал Корейко, стоя босиком в коридоре.
    В семнадцать часов тридцать пять минут того же дня прибыла вторая депеша: "Заседание продолжается зпт миллион поцелуев". Александр Иванович побледнел от злости и разорвал телеграмму в клочки. Но в эту же ночь принесли еще две телеграммы-молнии. Первая: "Грузите апельсины бочках братья Карамазовы". И вторая: "Лед тронулся тчк командовать парадом буду я".

&  — Самое главное, — говорил Остап, прогуливаясь по просторному номеру гостиницы "Карлсбад", — это внести смятение в лагерь противника. Враг должен потерять душевное равновесие. Сделать это не так трудно. В конце концов люди больше всего пугаются непонятного. Я сам когда-то был мистиком-одиночкой и дошел до такого состояния, что меня можно было испугать простым финским ножом. Да, да. Побольше непонятного. Я убежден, что моя последняя телеграмма "мысленно вместе" произвела на нашего контрагента потрясающее впечатление. Все это — суперфосфат, удобрение. Пусть поволнуется. Клиента надо приучить к мысли, что ему придется отдать деньги. Его надо морально разоружить, подавить в нем реакционные собственнические инстинкты.

&  — Поезжайте в Киев! И тогда вы поймете, что я прав. Обязательно поезжайте в Киев!
    — Какой там Киев! — пробормотал Шура. — Почему?
    — Поезжайте в Киев и спросите там, что делал Паниковский до революции. Обязательно спросите!
    — Что вы пристаете? — хмуро сказал Балаганов.
    — Нет, вы спросите! — требовал Паниковский. — Поезжайте и спросите! И вам скажут, что до революции Паниковский был слепым. Если бы не революция, разве я пошел бы в дети лейтенанта Шмидта, как вы думаете? Ведь я был богатый человек. У меня была семья и на столе никелированный самовар. А что меня кормило? Синие очки и палочка.

Далее

Илья Ильф & Евгений Петров — Золотой теленок (1/10)

Двенадцать стульев

  “Пешеходов надо любить. ...

&  А шкафчик-то типа "Гей, славяне!"..

&  — Почему?
    — Таковы суровые законы жизни. Или, короче выражаясь, жизнь диктует нам свои суровые законы.

&  — Я думал...
    — Ах, вы думали? Вы, значит, иногда думаете? Вы мыслитель. Как ваша фамилия, мыслитель? Спиноза? Жан-Жак Руссо? Марк Аврелий?

&  — О профессии не спрашиваю, но догадываюсь. Вероятно, что-нибудь интеллектуальное? Судимостей за этот год много?
    — Две, — свободно ответил Балаганов.
    — Вот это нехорошо. Почему вы продаете свою бессмертную душу? Человек не должен судиться. Это пошлое занятие. Я имею ввиду кражи. Не говоря уже о том, что воровать грешно, — мама наверно познакомила вас в детстве с такой доктриной, — это к тому же бесцельная трата сил и энергии.

&  — Я человек завистливый, но тут завидовать нечему.

---

&  — Снимите шляпы, обнажите головы. Сейчас состоится вынос тела.

&  — Вы, конечно, стоите на краю финансовой пропасти?
    — Это вы насчет денег? — сказал Шура. — Денег у меня нет уже целую неделю.
    — В таком случае вы плохо кончите, молодой человек, — наставительно сказал Остап. — Финансовая пропасть — самая глубокая из всех пропастей, в нее можно падать всю жизнь.

&  — Но имейте в виду, уважаемый Шура, даром я вас питать не намерен. За каждый витамин, который я вам скормлю, я потребую от вас множество мелких услуг.

&  Выход из этого напряженного положения был один — конференция.

&  — Ловить на такие мизерные шансы не в моем характере.

&  — Так что же делать? — забеспокоился Балаганов. — Как снискать хлеб насущный?
    — Надо мыслить, — сурово сказал Остап. — Меня, например, кормят идеи.

&  — Вы, я вижу, бескорыстно любите деньги.

&  — Зачем же вам так много денег... и сразу?
    — Вообще-то мне нужно больше...

&  — Я, конечно, не херувим. У меня нет крыльев, но я чту Уголовный кодекс. Это моя слабость.

&  — Можете вы назвать фамилию и точный адрес хотя бы одного советского миллионера? А ведь они есть, они должны быть. Раз в стране бродят какие-то денежные знаки, то должны же быть люди, у которых их много.

&  — А где это Рио-де-Жанейро? Далеко? Не может того быть, чтобы все ходили в белых штанах. Вы это бросьте, Бендер. На пятьсот тысяч можно и у нас хорошо прожить.

&  — Идите, идите, я подаю только по субботам, нечего тут заливать.

&  — У вас есть автомобиль — и вы не знаете, куда ехать. У нас дела похуже — у нас автомобиля нет. Но мы знаем, куда ехать. Хотите, поедем вместе?

&  — Куда? — спросил шофер.
    — В Черноморск, — сказал Остап. — У нас там небольшое интимное дело. И вам работа найдется.

&  — По дороге голодать не будете. Это я беру на себя. Бензин ваш — идеи наши.

Далее