Илья Ильф & Евгений Петров — Золотой теленок (3/10)

Ранее

&  — Паниковского бьют! — закричал Балаганов, картинно появляясь в дверях.
    — Уже? — деловито спросил Бендер. — Что-то очень быстро.
    — Паниковского бьют! — с отчаянием повторил рыжий Шура. — Возле "Геркулеса".
    — Чего вы орете, как белый медведь в теплую погоду? — строго сказал Остап. — Давно бьют?
    — Минут пять.
    — Так бы сразу и сказали. Вот вздорный старик! Ну, пойдем полюбуемся. По дороге расскажете.

&  — Вот увидите, — хорохорился Балаганов. — Нападение на улице. Под покровом ночной темноты. Верно, Михаил Самуэлевич?
    — Честное, благородное слово, — поддержал Паниковский. — Мы с Шурой... не беспокойтесь! Вы имеете дело с Паниковским.
    — Это меня и печалит, — сказал Бендер, — хотя, пожалуйста... Как вы говорите? Под покровом ночной темноты? Устраивайтесь под покровом. Мысль, конечно, жиденькая. Да и оформление тоже, вероятно, будет убогое.

&  — Да вы поймите, — кипятилась Варвара, поднося к носу камергера газетный лист. — Вот статья. Видите? "Среди торосов и айсбергов".
    — Айсберги! — говорил Митрич насмешливо. — Это мы понять можем. Десять лет как жизни нет. Все Айсберги, Вайсберги, Айзенберги, всякие там Рабиновичи. Верно Пряхин говорит. Отобрать — и все.

&  — Что? Общее собрание будет? — спросил Васисуалий Андреевич тоненьким голосом.
    — Будет, будет, — сказал Никита Пряхин, приближаясь к Лоханкину, — все тебе будет. Кофе тебе будет, какава! Ложись! — закричал он вдруг, дохнув на Васисуалия не то водкой, не то скипидаром.

---

&  — А задаток? — спросил бывший гимназист.
    — Вы не в церкви, вас не обманут, — веско сказал великий комбинатор. — Будет и задаток. С течением времени.

&  — Ну, довольно? — молвил Остап. — Не стучите лысиной по паркету. Картина битвы мне ясна.

&  — Сколько там? Ого! Десять тысяч! Жалованье господина Корейко за двадцать лет беспорочной службы. Зрелище для богов, как пишут наиболее умные передовики. Но не помешал ли я вам? Вы что-то делали тут на полу? Вы делили деньги? Продолжайте, продолжайте, я посмотрю.

&  — А Козлевичу? — спросил Балаганов, в гневе закрывая глаза.
    — За что же Козлевичу? — завизжал Паниковский, — Это грабеж! Кто такой Козлевич, чтобы с ним делиться? Я не знаю никакого Козлевича.
    — Все? — спросил великий комбинатор.
    — Все, — ответил Паниковский, не отводя глаз от пачки с чистыми бумажками. — Какой может быть в этот момент Козлевич?

&  — Зачем же вы послали нас? — спросил Балаганов остывая. — Мы старались.
    — Иными словами, вы хотите спросить, известно ли достопочтенному командору, с какой целью он предпринял последнюю операцию? На это отвечу — да, известно. Дело в том...

&  — Отдайте мне мои деньги, я совсем бедный! Я год не был в бане. Я старый. Меня девушки не любят.
    — Обратитесь во Всемирную лигу сексуальных реформ, — сказал Бендер. — Может быть, там помогут.

&  — Меня никто не любит, — продолжал Паниковский, содрогаясь.
    — А за что вас любить? Таких, как вы, девушки не любят. Они любят молодых, длинноногих, политически грамотных. А вы скоро умрете. И никто не напишет про вас в газете: "Еще один сгорел на работе". И на могиле не будет сидеть прекрасная вдова с персидскими глазами. И заплаканные дети не будут спрашивать: "Папа, папа, слышишь ли ты нас?"
    — Не говорите так! — закричал перепугавшийся Паниковский. — Я всех вас переживу. Вы не знаете Паниковского. Паниковский вас всех еще продаст и купит. Отдайте мои деньги.

&  Происшедшее нарастание улыбок и чувств напоминало рукопись композитора Франца Листа, где на первой странице указано играть "быстро", на второй — "очень быстро", на третьей — "гораздо быстрее", на четвертой — "быстро как только возможно" и все-таки на пятой — "еще быстрее".

&  — Не ешьте на ночь сырых помидоров, — советовал Остап, — чтоб не причинить вреда желудку.
    — Всего хорошего, — говорил Корейко, радостно откланиваясь и шаркая ножкой.
    — До свидания, до свидания, — ответствовал Остап, — интересный вы человек! Все у вас в порядке. Удивительно, с таким счастьем — и на свободе.

&  — Ну, о чем говорить... Сноуден — это голова! Слушайте, Валиадис, — обращался он к третьему старику в панаме. — Что вы скажете насчет Сноудена?
    — Я скажу вам откровенно, — отвечала панама, — Сноудену пальца в рот не клади. Я лично свой палец не положил бы.

&  "Итак, в виду недоговоренности сторон, заседание продолжается".

&  — Что там внутри? — спросил любопытный Паниковский.
    — О! — сказал Остап. — Там внутри есть все: пальмы, девушки, голубые экспрессы, синее море, белый пароход, мало поношенный смокинг, лакей-японец, собственный бильярд, платиновые зубы, целые носки, обеды на чистом животном масле и, главное, мои маленькие друзья, слава и власть, которую дают деньги.
    И он раскрыл перед изумленными антилоповцами пустую папку.

&  — Следствие по делу Корейко, — говорил Остап, — может поглотить много времени. Сколько — знает один бог. А так как бога нет, то никто не знает. Ужасное положение. Может быть — год, а может быть — и месяц.

&  — Вот послал бог дурака уполномоченного по копытам! — сердился Остап. — Ничего поручить нельзя. Купил машинку с турецким акцентом. Значит, я начальник отдэлэния? Свинья вы, Шура, после этого!

&  — Моя фамилия — Фунт. Фунт.
    — И этого, по-вашему, достаточно, чтобы врываться в учреждения, закрытые на обед? — весело сказал Бендер.
    — Вот вы смеетесь, — ответил старик, а моя фамилия — Фунт. Мне девяносто лет.
    — Что же вам угодно? — спросил Остап, начиная терять терпение.
    Но тут гражданин Фунт снова замолк и молчал довольно продолжительное время.
    — У вас контора, — сказал он, наконец.
    — Да, да, контора, — подбадривал Остап. — Дальше, дальше.

&  — Вам не нужен председатель? — спросил Фунт.
    — Какой председатель? — воскликнул Бендер.
    — Официальный. Одним словом, глава учреждения.
    — Я сам глава.
    — Значит, вы собираетесь отсиживать сами? Так бы сразу сказали. Зачем же вы морочите мне голову уже два часа?

Далее