Илья Ильф & Евгений Петров — Золотой теленок (9/10)

Ранее

&  — Дали бы мне миллион рублей! — сказал второй пассажир, суча ногами. — Я бы им показал, что делать с миллионом!
    В пролете между верхними диванами появилась голова четвертого пассажира. Он внимательно поглядел на человека, точно знавшего, что можно сделать с миллионом, и, ничего не сказавши, снова закрылся журналом.

&  — Да, бывают различные факты в области денежного обращения. ...

&  — Между нами говоря, если хотите знать, — деньги — это все.

---

&  — Как же Бубешко, Иван Николаевич? — спросил самый молодой из пассажиров с азартом. — Наверное, землю носом роет?
    — Уж не роет. Оказался в дурацком положении. Но что было! Сначала он полез в драку... вы знаете, Иван Николаевич, — характер... Восемьсот двадцать пять тысяч тонн и ни на одну тонну больше. Тут началось серьезное дело. Преуменьшение возможностей... Факт! Равнение на узкие места — факт! Надо было человеку сразу же полностью сознаться в своей ошибке. Так нет! Амбиция! Подумаешь, — благородное дворянство. Сознаться — и все. А он начал по частям. Решил авторитет сохранить. И вот началась музыка, достоевщина: "С одной стороны, признаю, но, с другой стороны, подчеркиваю". А что там подчеркивать, что за бесхребетное виляние! Пришлось нашему Бубешко писать второе письмо. ... Но и там он о своем оппортунизме не сказал ни слова. И пошел писать. Каждый день письмо. Хотят для него специальный отдел завести: "Поправки и отмежевки". И ведь сам знает, что зашился, хочет выкарабкаться, но такое сам нагромоздил, что не может. И последний раз до того дошел, что даже написал: "Так, мол, и так... ошибку признаю, а настоящее письмо считаю недостаточным".

&  — Что же это вы, папаша, пассажиров не надо линчевать без особой необходимости. Зачем так точно придерживаться буквы закона? Надо быть гостеприимным. Знаете, как на Востоке!.. Пойдемте, я вам сейчас все растолкую.

&  — По восточному обычаю, — сказал Остап обществу, — согласно законов гостеприимства, как говорил некий работник кулинарного сектора.

&  — Меня давно интересовала проблема всеобщего, равного и тайного обучения, — болтал он радостно, — недавно я даже беседовал по этому поводу с индусским философом-любителем. Человек крайней учености. Поэтому, что бы он ни сказал, его слова сейчас же записываются на граммофонную пластинку. А так как старик любит поговорить, — есть за ним такой грешок, — то пластинок скопилось восемьсот вагонов, и теперь из них уже делают пуговицы.

&  В студентах чувствовалось превосходство зрителя перед конферансье. Зритель слушает гражданина во фраке, иногда смеется, лениво аплодирует ему, но в конце концов уходит домой, и нет ему больше никакого дела до конферансье. А конферансье после спектакля приходит в артистический клуб, грустно сидит над котлетой и жалуется собрату по Рабису-опереточному комику, что публика его не понимает, а правительство не ценит. Комик пьет водку и тоже жалуется, что его не понимают. А чего там не понимать? Остроты стары, и приемы стары, а переучиваться поздно. Все, кажется, ясно.

&  — Понимаете, светила луна, королева ландшафта. Мы сидели на ступеньках музея древностей, и вот я почувствовал, что я ее люблю. Но мне пришлось в этот же вечер уехать, так что дело расстроилось. Она, кажется, обиделась. Даже наверное обиделась.

&  — Вас послали в командировку? — спросила девушка.
    — М-да. Как бы командировка. То есть не совсем командировка, но срочное дело. Теперь я страдаю. Величественно и глупо страдаю.
    — Это не страшно, — сказала девушка, — переключите избыток своей энергии на выполнение какого-нибудь трудового процесса. Пилите дрова, например. Теперь есть такое течение.

&  В купе Остап по-прежнему выбивался из сил, чтобы понравиться компании. И он достиг того, что студенты стали считать его своим. А грубиян Паровицкий изо всей силы ударил Остапа по плечу и воскликнул:
    — Поступай к нам в политехникум. Ей-богу! Получишь стипендию семьдесят пять рублей. Будешь жить, как бог. У нас — столовая, каждый день мясо. Потом на Урал поедем на практику.
    — Я уже окончил один гуманитарный вуз, — торопливо молвил великий комбинатор.

&  — А что ты теперь делаешь? — спросил Паровицкий.
    — Да так, по финансовой линии.
    — Служишь в банке?
    Остап внезапно сатирически посмотрел на студента и внезапно сказал:
    — Нет, не служу. Я миллионер.

&  — Как видите, гуманитарные науки тоже приносят плоды, — сказал миллионер, приглашая студентов повеселиться вместе с ним.

&  — Живу, как бог, — продолжал Остап, — или как полубог, что в конце концов одно и то же.

&  Дружба гибла на глазах. Скоро в купе осталась только добрая и отзывчивая девушка в гимнастических туфлях.
    — Куда это все убежали? — спросил Бендер.
    — В самом деле, — прошептала девушка, — надо узнать.
    Она проворно бросилась к двери, но несчатный миллионер схватил ее за руку.
    — Я пошутил, — забормотал он, — я трудящийся. Я дирижер симфонического оркестра!.. Я сын лейтенанта Шмидта!.. Мой папа турецко-подданный. Верьте мне!..

&  — Вы знаете, Адам, новость — на каждого гражданина давит столб воздуха силою в двести четырнадцать кило!
    — Нет, — сказал Козлевич, — а что?
    — Как что! Это научно-медицинский факт. И мне это стало с недавнего времени тяжело. Вы только подумайте! Двести четырнадцать кило! Давят круглые сутки, в особенности по ночам. Я плохо сплю. Что?
    — Ничего, я слушаю, — ласково ответил Козлевич.
    — Мне очень плохо, Адам. У меня слишком большое сердце.

&  — Вчера на улице ко мне подошла старуха и предложила купить вечную иглу для примуса. Вы знаете, Адам, я не купил. Мне не нужна вечная игла, я не хочу жить вечно. Я хочу умереть. У меня налицо все пошлые признаки влюбленности: отсутствие аппетита, бессонница и маниакальное стремление сочинять стихи. Слушайте, что я накропал вчера ночью при колеблющемся свете электрической лампы: "Я помню чудное мгновенье, передо мной явилась ты, как мимолетное виденье, как гений чистой красоты". Правда, хорошо? Талантливо? И только на рассвете, когда дописаны были последние строки, я вспомнил, что этот стих уже написал А. Пушкин. Такой удар со стороны классика! А?
    — Нет, нет, продолжайте, — сказал Козлевич сочувственно.

&  — А вы у нее были? — спросил прямолинейный Козлевич. — У Зоси Викторовны?
    — Не пойду, — сказал Остап, — по причине гордой застенчивости. Во мне проснулись янычары. Я этой негодяйке послал из Москвы на триста пятьдесят рублей телеграмм и не получил ответа даже на полтинник. Это я-то, которого любили домашние хозяйки, домашние работницы, вдовы и даже одна женщина — зубной техник. Нет, Адам, я туда не пойду. До свидания!

&  — Ты куда?! — закричал Остап еще издали. — Я тебе покажу хватать чужие чемоданы! На секунду оставить нельзя! Безобразие!

&  Что ж теперь делать? Как распорядиться проклятым кушем, который обогащает меня только моральными муками? Сжечь его, что ли?

Окончание