6 янв. 2006 г.

А. и Б. Стругацкие — Дни Кракена

А. и Б. Стругацкие Дни Кракена
  “На третьем курсе в университете Юлю Марецкую выбрали комсоргом факультета и затем переизбирали еще два раза. ...

&  — Нет таких крепостей, которые не могли бы взять большевики. Возьмем и эту!

&  — Не вешайте носы, друзья. Помните, у Пушкина? "Умирать так умирать, дело служивое". Конечно, вы еще молоды... А я другой смерти и не желал бы. Мой дед был военным моряком и подорвал на себе фашистский танк под Сталинградом... Мать и отец погибли во время второй экспедиции Кожина. И я тоже умру на посту. И желаю такой смерти своим сыновьям. Настоящему человеку не пристало подыхать от старческой немощи в своей берлоге.

&  — С этим, конечно, можно спорить, Андрей Андреевич...
    — Можно, — согласился профессор. — У каждого свой взгляд на такие вещи. Ит депендз, как говорил коллега Старк.

&  — Эх ты, старый хрен. В Испании — и не женился! Смотри, опоздаешь...
    — Жениться, Олег, никогда не поздно и всегда рано, — сказал Григорий вдумчиво.

&  — Ну и как жизнь?
    — Да так. День живем, неделю хочем.

&  Она меня раздражала. Есть люди с каким-то редкостным, книжным сочетанием необыкновенной душевной доброты и совершенно твердокаменных заблуждений. Это те самые, которые любят обиженно говорить: "Чем больше делаешь добра, тем хуже к тебе относятся". Мне приходилось сталкиваться с ними в армии — это были ефрейторы и сержанты из сибиряков и украинцев. Я никогда не сомневался, что в Юле главное — большое чутье к чужому несчастью и что она готова сеять добро любой ценой. Но переносить ее даже в небольших дозах очень трудно, может быть потому, что она никак не способна понять, что люди вокруг не добрые и не злые, что каждый человек очень сложен и может очень сильно отличаться от нее. Она навязывает тебе свое хорошее отношение, выстаивает за тебя очереди в буфете, мчится после работы за город за книжкой, которую тебе захотелось прочесть, но посидеть в ресторане и просто потрепаться в перерыв ты предпочитаешь с Костей Синенко, который не постесняется забрать у тебя последние два рубля, с легким сердцем утеряет рукопись, взятую тобой под честное слово в соседней редакции, или в самое горячее время станет проситься во внеочередной отпуск.


&  Она здорово привязалась ко мне и стала часто бывать в нашей редакции. Раза два она заходила даже ко мне домой, но я старался не поощрять ее. Возможно, она влюбилась, а скорее всего, просто чувствовала себя одинокой. ... Может быть потому, что я только слушал ее и никогда не рассказывал сам. Это вообще очень импонирует людям. Они видят в этом признак участия. Или еще потому, что я обедал в кафе, ужинал булкой с колбасой, и ей хотелось поставить меня на ноги. ... Впрочем, говорили мы главным образом о делах, и мне иногда думается, что для себя она оправдывала эту дружбу необходимостью живой связи с массами. Все-таки она очень меня раздражала, потому что я все время был чем-то обязан ей. Например, она научила меня играть в бадминтон.

&  Какая-то полицейская логика: не потому вне подозрений, что честный, а потому честный, что вне подозрений.

&  Погода была прекрасная, и я побрел домой пешком, выбирая самые тихие переулки. По дороге я вспомнил, что у меня кончился кофе, зашел в магазин и купил пачку за сорок четыре копейки, а заодно двести граммов буженины и масла. ... Кофе и хороший бутерброд с бужениной — это очень хорошо. Это не только хорошо, но и уютно. Ты себе представить не можешь, как уютно выкушать часа в два ночи большую фамильную чашку кофе, и никто не уговаривает тебя сонным голосом, что пора спать и что надо спать, когда спят все порядочные люди, и ты можешь сидеть и работать и думать, сколько угодно.

&  — Ну, ну, Юленька, — сказал я. — Не надо так расстраиваться. Пережили страшную войну, пережили кое-как культ личности, переживем и Ярошевича.

&  Что ж, это была у нас не первая ссора по принципиальному вопросу. И не последняя, надо думать. У нас редко случается, чтобы из-за принципиальных разногласий враждовали всерьез. Обыкновенно это горячие споры для души после плотного обеда или бесконечные самодовольные дуэты поверх рюмок с коньяком. А так как при этом не столько стараются уяснить точку зрения оппонента, сколько ищут способа его покрепче уязвить, то суть спора в конце концов исчезает в пучине празднословия, подобно песчинке в колодце.

&  ...меня пугает не беспринципность. По-моему, в общежитии достаточно трех принципов: не убивай, не кради, не лжесвидетельствуй. Гораздо страшнее тупая, мелочная, железобетонная принципиальность. Та самая, которая сводится к охотничьему инстинкту. Когда ловят на легкомысленном поступке, на неосторожном слове, на неправильно истолкованной мысли. Это от нее все гадости. Принципиальный человек быстро утрачивает драгоценное ощущение необходимости постоянной самопроверки. Принципиальность становится последней ступенью к уверенности в собственной непогрешимости. А что может быть ужаснее в человеке, да еще в неумном человеке, нежели абсолютная и непоколебимая уверенность в собственной правоте при любых обстоятельствах и в любую минуту!

&  — Ты славный парень. Но ты лишен информации. А что сказал Винер? Винер сказал: "Чем более вероятно сообщение, тем меньше оно содержит информации".

&  Неплохо было бы вареного осьминога, но осьминогов в "Пекине", по-моему, никогда не подавали. Вообще после того, как уехали китайские повара, готовить здесь стали гораздо хуже. Осьминога бы наверняка испортили, а лапшу не испортишь, разве что она подгорит, вино разливают в Китае, кофе везде одинаковый.

&  Позади коробки с французскими карточками стоит настольный психотермобарометр, изящный на вид прибор, непоколебимо показывающий "к ясной погоде", плюс один градус и сто процентов. Мне подарили его друзья на день рождения, предварительно уронив в переполненном автобусе. Каждый раз, когда он попадает мне на глаза, я вспоминаю своих друзей. Это плохо, друзей надо помнить всегда — прекрасное правило, следовать которому также трудно, как и любому другому, столь же прекрасному.

&  Рядом с прибором располагаются две пачки сигарет "Друг", мраморный стакан для карандашей с пришедшей в негодность авторучкой и наполовину пустая пачка кукурузных хлопьев глазированных. Обособленно стоит пустой флакон из-под духов. Интересно, что может сказать такой набор предметов острому наблюдателю? Если учесть, что я пищу только карандашами или печатаю на машинке, терпеть не могу кукурузных хлопьев, курю только "Памир" и никогда не пользуюсь духами. Впрочем, я ни разу в жизни не встречал острых наблюдателей. Подозреваю, что это не столько объективная реальность, сколько литературный прием. Вроде выражения "в глазах ее вспыхнула нежность".

&  Книги. ... Кстати, о классификации. Не знаю, почему мы любим одни книги и не любим другие, но представляю себе, по какому признаку квалифицированный читатель относит книги к отличным, средненьким или серым. Квалифицированные читатели это те, кто, во-первых, читает много, а во-вторых, любит перечитывать. Не надо считать квалифицированным читателем равнодушного листателя, трудолюбиво читающего все подряд, не запоминая, не вспоминая, не влюбляясь в книгу, или тупого фанатика, который всю жизнь перечитывает один-
разъединственный пятый том полного собрания сочинений Шеллера-Михайлова. ... Так вот, квалифицированный читатель делит книги на серые, средненькие и отличные. Отличные и есть любимые. У каждого они свои. Впрочем, и серые, и средненькие тоже.
    Серую книгу, как правило, трудно или невозможно дочитать до конца. Для меня это "Семья Тибо", почти все советские детективы, "Ому" превосходного писателя Мелвилла, "Лунная дорога". Средненькая — это книга, которую прочитываешь с удовольствием, но перечитывать либо не тянет, либо тяжело. Примеры: большая часть советской и зарубежной фантастики, "Кобра под подушкой" Кима, "Учитель Гнус", "Три товарища", "Брат мой, враг мой", историческая серия Конан-Дойля. А отличная, любимая книга — это книга, которую можно просмаковать хотя бы один раз, к которой непременно возвращаешься, по которой в самых неподходящих обстоятельствах вдруг начинаешь скучать, как по славному человеку.
    Вот они, мои друзья и любимцы, слегка потрепанные, выстроились на полке безо всякой системы, некоторые, кажется, даже вверх ногами. Два черных с красным и серебром тома великого Хемингуэя. Я человек простодушный, больше всего люблю "Фиесту", "Иметь", "Трехдневную непогоду". И жалею, что не удалось достать "За рекой в тени деревьев". Настоящие ценители, вроде Пети Майского, меня презирают. Колосс Леонид Леонов, "Дорога на океан". Изумительная, неисчерпаемая книга. И по-моему, Курилов — единственный в мировой литературе образ настоящего коммуниста-мечтателя, на которого смотришь с благоговейным восхищением, задрав голову и придерживая шапку. "В окопах Сталинграда" Виктора Некрасова, воениздатовское издание с отвратительными дубовыми иллюстрациями, ничего общего не имеющими с живой умной яростью этой отличной повести. Том Ростана. Наверное, если бы не Щепкина, половина прелести "Сирано" для нас, русских, безвозвратно пропала бы. Сологуб, "Мелкий бес". Не возьму в толк, почему наши критические ослы так ополчились на него. Помимо всего прочего, это крепкое, сильнодействующее лекарство от обывательского запора. Перечитываешь с наслаждением и с тайной дрожью какой-то: господи, как хорошо, что я не такой, как славно, что у нас уже не так. "Признания авантюриста Феликса Круля". Единственная книга Томаса Манна, которую я люблю. Вероятно, за поразительную, блистательно-бесстыдную откровенность. И еще за то, что она по-старинному, по-диккенсовски уютная. "Новеллы" Акутагавы. Акутагава писатель особенный, аналогий ему нет ни в Японии, ни во всем мире. Интересно, что старательный, нарочито дословный перевод Фельдман очень идет ему. Так и кажется, будто японцы должны воспринимать оригинал так же, как мы воспринимаем этот на первый взгляд неуклюжий, спотыкающийся перевод. "Швейк", "Человеческая комедия" Вильяма Сарояна, Честертон, Бёлль, "Мост" Грегора. Сюда бы еще "Вернера Хольта", но он располагается полкой ниже, выдранный из номеров "Иностранной литературы" и заключенный в картонную корку от "Нового мира", рядом со "Счастливчиком Джимом", "Над пропастью во ржи" и Дудинцевым. Грэм Грин. Трилогия Яна. Лем. У меня только "Астронавты" и "Магелланово облако". Когда и если выйдет отдельным изданием "Солярис", я их выкину. А пока пусть стоят, представляют в моей ... библиотеке любезного сердцу моему пана Станислава. "Повести древних лет" Валентина Иванова. Опоздал купить "Русь изначальную". Олеша. Бабель. Солнечный и интеллигентный Бабель. Говорят, он работал до последней минуты. Ему повезло, начальник тюрьмы оказался его почитателем и разрешил работать в своем садике. Бабель так и умер под синим небом за дощатым столом, уронив голову на незаконченную рукопись.
"Туманность Андромеды" и "Великая Дуга". "Туманность" с дарственной надписью автора. Он меня, наверное, забыл, но я-то его хорошо помню. Огромный, видимо страшной физической силы человек в старом морском кителе и шлепанцах, с бледными твердыми глазами навыкат и щетинистыми серыми усиками. Это один из самых умных и добрых людей, кого я знаю, и я его люблю, за книги и его самого, да и нельзя его не любить, слишком в нем много того, что всегда хочется видеть в людях. За Ефремовым стоят два комплекта Уэллса, молодогвардейский и гослитиздатовский. И ни в одном нет отличной утопии "Люди как боги". "Три мушкетера", вечная книга, которую будут читать, пока на Земле нужны радость жизни, честь и храбрость. Стейнбек, "Зима тревоги нашей", будто в пару к "Мелкому бесу". Надо будет поставить их рядом. Трехтомник Чехова с зелеными корешками. Всё.

&  Несправедливо, но неприязнь всегда несправедлива, так же как любовь всегда права.

&  Я положил карандаш и потянулся. Хорошо потянуться после работы. ...

&  Происхождение человека, мозг, мышление — все это отличные темы для застольных бесед и поэтому интересуют меня издавна. О происхождении человека хорошо сказал мой годовалый внук: "То, что вы все произошли от обезьяны, — сказал он, — меня не удивляет. Странно, почему вас до сих пор не посадили. В клетку". О мозге неплохо отозвался Гален: "Мозг, — писал он, — есть наисовершеннейшая пища, изготовленная природой". Это сказано сильно, но не верно, потому что наисовершеннейшая пища, изготовленная природой, это коньяк с лимоном. И я не удивился бы, если бы конечной целью Материи было создание вовсе не царя природы — человека, а наисовершеннейшего коньяка с ломтиком лимона, а человек в этом процессе играл чисто вспомогательную роль орудия созидания.


  ... — Очень плохо, — повторил он. — Скорей приходи. Очень плохо. Ты сам увидишь. Пока.”

Комментариев нет:

Отправить комментарий